Двое непонятных

Автор: Шизоff Ночью выпал снег. К утру тучи рассеялись без остатка, и сквозь брешь в плотной лазури в мир ворвалось солнце. Прихватил морозец. Снег аппетитно хрустел под ногами, В такт походке он отзывался жизнеутверждающим: «жить!…жить!…жить!».

Андрей с удовольствием прислушивался к речитативу под ногами. Жить и впрямь стоило. Ранним утром, выходя из дому в январский сумрак, он ощутил светлую детскую радость, оглянувшись назад и увидев цепочку вслед за собой. Чувство первопроходца – гордость и надежда. И день задался, да ещё как: гонорар получен, работой обеспечен, свободен и независим. Дело двух часов. А выходя от агента, он ощутил, как изменился окружающий мир. Прохожие двигались не в пример бодрее, нежели накануне. Люди распрямились, порозовели и подобрели. Это бросалось в глаза. Солнце, казалось, высветило в них лучшее, заживо похороненное беспросветной осенью. Он шёл навстречу солнцу, улыбался, и ему улыбались, и никому не приходило в голову считать его дураком.

В таком бездумно-радостном настроении он добрался до своего района, и даже унылый «спальный мешок» показался ему не таким противным, как обычно. День потихоньку перевалился в стабильное и устойчивое состояние. Не так плотна и насыщена стала синь, успокоилось солнечное буйство, мороз прекратил детские игры и занялся своим рутинным делом. Настроение имело место быть, но тоже начинало требовать сколь-нибудь осмысленной реализации. До дома оставалось совсем немного, но дом был пуст, а работать в такой день казалось грешно и постыдно. Лень было работать. Проходя мимо супермаркета, он притормозил, посомневался для успокоения совести, оправдался в душе и решительно двинулся в услужливо распахнувшиеся двери. В заветном отделе купил литровую «Дипломата», пофлиртовал с продавщицей, даже заставил её порозоветь слегка, якобы поддался на её сомнительные чары и прикупил средней паршивости коньячку. Пошутил с кассиршей, но та была сурова и неприступна, как буква закона. Андрей назидательным тоном выдал ей латинское изречение, и удалился, забавляясь воспоминанием о чудовищной работе мысли, отразившейся на неготовом к мыслям лице. Состояние души только улучшалось. Вечером можно пригласить кого-нибудь к себе, посидеть, потрепаться. Можно попробовать пробить пару старых подруг, можно… Да всё, что угодно можно. Вечером. А сейчас?

«Сейчас» хлопнуло дверью в десяти шагах от выхода. Это была стандартная для новостроек распивочная. Учреждение без ярко выраженных свойств. Тепло, светло, чисто. Равнодушно и безразлично. В отличии от центра, здесь не было своего «духа». Но и вони не было. Гулять здесь было скорбно, но помедитировать с полчасика над стаканом – в самый раз. Андрей относился к подобным заведениям с большой симпатией, поскольку порой шапочные знакомства, завязавшиеся в околостаканном процессе, выливались во вполне ощутимые и полезные связи. Одна из историй, выданная на гора капитаном подводной лодки дала ему прекрасный сюжет для сценария. В общем, - зайти стоило. И он зашёл.

Всё было так, как и должно было быть в подобном месте в подобный час. Стандартная барышня за стойкой кисло улыбнулась на незатейливый комплимент, налила, вяло подтвердила неотъемлимое право пить из своей бутылки, и тусклым взглядом упёрлась в телевизор. На экране кто-то пел и плясал. За одним из столиков сгруппировалась стайка мужиков, судя по всему водителей. Это племя безошибочно выдавал своеобразный стиль: одетые во всё новое, чистое и самопальное, они все сидели в одинаковом положении –положив локти на стол. В отсутствии руля им была необходима точка опоры. Эта команда приканчивала уже третью бутылку, рожи покраснели, но пьяными не были. К ним можно было бы присоседиться, но уж очень тоскливо было слушать однообразные речи о лысой резине. В удалённом углу сидела семейная пара. Пенсионеры пили портвейн и глухо обличали друг друга. Присутствовал и некий правильный типус. Он сидел прямо, упакованный в дорогое пальто и при барсетке. На столе стояли уже две пустые кюветки, и он сосредотченно потреблял салат оливье из следующей, жадно запивая его пивом. Глаза были тупо уставлены исключительно вперёд. Типичный представитель общества потребления, с таким рядом и …. С таким всё ясно.

А вот за его широкой спиной укрылся некто, чей облик приманивал взгляд. И не только его намётанный взгляд. Ещё одно существо весьма неодобрительно взирало в сторону интересного субъекта. Это была неопределённого возраста тётка в сером халате, из породы ненавидящих всех и вся. В руках она нервно мяла грязную тряпицу, одновременно прикидывая скорбным и злобным умишком, как бы побольнее куснуть произвольно выбранную жертву. Она была изнурена бездельем и застарелой классовой ненавистью. Не надо было быть духовидцем, чтобы прочитать обуревавшее её желание: резко подойти, толкнув попутно зыбкий столик, хищно подхватить стакан (допито?!!), и начать елозить перед носом безответного бедняги засаленной тряпкой. И пусть только…! Она источала скандальные флюиды, она жаждала войны. Плевать ей было, что клиент всегда прав, а она никто, взятое из милости на грязную должность. От посетителя настолько явно веяло беззащитностью, что она просто не могла сдержать накопившейся ненависти. Андрею захотелось спасти обречённого.

- Маманя, принеси пару рюмашек поприличнее, а то рук не хватает. – фамильярно обратился он к хищнице, одновременно суя ей под нос звякнувший пакет и просительно кривясь для пущей интимности.
Этой замшелой грымзе последний раз подмигивали лет двадцать назад, вследствие чего ход был беспроигрышным. С чувством вздохнув, она тяжело оторвала массивный зад от стула, и грузно поковыляла на кухню. Появилось дело, инстинкты затухли.

Человек за столиком пребывал в состоянии глубокой задумчивости. Андрею пришлось повториться—«позвольте, мол, к вашему шалашу», -- прежде чем тот встрепенулся, стряхнул некие вязкие путы, в которых блуждало его сознание, и отреагировал на вмешательство извне. Реакция удивила какой-то нервозностью, сумбуром, отчасти даже паникой. В глазах пробежала тревожная строка, губы скривились в болезненной, вымученной улыбке. Тщетная попытка разыграть радушие усилилась нелепым жестом бедного родственника, разыгрывающего гостеприимство перед внезапно нагрянувшей ненавистной роднёй. Пока Андрей неторопливо и обстоятельно обустраивался напротив нервного типа, тётка притараканила пару жизнерадостно уродливых стопок, была поощрена несколько фривольным объятием в районе предполагаемой талии, и мятым чириком, отчего стала податливой, как воск и безопасной, как гусеница. В продолжении всех этих игрищ, задумчивая личность самозабвенно созерцала свои пропитанные никотином пальцы, обречённо скорчившиеся на бесстыдно чистой столешнице. Сняв куртку и возможно комфортнее расположившись на неудобном стуле - почему они всегда так неудобны!?- Андрей длинно выпил разгонную смесь – водка + вермут + швепс, одновременно поглядывая на пришибленную личность напротив. Было вполне понятно, отчего он не нравился тётке. Слишком уж долго мучил он свои сто грамм «зверобоя», и слишком явна была посторонняя, тоскливая мысль на лице. Был бы пьян в лоскуты и занудливо говорлив -- был бы понят и принят. Но нищий «умник» невыносим для женского восприятия. Со времён Фалеса Милетского, полторы тысячи лет, клеймят бабы несостоявшихся умников, разумно видя в них вызов понятному, стабильному, стадному. Андрей поставил опустевший стакан чуть громче, чем следовало, привлекая внимание. Одновременно он деловито зашуршал пакетом, извлекая призывный звон, волнующий отзывчивую русскую душу.

-- Не составите компанию? – легко и простодушно обратился он к мыслителю, вполне уверенный в стыдливой, но вполне просчитываемой реакции.
Но реакции не последовало. Андрей аккуратно наполнил и вторую рюмку, и лишь затем взглянул в лицо предполагаемому собутыльнику.

Если ты занимаешься такой сомнительной и неблагодарной деятельностью, как литература, то поневоле, хорош ты как писатель, или весьма посредственен -- внутри развиваются некие качества: восприимчивость, интуиция, определённая склонность к дедукции. Порою эти тенденции приобретают нездоровую окраску, заставляя видеть и ощущать более, чем следовало бы.

Андрей без особого энтузиазма относился к похвалам со стороны коллег и знакомых, уже вполне определив свой статус «литературного иллюзиониста», халтурщика с природными задатками, способного свалять конфетку из любого дерьма, но только в узкой области, а именно в болотце с пометкой «жёлтая». Его вполне устраивала деятельность, которой он занимался. Лепить искромётные скетчи и нездоровые сценарии за других. Имени не было, зато были лёгкие деньги и циничная лёгкость в отношении жизни в целом. Всё воспринималось как материал, из которого могло вырасти что-то, а могло и похериться навсегда. Интерес был чисто спортивным, эмоциональность строго взвешенная, чувства просчитанными. К сорока годам он был литературным технологом средней руки. Но с десяток лет назад его жизнь была иной. Он был глупее, наивнее и человечнее. Он писал о людях, а не о ситуациях. Он пытался сопереживать, а не моделировать. И порою это всплывало, разрывая маслянистую плесень на поверхности той отстойной ямы, в которую превратилась душа в погоне за лёгким счастьем. В такие моменты он неожиданно для себя заострялся, безразличие давало трещину в равномерной эмали повседневного равнодушия, спокойно дремлющий творческий нерв оголялся, и внезапно дёргал от затылка до самых яиц предвкушением чуда.

Вот и сейчас полоснуло вдоль хребта. Однажды уже расстреливал в упор его такой взгляд. Потемневшие от невыразимой тоски, боли, и страха глаза, провалившиеся внутрь заросшего недельной щетиной черепа. Только сейчас до него дошло, что субъекту напротив него совсем немного лет, что они практически погодки, если даже и не старше он, жизнерадостный Андрюша, этого разваливающегося у него на глазах представителя рода человеческого. Он просто ПОСТАРЕЛ ВНЕЗАПНО, сразу и вдруг. Вся бросающаяся в глаза неустроенность была вызвана худобой, практически он был истощён до предела. И одежда-то, как теперь становилось ясно, была приличной, но он был не одет, а задрапирован: всё было длиннее, шире и несуразнее. Казалось, что он одевался вслепую, напяливая на себя, что придётся. Крайне несвежо он выглядел, надо признаться. Создавалось впечатление, что последнюю неделю он не мылся, не переодевался, не ел и не спал. А в этом шалмане он прятался. Андрей вспомнил этот взгляд. Взгляд смертника.

Несколько лет назад от рака умирал его друг. Он здорово мучился, но больше страдал от равнодушного «дня три протянешь», походя брошенного дурой в белом халате. Умирая, он пускал кровавые пузыри сквозь раскрошенные в конвульсиях зубы, тихо мычал, а глаза были совсем без зрачков, плавая в мутном мессиве нестерпимой боли. Проблесков разума уже не наблюдалось. Андрей с некоторым чувством гадливости наблюдал за предсмертным безобразием, в душе досадуя на приступ благородства, сподвигнувший его на роль сопровождающего к смертному одру. Сопровождал он жену, к тому же бывшую, отчего всё отдавало неким фарсом. Умирающий метался в пароксизме боли, эта блудливая стерва честно пускала сопли, мыслями блуждая по прайс-листу бюро ритуальных услуг. А он сумрачно раздумывал, за каким хреном припёрся с отдачей последнего долга этому отупевшему телу. Спустя честные полчаса, он решил увести безутешную вдову, и уже пропустив её вперёд, услышал глухой, но ясный голос: «прощай… Андрей…. Машке помоги….меня закопать…не жгите…жену свою….не оставляй….никогда..». Поражённый, он смотрел в чёрные провалы под надбровными дугами, осознавая, что умирающий АБСОЛЮТНО НОРМАЛЕН, нормален настолько, что думает о его проблемах. К вечеру всё было кончено, он страшно напился, и ему было стыдно. Через год он расстался с женой и всё забыл. Жизнь продолжалась, а вот сегодня вдруг зыркнула исподлобья.

-- Да что ты напрягся-то как электричество? – всё также миролюбиво задал он вопрос, чувствуя что упёртый в него взгляд потихоньку начинает терять нездоровый потенциал. Становилось интересно. – От души предлагаю, день задался. Не хочешь, - не пей. Извини, что побеспокоил.
И, пожав плечами, выпил рюмку, не глядя больше на психического. Пососал лимончик. Вздохнул. Повернувшись к типу боком, основательно порылся в кармане висящей на спинке стула куртке. Вынул мобильник и некоторое время изучал меню. Посмотрел на часы, изобразил на лице некую глубинную мысль, сам себе что-то буркнул под нос. Затем вернулся в прежнее положение, взялся за бутылку и только теперь взглянул через стол.

-- Не надумал? – качнул головой в сторону наполненной ёмкости.— Слушай, брат, да что с тобой?! Ну-ка выпей сейчас же, а то кинешься ненароком!
Он и впрямь встревожился, заметив нехорошую бледность, заливающую острые скулы сидящего напротив. Взгляд окончательно лишился упругости, а тело, похоже, начинало сползать с костяка, рискуя сложиться на стуле бесформенной кучей. С бодуна может внезапно отказать мотор, и тогда выйдут бедолаге полные вилы в совсем ещё нежном возрасте.

-- Давай, давай! — он решительно двинул рюмку в сторону безвольно сморщившейся на краю стола руке. – И я с тобой. За компанию. За знакомство. Меня Андреем величают. Ну -- вздрогнем!
-- Александр…--голос был глухим и безликим, как заводская стена.
Он тупо проследил за решительным движением Андрея, отправляющего в глотку очередную порцию веселящего дагестанского напитка, но не торопился следовать примеру. Кисть руки напоминала птичью лапку, но лишённую присущей пернатым цепкости. Она не держала стопарик, а дотрагивалась до него.

-- Пей, Саша! – Андрей начал раздражаться и взял приказной тон, стремясь направить душную канитель в прогрессивное русло.
Страдающий Александр выпил, как плохо смазанный автомат. Андрей тут же наполнил по новой, не давая времени на раздумья.
-- Поехали!
Вторая прошла бодрее.
-- Грянем ! – и грянули.
Бледность отступала, глаза начали искрить, а рука ненавязчиво двинула рюмку навстречу судьбе. Отжился, бродяга… Ну а о чём толковать будем, а? Пора бы и услышать чего-нибудь душераздирающего…..

Забегаловка постепенно пополнялась жаждущим людом. Из всех углов раздавался стеклянный звон и заздравное бубнение, барменша поддала жару порцией громогласной поп-пошлости, включив музыкальный центр. Парочка интеллигентных собутыльников уже порядком замаскировалась, прикончив коньяк. Посвежевшая в привычной суете судомойка снабдила их нехитрой закусью, и Андрей деловито сворачивал башку литрухе. Александр слегка поплыл, но рассказ его был обстоятелен, хотя и пьяно - фантастичен. Андрей совсем не жалел, что оказался в компании сказочника. А слышал он следующее: « …а когда и с кем -- не помню напрочь. Как до дому добрался, как повалился… Полный вакуум. Обрубился, так посреди ночи телефон этот сучий весь мозг проел, косоглазые там что-то такое намутили с сигналом, что от этого блядского писка мёртвый проснётся. Проснулся, а в трубке какая-то мразь хихикает тихонечко… Ну я его со всей дури об пол, и выключился, как свет. Всю ночь во сне что-то со мною нехорошее творилось, гнался за мной кто-то в темноте, и страшно было до потери пульса. Убегаю, уже чувствую – ушёл, шагнул …. И падаю в какую-то трубу. Именно трубу, со стенками, со страшной скоростью лечу, а главное -- знаю, что мне каюк, труба во всех смыслах. Кричу, а крика нет, только челюсти скрипят, и я их слышу. Хотя тела ни хрена не чувствую: оно как бы и есть, но как не своё. И я так чётко понимаю, что если мне не позвонит жена – я пропал. А телефон я разбил, сам разбил, понимаешь?!»

-- Переклинило тебя на жене, -- усмехнулся Андрей, разливая. – Пора бы уже в себя прийти. Сейчас таких, кого через буй не кинули, уже в красную книгу заносить можно. Уж поверь, я со своей работкой такого блядства насмотрелся, что суши вёсла….Чего себя гробить-то?! Насрать, и розами засыпать, ты мужик, или…? Выпьем давай.
Выпили. Закусили. Становилось всё лучше и лучше.

-- Да не в том дело, что переклинило. – рассказчик вновь стал серьёзен. – Я с ней уже года полтора вообще не общался, а вот когда почувствовал, что кердык, то я знал, что она ДОЛЖНА ПОЗВОНИТЬ.
Он пытливо взглянул Андрею в глаза, словно пытаясь донести до его сознания нечто очень важное, но не найдя ожидаемой реакции, вздохнул и продолжил:

-- Вот она и позвонила. Я звонок услышал издалека, как будто с того света. Потом всё ближе, и я чувствую, что проснулся, а пошевелиться не могу. Вообще. Мёртвый. А звонок всё надрывается. Вдруг чувствую – ноги судорогой сводит. Больно страшно, а тут и глаза открылись, и я плачу, как мудак, от радости…и телефон наяривает, наверно уже минут десять. Протянул руку, поднял трубку, а она там в полном шоке: «Жив?! Живой?!»
-- Постой, ты же трубу ночью пустил в расход, насколько я помню — Андрей был доволен собственной проницательностью. — Как она могла тебе позвонить?
-- Вот!!! – лицо Александра выражало торжество. – Вот где собака порылась! Ночью я трубу об пол расхерачил, а утром по ней жена мне всю плешь проела. Ей кто-то позвонил, какая-то сука в ботах, и сказал, что меня по асфальту джип размазал. Не желает ли она, как единственный близкий мне человек, мать детей, и прочая трихомудь, предать меня к хуям-буям земле и затем вступить в права наследства. Ну, она и звонила мне полночи, утром уже ехать собралась, но вот решила ещё раз. Короче, она думала, что это я по пьяни решил поганку ей завернуть, попугать на сон грядущий. Ситуация беспредельная: она в шоке, орёт и плачет. Я держу в руке совершенно целую трубу и плачу, оттого что живой. Потный весь насквозь, сердце куда-то в задницу проваливается, и почему-то не могу до конца поверить, что жив.
-- Слушай, тебя уже наяву глючить начало. Белочка прискакала. Пора на просушку, пока и правда не крянулся, — Андрей чувствовал, что рассказчик не врёт. – У меня у приятеля одного покойного очень похоже всё было: и с женой , и с работой. Пить начал, как сука последняя, так до того, пока ему рак печень приватизировал, у него на плече пели красноармейцы. Он вполне в себе был, но красноармейцы на плече репетировали. Все думали, что он шутит, а он пить стал ещё больше и сгорел за полгода. Так что не путайся в непонятках, а завязывай потихоньку.

Что-то перестала ему нравиться вся эта история. Опять пришёл на ум умирающий, вся эта ненормальная круговерть в личной жизни, от которой здоровые, умные мужики сгорают как свечки… И уж совсем не в тему всплыло напутствие насчёт него самого. Не послушался совета, бросил благоверную. Какое дело было до него задыхающемуся от боли , зачем он тратил остатки сил на дурацкие советы?! Что у них, чёрт бы всех побрал, в головах делается?! В тени от их рогов летом можно пиво охлаждать, а они из-за своих стерв остатки разума в водяре топят… Сам чуть не утонул. Он досадливо передёрнул плечами и потянулся к бутылке. Разливая, он вдруг понял, что ему не понравилось в этой истории: схожесть. Все они молодые. И все одинокие. Кроме жён, пусть и бывших – никого. Все талантливы, умны, и абсолютно бесполезны. Он поднял глаза и увидел очень внимательный и трезвый взгляд собутыльника. Кивнул молча на рюмку, выпили.

-- Кто жене-то звонил выяснил?
-- Выяснил. Лучше бы не выяснял. — Александр вроде как и вовсе протрезвел, отчего снова начал мрачнеть и злобствовать. Создавалось впечатление, что в своём скорбном жизнеописании, он подошёл к некой черте, за которую ему очень хотелось переступить, но, по ему одному ведомой причине, было страшно. Проведя в борьбе с собою пару-тройку минут, он решился:

-- Ты меня теперь не перебивай, потому что я сам могу сбиться. Возможно у меня и «белка», но я-то знаю, что это другое. Я трубу эту поганую со всех сторон изучил, -- ни царапинки. Потом плюнул, тоже решил, что мне это во сне пригрезилось. В башке такое творилось, что опять сдохнуть захотелось. Пополз на кухню поискать поправиться, вхожу, --а там какой-то хрен сидит за столом и чаёк прихлёбывает. А у меня такое состояние, что я молчу, как баран, и его разглядываю. Маленький такой, сухонький, в очёчках, в пиджачке – полный кока лет под шестьдесят. Типа сельского учителя на пенсии. «Садись, -- говорит, -- Александр, в ногах правды нет». Ну я и сел. Глушить его с ходу, что ли? Я же не помню ни хрена, может, это он меня вчера и дотащил до дому. Вид у него, конечно, неказистый, но уж если мы вчера вместе бушевали, то может и раскрутится на похмелку. Сижу как дурак: неудобно показывать, что не помню не шиша. Кто он? Как зовут? Он на меня тоже так серьёзно взирает, но взгляд какой-то неясный, вообще без всяких эмоций, прокурорский взгляд – много, мол, я вас таких повидал. Качнул головой, и вдруг нате вам! «Совсем, - говорит, - стал ты, братец, животным. Плохо это, плохо». Я так опешил от такого резюме, что вообще дар речи потерял: не знаю, -- то ли смеяться, то ли взять за шкварник это убожество, и… Тут ещё мысль модная пронеслась насчёт киллера, так самому стыдно стало, таким киллерам место в цирке-шапито. Да и не за что меня, и некому… А он будто мысль прочитал и глаголет: « В принципе ты безвредный, но и толку от тебя нет ни на грош. Коптишь небо. Живёшь как растение-паразит, присосёшься и кормишься за чужой счёт, пока есть чем кормиться. Родителей высосал, присосался к женщине. Надоела – к другой. Совести нет, одни амбиции. Пьёшь, как скот, работать не хочешь, да и не можешь. Тебя бывшие друзья пристраивают из жалости, но и их ты уже достал, да и нету у тебя друзей, если по совести. Все тебя давно уже раскусили, поняли, что ты по натуре своей предатель и ничтожество». Я сижу, обалдевший, и всё это слушаю, а он будто гипнотизирует меня: «Ты вот пил четыре дня, расчёт очередной получив, а на что вчера последние две бутылки приобрёл? Кольцо обручальное продал, вот на что. И при этом ругал жену сукой, а потом сопли распустил по поводу того, что она же, дрянь такая, и виновата. Противный ты тип, честно говоря. А она, сука такая, услышав о том, что твои мытарства наконец-то закончились, вместо того чтобы радоваться, полночи морги обзванивала и тебе, поганцу, телефон обрывала. Плакала, между прочим, и сейчас плачет. Только тебе это всё по барабану, верно? Тебе ведь хочется меня на пару пива разбомбить, и ради этого ты сейчас любое дерьмо, какое я на тебя выверну, стерпишь и даже не утрёшься». Я чувствую, что у меня крыша едет. Надо бы встать и в торец ему вогнать по самый локоть, но не могу, потому как понимаю, что эта гнида излагает чистую правду. У меня самого всё это было думано передумано, но вот откуда он всё это знает?! Хотел я его спросить, кто он такой, а вместо этого интересуюсь, не он ли с женой сыграл такую злобную телефонную шутку. «Нет, - говорит, - я таких штучек не люблю. Вот кто». И мне через плечо пальцем указывает. Поворачиваюсь – в дверях стоит здоровенная бабища. Сиськастая, толстожопая, а из под крашеной гривы лошадиный оскал. Веселится. Тут я вырубился.

-- Бред какой – то! Ты часом не фантаст, брателло?

Андрей был в восторге. Такой феерической чепухи он уже давно не слыхал, причём выдаваемой на полном серьёзе. Если рассказчик и был сумасшедшим, то не опасным, а занимательным:

– Не обижайся, давай дальше.

-- Да мне обижаться нечего, я и сам бы не поверил, если бы мне кто такое прогнал. Ну, так вот. Сколько я в бессознательности пребывал, не помню, но недолго, думаю. Резко так включился, думал всё пройдёт. Ан нет, сидят суки! Баба курит, на столе бутылка пива. Страшноватая такая женщина, мужикоподобная, лет на вскидку под полтинник, этакая активная лесбиянка со стажем. «Прочухался, сокол ясный?». Голос глухой, насмешливый, но не злобный. А вот прокурор насупился, в её сторону не смотрит, молчит сурово. « Пивка не желаете, молодой человек? Специально для вас, не поленилась прогуляться. Сигаретку? Не стесняйтесь, милости прошу к нашему шалашу, а то, как я полагаю, мой коллега на вас жути нагнал, а подлечить мужика не догадался, пенёк. Мы, молодые и красивые, более чутки к маленьким человеческим слабостям». С юмором баба, мне она даже нравиться начала. А пенсионер сидит, на меня глухо пялится в окуляры, и будто не слышит ничего. Но только я к пиву потянулся, сразу встрепенулся: «Я бы не советовал больше пить - может боком выйти. ЭТОТ -- не то, что пива, он и морфия принесёт, но лучше бы тебе сначала понять кой-чего». Тут у меня вообще в голове абструкция приключилась. Тётка дымит, мне приветливо -- насколько рожа позволяет -- улыбается, и никак на слова не реагирует. « Ладно, -- говорю, -- рассказывайте». И прогоняет он мне следующее: «Ты, Александр Васильевич, хоть и балбес, но не идиот, а потому, наверное, уже понял, что с тобою творится нечто странное. Поэтому постарайся слушать внимательно, глупых вопросов не задавать, и мотать на ус. Больше тебе уже никто ничего объяснять не будет, в том числе и мой … сотрудник, если можно так его условно назвать. Всё, что я тебе скажу, он вывернет наизнанку, все его рекомендации советую исполнять с точностью до наоборот. (Лесбиянка пивко тянет, лыбится, и молчит!). То, что ты человек неверующий, это ежу понятно. Но ты много читал, а потому знаешь, что в мире существует определённая закономерная двойственность: чёрное и белое, инь и янь, добро и зло, хранители и искусители. Всё это известно довольно давно, и в твоей ситуации полезнее не утруждать себя раздумьями на предмет истинности этого постулата, а принять как данность. Можешь поверить мне на слово, что наше появление обусловлено неким сугубым обстоятельством, а именно тем, что вчера ты уже фактически умер, сбитый на дорожном переходе таким же, как и ты сам, пьяным обормотом. Это называется судьбой. От неё, как тебе известно, не уйти, но можно подкорректировать. Кто и зачем этим занимается, я объяснять не буду, но могу уверенно заявить, что это практически последний шанс в твоей жизни. Пожалуй, тебя спасло то, что все свои дурацкие поступки ты творишь исключительно по слабости характера, а не со зла. У тебя есть потенциал для того, чтобы стать человеком. Для этого нужно совсем немного: перестать жалеть самого себя и попытаться хоть немного любить других. Одно из лучших определений ада звучит так: «ад – это невозможность более любить». В общем и целом -- это совершенно верно. Ты себя уже и так загнал в это состояние, но пока ещё надеешься на какие-то перемены, хотя и пальцем не шевельнёшь, чтобы перемены настали. В общем, дело обстоит так: или ты становишься человеком, или через неделю эта возможность автоматически исключается. Вопросы есть?». Можешь представить, Андрей, как меня нахлобучило?! Что-то в нём такое было, что я понял: это не глюк. «Почему вы так выглядите…по-разному?». Он печально так посмотрел на меня: «Тебе именно это важнее всего? Да потому, что мы совершенно разные, абсолютно во всём. Мы в какой-то мере являемся проекцией твоего внутреннего состояния. Я вот -- олицетворение твоего мужского, творческого начала. Вид, как я догадываюсь, неважный по человеческим меркам. Но ты видишь себя. Его -- он качнул головой в сторону тётки -- я вообще вижу по-другому, как, впрочем, и себя. Он твоя вторая составляющая, и уж не знаю, каким ты его видишь, но это тоже твоя эманация. Мы с ним вообще не слышим друг друга, и только догадываемся о проделанной обоюдно работе по твоей реакции. И тебя слышим, только когда ты разговариваешь с одним из нас, а о разговоре с оппонентом можем только догадываться. Это условия очень сложной игры, но я думаю -- это не самое важное, что тебе сейчас действительно нужно знать. Думай о том, что у тебя появился единственный шанс. Постарайся стать нужным. Научись ценить жизнь, вылезай из своей вонючей норы эгоизма и малодушия. Не ври себе, не упивайся -- ни водкой, ни своими мнимыми трагедиями. Работай, твори, действуй! Неделя тебе подарена, это очень много».

Я от этих речей просто одеревенел, ей-богу! Повернулся к тётке, она на меня посмотрела прищурившись, потянулась с хрустом, бычок затушила, и лениво так обращается ко мне: « Ну, как я понимаю, пиво мы пить не будем? Нагрузил он тебя по самое никуда. Да и ладно, сам разберёшься, чего все эти бредни стоят. Он такой правильный, что за пивом не пойдёт, это уж точно. Лучше лекцию прочитает о вреде алкоголизма. Можешь, конечно, съездить к жене, в ногах поваляться. Она тебя простит, особенно если пообещаешь не пить, и на трёх работах вкалывать, как скотина последняя. Ну и сдохнешь, как скотина, только трезвая. Она тебе ночью звонила из большой любви, да? А мне вот показалось, что её больше квартира интересует, благо ты, дурак, прописал её по большой любви. Она и не судится-то с тобой только потому, что надеется что ты помрёшь скоро ненароком. Знает, что формально она единственная твоя родня какая-никакая. Ты ей звякни, сообщи, что у тебя цирроз обнаружили. Попроси денег на лечение, но по умному – не в долг, мол, а просто так. Вот и посмотришь, что к чему. Или не даст совсем, или сама поить начнёт от пуза. Ну и морда у тебя, Шарапов! Да пошли ты в жопу все эти мысли! Не знаю уж чего тебе мой коллега напророчил, но я тебе советую: остался жив -- так живи! На всю катушку! Всё, спасли тебя уже, обратного хода не будет. Забудь свою дуру, найдёшь другую, этого добра как грязи. Я тебя из-под машины вытащила, мне тебя туда резона опять толкать нету. Он тебе сказал, видно, что я тебя под вышку подвожу? А не сказал, часом, зачем мне это нужно? И не скажет, потому что у их породы одна тема на уме: всех причесать на один манер, оболванить, и желательно путём страданий. Терпи, смиряйся, будь кроток. Оттого и мужиков почти не осталось, что очень терпеливые стали: им рога наставляют, а они свечку держат. Пропил ты вчера это хреново кольцо, и правильно сделал, туда ему и дорога. Надо рвать со всем, что тебя держит, жизнь твоя только для тебя, а не для кого-то. Ты свободен, и никто тебе не указ – ни я, ни он, никто. Я тут вообще только потому, что моё дело неблагодарное – напоминать иногда людям, что они свободны, и что жизнь здесь, а не на мифическом «том свете». Там тоже жизнь, но как пел Высоцкий, -- если туп как дерево, то…сам знаешь. Здесь будешь терпеть, так и там терпилой будешь. Решай сам».

Тут он замолчал, видимо исчерпав запас энтузиазма. Глядя на него Андрей никак не мог решить для себя несколько странных обстоятельств. Если это был тихий сумасшедший, то он был поразительно нормален во всём, за исключением повествования. Если же перед ним солировал талантливый импровизатор, то непонятно было его чудовищное состояние в первые минуты знакомства. И уж совсем были загадочны параллели, проглядывавшие в их судьбах. Рыбак рыбака… Следовало признать, что порою он излагал нечто, отчего Андрей вздрагивал. Что-то и пить больше не хотелось.

-- Ну а чем кончилось-то всё? – осторожно поинтересовался он у плотно задумавшегося собеседника.
-- Кончилось?! – встрепенулся тот, — Да не пойму я уже сам, кончилось это блядство, или нет! Показалось мне, что в дверь позвонили. Пошёл смотреть – никого, померещилось. Вернулся в кухню – никого. Чашки чайной нет, пива нет, даже дымом не пахнет, хотя эта краса ненаглядная с полпачки усадила на моих глазах. Я думал умом тронулся. И самое главное: все их речи помню слово в слово. Мне жутко стало, дай, думаю жене перезвоню, хоть с кем-то поговорю. В комнату вхожу, а на полу разбитая вдрызг трубка. Я сам себя успокаиваю, что всё это бред, приснилось, показалось, а сам ни спать, ни есть не могу. Свет горит во всех комнатах уже неделю.
-- Так ты целую неделю дома просидел?! – изумился Андрей. – Это уже паранойя, друг мой милый! Как сегодня-то догадался вылезти?
-- Неделя прошла. Я сегодня утром на себя в зеркало взглянул, так и сам испугался. Мертвец. Но живой, вроде. Вылез на улицу, бродил, бродил, замёрз, как не знаю что, ну и зашёл погреться. Наскрёб на полтинник по карманам, сел, а пить не могу. Вроде и за здравие, а боюсь. Уже поднёс было стакан, так показалось что со дна глаз этого мужичонки ледащего мозг сверлит. Тут на меня просто стрём напал. Всё время кажется, что они где-то рядом пасутся. Я и тебя испугался, потому что очень ты похоже на эту бабу себя повёл, просто один в один, как она меня похмелиться агитировала. Без обид, - заключил он дружелюбно, – Может накатим ? За моё спасение. Ты меня в чувство привёл, а то бы я и впрямь сдвинулся бы.
-- Давай. Здравы будем, бояре, — Андрей пил, и водка почему-то казалась отвратной. Пора было завязывать. Как-то очень быстро начинало портиться настроение. – Ты что ж, и не пил всю неделю? Держался? Жене звонил?

Ответ ощутимо запаздывал. Последняя доза произвела несколько неожиданное действие. Практически трезвый доселе Саша разом обмяк. В глазах появилась туповатая хитрость, свойственная хорошо набравшемуся гегемону, который хоть и сидит на хвосте, но уверен, что его не стряхнут в силу политической ситуации. Там, где недавно теплилась мысль, проступало пролетарское скотство.

-- Никуда я не звонил, телефон ку-ку…-- он пьяно развёл руки, пытаясь поярче изобразить «ку-ку» -- И не пил…стал хор-р-рошим человеком…но я не семьянин, нет…потому что моя жена, это…эта...

Такого Андрей не видел никогда. Клиент пьянел на глазах, с каждой секундой превращаясь в какое-то страшное животное. Он в буквальном смысле мутировал: менялся голос, по подбородку проползла струйка слюны, глаза налились кровью и злобой. Речь становилась неразборчивой, как у безумца, непрерывный поток несуразного, отвратительного мычания. И тут ему показалось, что откуда-то со стороны за этим кошмаром наблюдают две пары глаз: печальные и торжествующие. По спине пробежал холодок, ёкнуло сердце. Он вскочил, схватил куртку, и ломанулся к выходу. В догонку ему неслось обиженно-возмущённое, уже совсем нечеловеческое «г-г-ы-ы-ы…!»

Выскочив на улицу, он нервно прошагал ещё шагов с тридцать, остановился и закурил. С этой точки сквозь плотный зимний сумрак он был не виден, но мог спокойно наблюдать за происходящим перед дверями покинутого заведения. Он совершенно отчётливо знал, что сейчас произойдёт. Сигарета ещё тлела, когда двери распахнулись, и оттуда вывалилась полностью расшарниренная, нелепая и шумная фигура. Покачавшись, существо сделало пару неуверенных шагов, и вдруг зашагало сноровисто и бодро, почти не качаясь. Ненормально быстро оно пересекло тротуар, умудрившись ни с кем не столкнуться, и ступило на проезжую полосу. «НЕТ!!!» пронеслось в голове, но слова замерли в глотке. Галогеновые фары выхватили из тьмы сгусток тряпья, раздался противный, на удивление громко чмокнувший удар, и силуэт огромного внедорожника накрыл собой нечто, совсем недавно бывшее человеком.

Андрея трясло. Люди с интересом толпились на тротуаре, вскоре завыла сирена. Зевак сразу поубавилось. «Что там стряслось?» -- обратился он к бабке, проходящей мимо него от места события. «Да пьяного сбило машиной. Накупили грузовиков все, и гоняют…он сам-то, шофер, пьяный. Теперь отвечать будет по закону». Бабка потрусила своей дорогой, очень довольная, что кто-то будет отвечать. «Это я его убил» - отчётливо промелькнула мысль. Он повернулся и быстро пошёл к дому.

Андрей нервно ходил из угла в угол, хмель ушёл без следа, и ему было очень, очень не по себе. От резкой трели телефона он подпрыгнул на месте, с ужасом и отвращением ощущая, как по телу проступает предательская испарина. Телефон надрывался, а он чувствовал, как дрожат руки, и понимал, что не возьмёт трубку, кто бы это ни звонил. Пытаясь скрыться от невыносимого звука, он вышел на балкон. Под фонарём, в ярко освящённом эллипсе прохаживался какой-то мелкий дедок, видимо собачник, выгуливающий на сон грядущий своё блохастое чадо. Что-то заклубилось вдруг неясным комком по границе жёлтого сектора, дед обернулся, но из тьмы выплыла не собака, а грузная, по сезону неповоротливая личность женского полу. Андрей почувствовал, как сжалось сердце, и бросился в комнату. Он бессильно сполз по стене, и замычал, сжав виски ледяными ладонями.

Телефон продолжал звонить.