Продавец сказок

Автор: Оленевод В том году сентябрь не был желтым: деревья отказались верить осени и стояли, весело перешептываясь на теплом ветру, броско зеленые, густые, по-летнему яркие. Казалось, и солнце забыло о временах года, палило июльским зноем. Будто оно привыкло забираться на самую кручу небосклона, и было уже не в силах отказать себе в этой полезной для его здоровья прогулке. Отдохнуть от жары удавалось только к вечеру. Когда он наступал, размякшие, усталые люди начинали шевелиться, улыбаться и собираться, чтобы выйти из рабочих офисов на улицу, - еще жаркую, но уже успокаивающуюся от дневной потной суеты.
Аня позвонила домой, и сказала мужу, что собирается. Оттянула пальцем жалюзи и посмотрела, как из их здания выходят люди, теряющие у дверей свои рабочие лица: лица умные и добрые, талантливые и неоцененные, компанейские и отстранено творческие, руководящие и временно вынужденные подчиняться. Десятки, сотни лиц спадали здесь, чтобы за полчаса – час на их месте выросли новые: счастливые семейные и болезненно одинокие, добродушные отцовские и мягкие детские, развязано кутящие и духовно совершенствующиеся, успешно влюбленные и безответно любящие. Рабочий день закончился, уступая место домашнему вечеру.
В дверь постучали, коротким беглым стуком и тут же ее распахнули.
- Привет! – сказал вошедший. – Задерживаешься? Будем знакомиться? Я – Миша.
- Анна, - ответила она. – Андреева. А вы наш новый?
- Так точно. Только давай сразу на «ты»?
- Давай.
- Я тут решил с корабля на бал. Похоже, правда, почти никого не застал.
- Сегодня не газетный день. Завтра работы будет много.
- А ты чего сидишь? Домой не тянет? – хмыкнул он.
Она молча дернула плечами.
- Понял, не мое дело. Это я так, для поддержания разговора спросил. Анекдот этот знаешь, ну, со Ржевским, где «девушка, а вас веслом не били?»
- Знаю.
- Содержательный у нас разговор складывается.
- Я просто уже позвонила домой, что иду.
- Сказала бы сразу, что спешишь.
- Да я не спешу, - Аня снова оттянула жалюзи, посмотрела на уходящих с работы людей. Их стало меньше. На крыльце уже толпились те, кто оставался в здании доделывать дела и не планировал попасть домой в ближайшие два – три часа. Ане захотелось тоже обнаружить вдруг привалившую, неурочную работу, выругаться на нее, разозлиться, а потом начать ее делать, чтобы отодвинуть тот момент, когда ей тоже придется переступить порог здания и скинуть у него свое лицо, заменив по дороге домой на новое. – Ты у нас откуда?
- О, я гражданин мира. Родился на Урале, жил в Белгороде, работал в Питере и Москве, теперь вот сюда судьба забросила.
- Это у тебя что, вроде ссылки?
- Нет, шучу! Просто я тут у вас вроде комиссара: пошерстить, навести порядок, наладить дело и снова в путь.
- Так ты – «перекати поле»? Один по стране мотаешься или с семьей?
- Женат. Лена всегда ездит со мной.
- Декабристка жена-то?
- Зачем декабристка? Не плохие условия в общем-то. Здесь, например, трехкомнатная квартира.
- О-о! Это ты хорошо заехал! Я здесь шестой год работаю, а живу с мужем, его родителями и ребенком в двухкомнатной.
- Мне говорили о твоей проблеме.
- Уже доложили?
- Я в курсе. Буду решать вопрос.
- Боюсь уже поздно. Через две недели я уезжаю. Заявление уже написано.
- Не спеши, Аня. Я ведь только появился. Я сделаю все возможное.
- Посмотрим, - она встала. – Ладно. Чего о пустом болтать. До завтра.
- Счастливо, - он посмотрел, как она вышла, достал из своего портфеля большую кожаную тетрадь, и что-то в ней записал. Потом сел в небольшое, уже серьезно разломанное кресло, уперся спинкой в стену, чтобы окончательно его не развалить и достал из портфеля книгу. На темной, сделанной из дерева, обложке было вырезано «Продавец сказок», а внизу под этими словами красовался яркий синеватый камень.

Вставать надо было рано, полшестого. Но будильник так и не зазвонил: Аня проснулась около пяти и отключила его. Она лежала в постели, не понимая, что разбудило ее в такую рань. На улице было тихо, только чуть шелестел ветер, заглядывая в приоткрытую форточку, и где-то далеко-далеко, из глубин тяжелого утреннего городского тумана пробивался грустный крик петуха. Это не могло разорвать ее сон.
Она попыталась вспомнить, что ей снилось. Быстрые вспышки, пятна в движении, лица: мужа, сына, чье-то еще незнакомое, нового редактора, потом матери, - похоже, все решили собраться в ее картинках. Аня улыбнулась: что-то доброе было в этом воспоминании, что-то непривычно легкое. Ветер, шелестевший у окна, добежал и до нее, прикоснулся ко сну, освежил его. Сердце стучало ровно, как-то слишком ровно для проснувшегося в такую рань человека. Ане даже показалось, что сердце весело смотрит на нее из глубины и тихо радуется чему-то своему, правда, настороженно косясь на Аню, не заметила ли? Но тут же ей стало страшно, и сердце дернулось, заколотилось от дурного предчувствия.
Аня повернулась к мужу. Саша спал глубоким утренним сном, мягко вдыхая воздух. Аня погладила его волосы, поцеловала в уже забившуюся жесткой щетиной щеку. Ей стало легче, сердце чуть сбавило ход, и она встала. В шесть на остановке Аню ждала машина. Миша, фотограф Женя и она ехали в Орел.
- Не выспалась? – посочувствовал Женя.
- Нормально, - отмахнулась Аня. – В первый раз что ли?
- И я легко встал, - заулыбался Миша. – Кстати, нас везет наш новый водитель Анатолий.
- Анатолий Сергеевич, - уточнил шофер.
- Чего вдруг так официально? – удивилась Аня.
- Это он шутит, - ответил ей фотограф. Водитель что-то буркнул, не вполне соглашаясь с этой мыслью, но и не став ее опровергать. Минут пять помолчали, рассматривая через окна машины растревоженный солнцем город, первых одиноких прохожих, сливающихся у остановок в маленькие людские лужицы, и решая, как быть с подступающей накатами сонливостью.
- Я вздремну, - сообщил наконец Женя.
- Я тоже, - кивнула Аня.
- Тогда и я сосну, - Анатолий сделал вид, что кладет голову на руль.
- Эй! – хохотнул Миша. – Крепче за баранку держись шофер! Что мне тут делать в вашем сонном царстве? Я в машине спать не умею.
- Ладно, уговорил, - Аня постучала ногтями по плечу водителя. – Анатолий свет Сергеевич, остановите машину. Мы пересадим главного редактора назад, и я буду с ним болтать. А Женя поедет на переднем спальном сидении.
- Да хоть в багажник пересадим, там даже лежа можно ехать, а? – предложил он фотографу.
- Благодарим, - Женя перебрался вперед, и сразу же свернулся небольшим уютным калачиком. Спустя пару минут он уже спал.
Машина быстро вырвалась за город.
- Странно, - сказал Миша. – Сегодняшний сон был такой легкий. И поднялся без проблем. Еще до будильника встал. Даже жену не разбудил.
- Волновался перед первым серьезным делом в новой должности, - предположила Аня.
- Может быть. И так странно, будешь смеяться, но я видел тебя во сне. Мы только познакомились, и на тебе.
- Бывает.
- Дело серьезное, - прокомментировал Анатолий. – Процесс пошел.
- Между прочим, я тут интимные разговоры веду, - засмеялся Миша. – А ты подслушиваешь!
- Не надо! – Аня помахала рукой. – Ишь, тоже мне, интимные разговоры он ведет. У нас тут все конкретно профессионально. Мы, можно сказать, на работе. Я с тобой села, чтобы послушать про твои планы с газетой, а не дурацкие сны обсуждать.
- О кей! О планах, так о планах. Будем наращивать тиражи ежедневной газеты. С еженедельником все более-менее в порядке. За него возьмусь во вторую очередь. А «ежедневка» - это новости, криминал, репортажи, сенсации. Зачем мне это тебе объяснять? Но еще это обложки: московских должно быть как можно меньше. Идеал – мы меняем их четыре раза в неделю. Но три – норма, к которой мы будем стремиться. Между прочим, тебе в моих планах отводиться ведущая роль. Кто еще готов раскручивать материалы на обложку? Остальные все вместе не сделают того, что можешь ты одна.
- - О! Я благодарю вас за такой лестный отзыв, и за такие надежды, что вы на меня возлагаете, но напоминаю: я увольняюсь!
- Подожди, ты еще не имела дела со мной.
- А что мне с тобой дела иметь? Мне квартира нужна. Я семь лет живу с мужем, ребенком и со свекром и свекровью в двухкомнатной халупе в сорок восемь квадратных метров. Если бы ты знал, как я устала!
- Можно представить.
- Вряд ли. Так вот, ни твои героические планы преобразований, ни столь лестные отзывы о моем труде, ни даже простое повышение зарплаты не может меня оставить здесь. Я не уеду в Москву только по одной причине – квартира. Я не прошу мне ее дать. Я прошу выделить мне ссуду, которую я верну за два года. Вот и все.
- Я читал твою служебную записку.
- Ну, и что ты думаешь, читатель?
- Посмотрим.

В Орле они расстались. Миша остался заниматься местной редакцией, а Аня с фотографом поехали на окраину области: писать о мужике, научившем своего двухлетнего сына переплывать реку туда - обратно и бабе, разводящей на домашнем подворье каких-то заморских енотов. Машина вернулась в Орел уже к семи, они подхватили редактора и тронулись в обратный путь. Миша был пьян, весел и беспрерывно болтал. С собой в дорогу он взял еще пару бутылок водки, и Аня села впереди, предоставив фотографу возможность, как сказал Миша, тоже «приобщиться к зеленому змию». Пьянея все сильнее, мужики травили анекдоты, болтали какую-то чепуху, беспрерывно что-то кричали Ане, но она плохо их слушала. Привалившись к двери она смотрела на взрезающую горизонт дорогу, на сереющие сморщенные деревушки, редких людей у трассы с уставшими, разочарованными лицами.
- Другой мир, - сказала она Анатолию. – Мы выезжаем из него. А он существует, живет совсем другой, чем мы. И ему больнее.
- Ему хреново, - согласился водитель. – У меня мать осталась в деревне. Отец уже умер. Мне ее жаль там одну-то оставлять, но ко мне пока ехать не хочет. Чувствую, собирается до смерти тянуть, хотя ведь хреново ей. Больно, как ты говоришь. Нет! Сидит там. Эх, вот о чем писать надо!
- А что изменится? – спросил вдруг сзади Миша. – Ну, напишем. А дальше?
- Дальше? – Анатолий прибавил газа. – Люди прочитают, на сердце им приятнее станет.
- От того, что об их боли в газете пропечатают? Не звучит, Толик, не звучит. В газетах боль смакуют, упаковывают в обертку и продают, как товар. Но не тем, чья это боль. А тем, кто чужой болью вампирится, насыщается от чужих страданий энергетикой. Мы для них работаем в общем-то, для вампиров.
- Ужас! – Аня развела руками. – Ты и нагородил, редактор. Зачем же тогда работаешь, если такие страсти о своем занятии думаешь?
- А я циник. Делаю то, что умею, и за что платят.
- Так и до убийцы не далеко.
- Убивать – это уже не игрушки. А все остальное…
- Что все остальное? Игра?
- Да, Аня. Все остальное - это игра. Вся жизнь игра. Вся жизнь – иллюзия.
- Ну-у, каков философ! Какая свежая мысль!
- Банальные мысли чаще других оказываются истинами, - сообщил Миша и отвернулся к Жене. – Ну ее, женщина лезет в серьезные разговоры. Наливай!
- Ах ты! – Аня перегнулась через кресло и несколько раз пихнула Мишу в плечо. – То же мне, домостроевец выискался!
- Аккуратно! – захохотал редактор. – В руках святая огненная вода!
Уже темнело. Анатолий включил фары, и поставил в магнитоле кассету. Негромкая музыка начала баюкать Аню. Она вспомнила ночь, свой сон и легкое ранее пробуждение. Аня поняла, что утренняя радость не исчезла, а лишь притаилась, и сейчас тихо мурлыкает в сердце сама с собой. Ей опять стало страшно. В груди зажгло и заколотило. Она вытащила сотовый телефон и набрала мужа. Связь то пропадала, то появлялась вновь. Но Аня успела ему прокричать:
- Я тебя люблю!
- Я тебя тоже.
Теперь ей стало легче. Она улыбнулась Анатолию, и тот кивнул в ответ.

Ужин не ладился. Лена сидела какая-то сморщенная, отчужденная. Молча подкладывала мужу еду. Улыбалась автоматически на его шутки, и снова уходила в себя.
- Что с тобой? – не выдержал Миша.
- Не знаю. Как-то тревожно на сердце. Ты меня любишь?
- Конечно. А что, есть повод сомневаться?
- Повода нет. Есть предчувствие.
- Предчувствие? – он посмотрел в загустевшее темнотой окно.
В глубине ночи трепыхались суетливые огни фар. Ему вдруг захотелось оказаться там, рядом с ними, среди темноты и баюкающего движения машин. Захотелось нестись по этому незнакомому грубому большому городу. По его мрачно серым заводским кварталам, по фальшиво бодрящимся, но уже отмирающим центральным улочкам, былой уют которых взрезали бетонные монолиты, по измазанным дешевой неоновой мишурой проспектам, сверкающим, как вокзальная шлюха, цыганским золотом. Миша отвернулся от окна:
– У меня тоже как-то не спокойно на сердце.
- Расскажи мне о работе, - попросила жена. – Может, у тебя что-то не получается?
- Вроде бы все хорошо. Если брать по среднему. Жизни в ребятах не хватает. Весь воз тащит на себе одна Аня. Это не нормально. Есть еще один парень – Сергей. Но этому работа давно по барабану. Перегорел на ней. Как и что делать, знает хорошо, но живчика в нем нет. Я его не расшевелю. Еще пара девчонок старается. Вот с ними и буду работать. Тут главное найти к ним подход, дать стимул развиваться, а не скиснуть. Беда в том, что Аня собралась уходить. Уже через две недели. Ее позвали в Москву на полторы тысячи «зелени». Другой бы уехал не глядя. Но она, судя по всему, в столицу не рвется. Написала ультиматум: дайте мне в долг на квартиру, и я останусь.
- Без нее будет плохо?
- Вообще - пусто. Сережа спит. Девчонки еще не готовы. Редакция любителей. Работать не с кем будет.
- Ты что-то уже придумал?
- Чего тут придумаешь? Ходил к генеральному, просил дать ей денег. Сказали, у нас нет такой практики. Только под банковский процент, а это - двадцать два годовых.
- Но если она сама не хочет уезжать, то ей нужна просто зацепка, так?
- Не совсем, - он махнул рукой. – Хватит о работе. Надоело. Я сегодня с этим Орлом всю голову себе забил. И опять? Ну их. И ты брось эти свои предчувствия!
- Брошу!
- Тебя тут, кстати, декабристкой назвали.
- Да? Ну-ну. И в связи с чем?
- С тем, что следуешь за мной аки тень по стране.
- О да, настоящий подвиг! А ты не ценишь!
- Ценю.
- Тогда, может быть, ты закончишь наконец есть, и уделишь мне более плотное внимание?
- Я не против. Если ты, конечно, просишь.
- Нахал, - она шлепнула его плечу и потащила за рукав в комнату.
Через полчаса Миша вышел на балкон. Постоял голым, подставляя размягченное тело теплому, обрадовавшемуся человеку ветерку. Внутри было пусто и легко, и все же, где-то в сердце кто-то на секунду чиркнул спичкой и испуганно ойкнул, увидев там что-то. Миша закрыл глаза и улыбнулся, успокоил свой страх: он все знал и не хотел себя обманывать. «Мир будет шире, - подумал он. – Ради таких вещей мы и живем. Все хорошо, даже если окажется, что все очень плохо». Внизу опять замелькали суетливые фары: больше они не манили Мишу. То, что он искал, было рядом – было в нем.

«Когда все кончилось? – спросила она себя. – Год назад? Или два?» Саша сидел напротив, ел борщ, чуть улыбался ей, когда перехватывал взгляд. «Или еще ничего не кончилось? Нет, уже все…все. Надо встать и сказать ему. Мы должны быть честными. Я должна быть честной. Я обещала ему и себе.» Аня встала, подошла к плите и помешала борщ в кастрюле. Наваристый бульон тронул желудок уютным ароматом.
- Еще подлить? – спросила она мужа.
- Давай. Очень вкусно!
«Нет. Нельзя просто так встать и сказать ему: все. В нем есть плюсы и минусы. Как и во всех. Добро и зло. Но он не виноват, что я живу своими импульсами, что я полусумасшедшая баба, доставшаяся ему в жены. Он тоже не подарок. Но нельзя рубить с плеча. Все должно начинаться с чего-то…И вообще, почему эти мысли мне лезут в голову? Что-то случилось? Случилось, и я не хочу сама себе признаваться? Я хочу уехать, но я не хочу уехать. Глупо, но именно так. Надо смотреть честно хотя бы самой себе в глаза. Этот ультиматум, это просто страх. Боязнь все тронуть, потому что оно просто развалиться. Я хочу, чтобы все развалилось, и я боюсь этого. Опять парадокс. Нужно ли мне копаться самой в себе?»
- А ведь ты не поедешь за мной, - сказала Аня.
- Не знаю. Я не хочу сидеть в квартире домохозяином и готовить тебе борщи.
- Но я же тебе готовлю и не брезгую.
- Чего ты сравниваешь. Я мужчина.
- А я журналист.
- Ну и что?
- Это бесполое существо. Но оно готовит тебе борщ, и не ноет. И ты мог бы готовить.
- Слушай, чего начинать по кругу? У меня свое хорошее по нашим понятиям дело. Я зарабатываю так, что дай тебе бог в Москве столько заработать. Мы эти деньги потеряем. Вывод: мы поедем удовлетворять твои амбиции.
- А это плохо? Плохо, что я хочу чего-то добиться?
- Ты добилась. Ты родила мне сына. Ты имеешь обеспеченного мужа. Живешь в квартире…
- Со свекром и свекровью!
- Что они тебе сделали плохого?
- Так, ничего особенного. Просто не любят меня. Просто ненавидят!
- Ты говоришь глупости! Они тебя уважают, как мать моего сына, а это главное.
- Это не главное!
- Ты выделываешься больше чем стоишь! Тебе ясно?! Ты не довольна вечно. Ты зла и раздражена вечно. Ты – сплошная неприятность.
- Зачем же ты живешь со мной?
- Да ты без меня загнешься просто!
- Я без тебя никто?
- Ты – никто! Ты была никем, а я тебя сделал. Вытащил из твоего Мухосранска, дал тебе крышу, семью и сына.
- Ах, это ты мне дал сына, а не я тебе?
- Ладно, заткнись!
- Сам заткнись!
- Да пошла ты! – Саша отшвырнул тарелку по столу, и ушел в комнату.
«Все. Определенно – это все! Я не могу! Я не хочу больше видеть этого человека! Этот проклятый дом! Этот вонючий город!» - Аня всхлипнула. Злые, острые слезы резали глаза, рвались наружу. Она скрипнула зубами, сжала в руках кружку: «Надо быть сильной. Надо быть сильнее его.» И тут она вдруг улыбнулась. Что-то легко чиркнуло в сердце, огонек мелькнул и исчез. Но эта малость вдруг принесла облегчение. «Что это?»- удивилась Аня. Покрутила головой, усмехнулась своей нечаянной радости. Потом поставила чашку в мойку и пошла в комнату.
- Эй, не злись! – она помахала ладошкой мужу. – Злюка!
Он молча отвернулся, помяв в руках какую-то газету.
«Бог с ним. Он же не знает, от чего я вдруг стала счастлива. А я и сама не знаю. Или знаю? Нет-нет, я даже не хочу знать! Это не надо знать никому. Даже мне. Ха-ха! Это так здорово. Похоже, что я влюбляюсь. Или даже уже?!» Она прыгнула на кровать и рассмеялась.
- Шизофреничка, - прокомментировал Саша. – У них всегда перепады от злобы к веселью происходят мгновенно.
Она отвечать не стала.

Все произошло как-то обычно. Обычно внешне. Они засиделись, обсуждая ее очередную статью: решали, как подать материал на первую полосу, какую выбрать фотографию – привычная работа. Он кивал ей, стараясь не смотреть на нее, она что-то суетливо объясняла.
- Мне хорошо с тобой, - вдруг не к месту сказал Миша. – Понимаешь?
- Да, - она кивнула. Немного подумала и толкнула его рукой от компьютера. – Отъедь!
Он откатился на кресле в сторону, и Аня бегло набила на экране несколько слов: «Я в тебя влюбилась». Миша кивнул. Потом еще раз, и еще.
- Чего головой мотаешь? – усмехнулась она.
- Я тоже, - сказал он.
- И что нам теперь делать?
- Жить.
- Я уволюсь. Ты мой начальник.
- Не смей! Как я без такой журналистки останусь?! – Миша рассмеялся. – А потом так удобнее видеться.
- Какой ты ленивый!
- Практичный.
- Практичный, а могу я сегодня за свою признание рассчитывать на то, что вы проводите меня домой, о, большой босс?
- Уломала.
И у них все началось: прогулки по ночным улицам, когда город растекается в стороны незамеченный ими, когда время весело скачет за ними в припрыжку, не желая видеть, как ранит их своим бегом, первый поцелуй, как бы небрежный и почти дружеский, но жадный, с хватающимися за губы губами, с открытыми от возбуждения и ожидания ртами, с ввинчивающимися друг в друга глазами и суетливыми, трогающими в захлеб любимое тело пальцами.
А однажды он сказал ей:
«Я расскажу тебе о любви. Той, что есть, и другой просто не бывает.
Сухой огонь разъедает сердце. Он горит день и ночь, заставляя меня то плакать, то смеяться, то замирать, то двигаться, в надежде исчерпать его силу. Даже провалившись в сон, я чувствую, как он крадется из яви в спасительный обман ночной эйфории, сжигает ее видения и пробуждает меня, переполнив собой мой разум. Мое сердце устало гореть, но боится затушить этот сухой огонь, потому что без него оно умрет, опустев: он выжег в нем все.
Я чувствую свое дыхание. Каждый вдох и выдох. Они стали густыми и тяжелыми, а не пустыми и призрачными, как раньше. Вдох – это надежда. Выдох – это отчаяние. Я смотрю за тобой, прижимая руку к груди: я помогаю надежде входить в меня. Выдыхая, я плачу. Я выдыхаю из себя слезы, рожденные страхом. Страхом не увидеть тебя рядом. Не ощутить ветер, идущий от тебя.
Ты светлая. Твой ветер легок и чист. Он один остужает мое сердце, жгущее тело. Он один делает мое дыхание свободным. Когда ты уходишь, я задыхаюсь.
Вот я не шевелюсь. Я замер, вкусив твоего ветра жизни, и стараюсь продлить, растянуть секунды успокоения. Но когда ты уходишь, я переполняюсь огнем. Он сжигает меня, а я готов спалить этот мир. Я становлюсь драконом. Раненым и беспощадным.
Насмешливое время сгущается без тебя, и мне приходится проталкиваться через него плечами. А когда ты рядом, оно рассчитывается перед мирозданием за свои свернувшиеся минуты, и мчится так, что я не успеваю за ним, спотыкаюсь и опять теряю тебя.
Любовь превращает мою смертную жизнь в жизнь вечную. Но любовь же молит о смерти, потому что эта любовь неразделима с болью, и я уже не в силах ее выносить.
Путь любви проложен по трем дорогам: восхищения, преодоления и обретения. Без восхищения, без минутной слабости нашего рассудка перед вспыхивающим сердцем, влечение не станет любовью. Оно может переродиться в великое желание, страсть или просто дружбу, но ясный рассудок – это не путь любви. Восхищение – это начало любви, это ее первый неуверенный шаг. Второй шаг – преодоление. Без него любовь не напьется боли. А без боли жизнь сердца сладостна до приторности, она тиха и приручена. Преодоление дает любви энергию, силу и зрелость. Оно наполняет любовь вкусом. Оно рождает потаенное лицо любви, известное лишь двоим. Оно присваивает ей истинное Имя. Его тоже знают только двое. Если его произносит кто-то третий, значит, любовь умерла. И лишь последняя дорога пути – это обретение. Обретение – это и награда, и расчет. Двое должны рассчитаться со Вселенной, и вернуть ей за сжигавший их сердца огонь жар своего обретения. Поэтому, обретая друг друга, двое не могут быть скромны или сдержанны. Напротив, они должны соединить воедино и восхищение, и мудрость, и тайну, и боль, вернуть их миру, а потом впустить в себя истинную радость. Радость обретения Любви.
Но есть одно правило: встав на путь любви, сворачивать с него нельзя. Потому что убийство любви великий грех, который Вселенная не прощает. Убивая любовь, люди не только отвергают величайший дар миров, но и делают эти миры скуднее и бездушнее. Убивая в себе любовь, они рождают вокруг себя бесплодную пустыню. А Вселенная хочет жизни, а не смерти. Вселенная хочет любви».
- Ты говоришь, как в сказке, - ответила она. – Я не слышала, чтобы кто-то говорил так о любви.
- Это и есть сказка, - усмехнулся он. – Великая грустная сказка настоящей любви, - его руки коснулись ее рук.
Сначала он коснулся ее пальцем. Провел им по шее и соскользнул в притаившуюся в тени ложбинку у ключицы. Потом тронул ее губы, словно еще придерживая, останавливая их и, наклонившись, вобрал в себя ее запах: сначала чуть терпкий, густой от волос, затем вьющийся, дрожащий над кожей мягкий аромат тела. Проскользнул губами по щеке, и вначале легко, неуверенно пробежал ими по ее губам. Затем чуть приоткрыл их змеиным движением языка и приник к ним уже плотно, соединяя вязкое тепло двух сближающихся тел. Его руки побежали по ее спине, груди, плечам, оплетая своими движениями, приближая плоть к себе, вытесняя из нее все прежнее, ненужное и лишнее сейчас. Она вздрогнула, изогнулась, откликнулась первым, глухим стоном. Он стиснул, почти до боли прижал ее к себе и резко отринул в сторону, чтобы начать стягивать, срывать одежду.
Уже в постели он завертел ее в своих руках, одновременно извиваясь вокруг женского тела и успокаивая свою страсть сильными глубокими поцелуями. С каждым ее стоном он все плотнее приникал к ней, подчиняя своим движениям и прижимая к замершей от напряжения постели, с лунной тусклостью отсвечивающей в темноте белизной простыни. Наконец ее тело полностью подчинилось ему, замерло, лишь вибрируя мягким рокотом утробного стона. Тогда на мгновение он отстранился, глубоко вдохнул напряженный сгустившийся над их постелью воздух, и приник к ней окончательно, сбрасывая стыд и разрушая границы плоти двух тел.

- Но что же будет дальше? – спросила она.
- Ничего, - ответил он. – Сказки не имеют будней. Они превращают будни в себя, но не наоборот.
- Ты хочешь сказать, что я больше не нужна тебе? – Аня дернулась плечом. – Ты просто тащил меня в постель? Эти ласки, эти слова, эти дни любви, - все только ради простой постели?
- Нет. Ты не поняла. Просто пришел конец. Знаешь, как бывает когда ты смотришь фильм? Вот начало, вот середина, потом герои обретают друг друга и фильм заканчивается.
- Но это же не кино! Это жизнь! – закричала она.
- Жизнь? Разве? - Миша покачал головой. – Нет. Это лишь сказка. Одна из тех, что я собираю.
- Ты…ты…коллекционируешь женщин? Я была нужна тебя для количества.
- Нет. Ты просто не хочешь услышать меня. Это не аллегория. Все что было – действительно сказка. Я прожил ее, а, значит, она принадлежит мне. Я продам ее. Я продавец сказок.
- Ты хочешь кому-то рассказать о нас? Зачем?
- Ты не понимаешь. Я не расскажу об этом никому. Я просто продам эту часть жизни, ее сладость, ее боль, ее стучащие сердца. Это моя профессия. Моя работа.
- Ты наш редактор.
- Смешно. Завтра меня уже здесь не будет, и все забудут обо мне.
- Ты хочешь сказать, что взял мое сердце, высосал оттуда весь его сок, а потом продашь его кому-то еще?
- Не забывай, я отдал не меньше сил своей души этой сказке, иначе она была сухой и пресной.
- И…и…кому ты хочешь все это продать?
- Я уже продал эту сказку.
- Кому?
- Тебе. Ты заплатила мне. Прежде чем я прибыл сюда, ты уже рассчиталась со мной.
- Я?…Господи! – Аня отшатнулась. – Что ты несешь? Какую глупость ты говоришь?
- Это не глупость. Ты просто не можешь и не должна помнить того, как обратилась к Сказочнику, иначе сказка просто не случится. Ты нуждалась в любви, ты гнила без нее, и она была нужна тебе любой ценой. И ты заплатила цену. Сказка твоя. Просто она уже закончилась.
- И что, - Аня усмехнулась. – Что за цену заплатила я за эту сказку?
- Цена всегда одна, - он поклонился ей. – Сказка стоит Жизни.
- Я умру? – Аня сжала зубы. – Умру?
- Нет, - он покачал головой. – Нет, потому что ты уже умерла. Я всегда беру плату вперед.
- Я умерла? – Аня засмеялась, вскочила и закрутилась, словно танцуя на месте. – Я мертва! Ты это называешь смертью?
- Это я называю сказкой. Самой лучшей из проданных мною.
- И что, - она схватила его за руку. – Что будет дальше?
- Разве ты еще не поняла? – он поцеловал ее. – Люди любят перечитывать сказки. Все начнется вновь. Умирают люди, но сказки бессмертны. Ты будешь жить этой сказкой вечно.
- Это значит? – ее руки откинулись назад.
- Мы будем любить вечно.

….В том году сентябрь не был желтым: деревья отказались верить осени и стояли, весело перешептываясь на теплом ветру, броско зеленые, густые, по-летнему яркие.