Смирение (цикл "Курьеры")

Автор: ТаранОружиеГероев Люди думают, что деньги – это свобода.
Люди дураки.
Деньги – всего лишь возможности. А в этой жизни и в этом времени возможности зачастую исключают свободу. Так уж получилось, и не нам осуждать Бога или Дьявола за их расклады. Нам надлежит принимать мир таким, каков он есть. Это называется смирением.
Я знал одного богатого парня… Не в том смысле, что у него было много денег, а в том, что он уже сам не знал точно, сколько у него денег. Он постоянно думал об этом, о том, как заработать еще и еще, как наварить и прибавить к неизвестной ему сумме еще немного. У него были дома по всему миру, машины, яхты, женщины… Он обладал такими возможностями, о каких большинство старается не думать, чтобы не съехать с катушек.
Так вот, этот парень даже посрать не мог сходить без десятка телохранителей. И все равно его прикончили. Разве это свобода?
А еще я знал одного алкоголика. Он жил где-то в районе Ленинского проспекта. Работал дворникам, помогал разгружать фуры, мыл машины. И все деньги спускал на выпивку. У него не было денег, и практически не было возможностей. Однажды я побывал в квартире у этого придурка. Одна комната и кухня. Из мебели только матрас на полу, и книжный шкаф, забитый книгами. Он пропил все, кроме книг. Он так распорядился своей жизнью. Я не знаю, правильно ли это, я только знаю, что этот алкоголик был свободнее того парня, которого вальнул снайпер прямо во дворе его собственного банка.
Я не свободен. Боюсь, что я не потяну свободу, мне нравятся деньги, нравится обладать возможностями. Но я никогда не стану париться о деньгах, по крайней мере, пока работаю. Тот богатый бедолага как-то сказал мне: «Это замкнутый круг, брат. Что бы никогда не париться о деньгах, надо просто иметь много денег. Но что бы иметь много денег, надо постоянно о них париться». Пока я работаю – у меня есть деньги. Больше чем надо. Я умудряюсь откладывать на будущее, так что мое время париться о деньгах еще не наступило. Так что я предпочитаю возможности.
Я курьер. Я не ношу фирменную форму, не таскаю корреспонденцию в сумках с идиотскими логотипами, не берегу, как зеницу ока, атлас города Москвы. И, тем не менее, – я курьер. Тут, как в футболе: можно загонять банки в дворовой команде, а можно играть в высшей лиге. Я – в высшей лиге. В моем гараже стоит Chevrolet-Corvette 1959 года с форсированным движком. На моем плече – кобура с Кольтом «М1911». У меня несколько счетов в банках Швейцарии. И, тем не менее, – я курьер. Все условно, и надо принимать жизнь такой, какова она есть. Это называется смирением.
Тем утром меня вызвали в офис раньше обычного, – я только что вернулся из Нагано, не успел даже отоспаться. Но у каждого производства есть свои издержки. Поэтому, уже в половине пятого утра я ехал по укрытой сумерками Москве.
Славное время. Дороги почти пустые, метастазы утренних пробок начнут распространятся по организму города не раньше чем через час. Воздух почти чистый – на сколько вообще может быть чистым воздух мегаполиса. По крайней мере, он прозрачный, и ничто не рябит перед глазами, угрожая разрастись в смог и выплюнуть на проезжую часть какую-нибудь кровожадную тварь. Из-за отсутствия других машин, дороги кажутся только что проложенными. В небе, каким-то забытым рудиментом парит рекламный дирижабль. Слоган: «Возлюби ближнего своего. Дорого», - телефон, электронный адрес, Интернет-сайт. На Маяке, под часами гостиницы «Пекин» спит Зеленый. Бедный ублюдок, ему подрезали крылья, приковали к вбитым в асфальт чугунным петлям, вырезали железы из глотки, - а он только вздыхает и иногда оглядывается с какой-то бронебойной тоской, от которой захватывает дыхание даже у законченных циников. Последний дракон. Достопримечательность города, у которого на гербе один зверь пронзает копьем другого зверя… Зеленый похож на человека. На нас всех, на того богатого парня, на алкоголика, на меня… Принял жизнь такой, какова она есть.
В офисе я сразу забыл о пустом городе. Здесь никогда не спят, здесь всегда работают: ищут клиентов, принимают заказы, перечисляют деньги. Я, честно говоря, не вникал, как там функционирует вся эта машина. Мое дело принять заказ и доставить его клиенту, соблюдая сроки и требования отправителя.
Меня встретила секретарша Босса. За глаза ее называют Аптечкой, потому что никто никогда не видел, чтоб она уходила домой, спала или перекусывала. Зато пару раз она доставала через ребят амфетамины. Я знаю, что кое-кто из наших устроил тотализатор на то, сколько протянет это бедное создание. Сам поставил штуку… Аптечка провела меня мимо всех переговорных, прямо к Боссу. Такое случается, когда тот собирается дать персональное задание, - значит, дело предстоит серьезное. Я порадовался, что прихватил запасные обоймы.
Босс взглядом велел Аптечке убираться, потом указал мне на стул за чайным столиком.
- Завтракал?
- Да, спасибо, перекусил по дороге.
- Выпей кофе. Дело срочное и важное. Не знаю, когда теперь поспишь.
Я послушно сел на указанный стул, Босс со вздохом, характерным для грузных мужчин в возрасте, поднялся из своего похожего на кожаный трон кресла и сел напротив меня. Желтый непромокаемый конверт лежал между кофейником и моей чашкой. Кофе был крепкий, без сахара и молока. Я ненавижу кофе вообще, а без сахара и молока тем более. Но я принимаю жизнь такой, какова она есть.
- Этот заказ, - Босс кивнул на конверт, и замолчал надолго. Минутная пауза в разговоре двух человек, может быть тяжелее часового молчания толпы. Я пил кофе и ждал. Наконец Босс снова вздохнул и положил свою огромную ладонь на конверт. – Я принял его лично двадцать пять лет назад. За это время многое изменилось. Я переехал в этот кабинет. Ни одного курьера из тех, с кем я тогда работал, уже нет в живых. Мир… Весь мир стал другим. Но это - обязательство, против которого я не могу пойти, как бы мне не хотелось. Есть то… что не меняется от времени. Притупляется, забывается, но никуда не уходит, и, как ни крути, остается тем же, чем было… Это заказ человека, который когда-то был моим лучшим другом. Я не видел его все эти двадцать пять лет. Ты знаешь, многие наши клиенты оставляют у нас тот или иной груз на хранение с тем, чтобы мы доставили его спустя какое-то время. Посылка сквозь время… Этот – из таких.
Босс снова замолчал. Я сделал еще глоток кофе. Наверное, меня должно было заинтересовать странное поведение Босса. Он вообще-то был кремень-человек, и такие лиризмы для него не характерны. Так что, было над чем подумать. Но я не стал, отогнал от себя эти мысли и продолжал пить кофе. Работа курьера учит многому, в том числе и не задавать вопросы, в том числе – и самому себе. Помолчав, Босс поднялся и подошел к окну.
- У Аптечки вся информация по адресату, - сказал он, не поворачиваясь. – Груз должен быть доставлен не позднее полуночи. Свободен.
Я поднялся. Чашка с недопитым кофе, как зрак бессонницы уставилась в потолок.
- И еще, - Босс обернулся и посмотрел на меня прищурившись, как будто размышлял, стоит ли мне сообщать что-то дополнительно. – Когда увидишь его, прежде, чем передать груз… Поздравь с днем рождения. От меня.
Не прошло и четверти часа, как я снова сидел в своем «Корвете». Я проверял Кольт.
Адресат находился в Желтом районе. Небольшое азиатское поселение, влияние в котором жестко поделено между Якудза и Триадами. Пару часов езды от МКАДа. Мерзкое место. Гетто, созданное самой диаспорой. Замкнутый мир из тех, куда пускают любого, но никто по доброй воле туда не суется. Неухоженные улицы, кварталы грязных халуп, над которыми эсминцами над списанными плоскодонками торчат дорогие игорные дома и бордели. Пол года назад Триады сцепилась с Якудзой, и те и другие хотели иметь определенное влияние на Москву, а для этого необходимо было добиться абсолютного подчинения работающей в столице диаспоры. Кажется, ни к чему это все не привело, только положили море народа с обеих сторон. Правительство в эти дела не лезло, правоохранительные органы тем более, а пресса старалась отмалчиваться. В общем, я не очень представлял картину, не знал, как сейчас обстоят дела у этих островитян, причаливших к материку. Мне кажется, этого вообще никто не знал. Но у меня был какой-то жетон с иероглифами: Аптечка сказала, это что-то вроде пропуска в Желтый район. Я поинтересовался, кто этот пропуск выдал: Триады или Якудза? Просто на случай, если район держит не тот, кто выдал пропуск. Аптечка сказала, что не в курсе. В общем, я проверял свой Кольт, а заодно рассчитывал в уме, каким путем лучше всего проскочить ко МКАДу. Время «зеленой улицы» кончилось.
Мне повезло, я успел покинуть диаметр Садового кольца в начале седьмого, избежав нудного толкания в пробках. Так что теперь ехал против основного потока: большая часть транспорта двигалась в сторону центра, я же ехал к области. И все равно в районе Царицыно пришлось постоять: какая-то из фур прижала к дорожному ограждению блестящий хромированными частями «Галенваген». Но я не пожалел о задержке. Водила фуры, огромный бычара с косой саженью в плечах и кулаками, размером с противотуманки, меланхолично вколотил троих быков из «Галенвагена» в асфальт. Аргументация быков смотрелась бедно по сравнению с доводами бычары.
В Бирюлево, там где Липецкая улица упирается в МКАД, полнотелые гаишники методично отлавливали образцы отечественного автопрома. Мой «Корвет» они проигнорировали. Я скормил магнитоле диск с нарезкой серф-музыки, и закурил. Солнце вяло перетекало из одной облачной группировки в другую, небо казалось осенним.
Дик Дейл куражился над своей гитарой, сжигал комбики Лео Фендера, забавлялся восточными мотивами и мечтал создать музыку, под которую можно рассекать на серфе и тискать девчонок на стоянках. Давным-давно… Музыка серф была на топе всего два года. Потом в Штаты приехали «Beatles», и про surf забыли на несколько десятилетий. Пока один режиссер, похожий на очкарика-зубрилу, не использовал композицию Дейла в своем фильме. Кстати, в другом фильме этого режиссера, кажется, что-то такое было про Якудза. Или про Триады. Я, честно говоря, долгое время был уверен что это одно и тоже. Я вообще не очень умный человек. Правда, из-за того, что огромное количество времени приходится проводить в поездах и самолетах, я много читаю. Но информация откладывается какими-то клочьями, и, как правило, ненужная информация. Так что я немного знаю в этой жизни. Все надеюсь переиграть судьбу курьера и дожить до пенсии. Тогда можно будет систематизировать, накапливать, и что там еще делают со знаниями. А пока надо было кое с кем посовещаться. Всесторонне обкашлять проблему, как любил выражаться Босс.
Я врубил аварийки и свернул к обочине. Подождал, пока мимо пронесется пыхтящее стадо мелких грузовиков с горами песка в кузовах, сунул руку под обшивку над дверью и вытащил целлофановый пакет с пробником Валиума. Я давно перешел на такие пробники – четко рассчитанная доза, никакого срубающего кайфа.
Нельзя просто выслужить определенный срок, добиться каких-то успехов, и стать курьером высшей лиги. Не без этого конечно, изначально всем приходиться пометаться веником по мелочам, потаскать пустышки, пошестерить. Но будь ты даже гением своего дела, тебе все равно не прорваться в высшую лигу без Дополнительного Шанса. Это главное условие, это единственное по настоящему значимое условие – остальное всего лишь взрывная волна, не больше.
Невозможно объяснить человеку, никогда не общавшемуся с Дополнительным Шансом, что это такое… Кто это такой. Я попробую, но вряд ли это что-то даст. Дополнительный Шанс, это часть меня, но в то же время это не я. Он существует как личность, но исключительно в моем сознании, внутри личности моей. С одной стороны – он, безусловно, моя производная, но с другой – совершенно самостоятельная единица, не являющаяся последствием расщепления сознания. И самое главное, то, почему их называют Дополнительными шансами – если в силу своей профессии я попаду в переплет, и мне… ну, скажем, шмальнут в упор, в лоб, - я не умру, умрет мой Дополнительный Шанс. Потому, именно таково главное условие – безопасность груза, прежде всего, курьер с двумя жизнями (не совсем точное определение, просто ничего умнее не могу придумать) - имеет больше возможностей выполнить заказ. Моя профессия определяет склонность к возможностям.
И еще - я не знаю, почему одним это дается, а другим нет, почему у кого-то есть Дополнительный Шанс, а у кого-то его нет. Просто – так сложилось. Я родился таким, другому моя жизнь не светит, но он обладает чем-то еще, что не светит мне. В этом нет несправедливости, нет злости или добра, нет вообще чувств. Это жизнь, и надо принимать ее такой, какова она есть.
Курьеры по-разному общаются со своими Дополнительными Шансами. Кто-то может в любой момент обратиться за советом, кому-то для этого требуются изнуряющие медитации. Кто-то видит их во сне, а кто-то ищет животных, через которых может общаться. А есть такие как я, те, кому нужны химические стимуляторы. Мне еще повезло – Валиум, не самое страшное зло. Кому-то приходиться использовать более жесткие вещества, такие, как, к примеру, кетамин. Кроме того, что это элементарно сокращает жизнь курьера, бывает сложно отличить реально общение с Дополнительным Шансом от галлюцинаций. Валиум же, если рассчитать дозу, не дает галлюциногенного эффекта.
Зеп появился почти сразу, сел на пассажирском сиденье, странно разбросав мохнатые паучьи лапы. Уставился на меня множеством глаз.
- Привет, - я кивнул на пачку, лежащую на приборной доске, - я закурю, если ты не против?
- Мне все равно, - Зеп перебрал передними лапами, что-то вроде человеческого пожимания плечами, - я не чувствую дыма.
- Ты уже в курсе дела, да?
- Разумеется, у меня же нет выбора, - у Зепа не самый лучший характер, но это только между нами. Ему я этого не говорю, он обидчивый, а мне не хотелось бы портить отношения с этим парнем.
- Что посоветуешь?
- А что я могу посоветовать, - снова перебор лапами, - делай дело, и надейся на лучшее. Информации у меня не много, я помню только то, что ты узнал когда-либо. Просто ты забыл, а я не умею забывать.
- Расскажи про Якудза и Триады.
Зеп поднялся, потопал по креслу, сел поудобнее. Механически щелкнул прикуриватель. Я закурил.
- Про Триады ты почти ничего не читал и не слышал, - сказал Зеп, - так что я немногое могу откопать. Если кратко, то это особая форма тайных преступных организаций в Китае, или в тех местах, где сильна китайская диаспора. Иногда их называют смешным словом Санхехуй. Смешным, в русской транскрипции.
- А Якудза?
- В принципе, это члены групп традиционной организованной преступности в Японии. А так же общее название таких групп. Но Якудза не является какой-то одной определенной группировкой. Их множество, и они постоянно грызутся между собой. Подробности нужны?
- Только то, что считаешь нужным для дела.
- Ну, в Якудза очень жесткая иерархия, они придерживаются различных кодексов поведения. Каждая отдельная банда Якудза называется гуми. Паханов у них называют Оябун. Тоже кстати весело в русской транскрипции. А вообще, у названия Якудза интересная история. Оно произошло от карточной игры, где самым хреновым был расклад восьмерка, девятка, тройка. По-японски: «я», «ку», «за». Считается, что имея на руках такие карты, только очень хороший игрок может выиграть. Раньше Якудза были презираемы высшим сословием, поскольку в гуми шли только выходцы из низших слоев, в то время как в отряды, исполняющие полицейские функции шли самураи. Самураи называли Якудза «выскочками в самураи без почитания Бусидо». Считалось, что это насмешка. Ну а сегодня Якудза, напротив, считается чуть ли не хранителем традиции, хотя, по сути, является обычной мафией: старается влиять на финансовые рынки, на политические группировки, занимается организованной проституцией и наркоторговлей. Считается, что главным знаком Якудза являются татуировки по всему телу, которые обозначают принадлежность к той или иной группировке. На самом деле, это штамп. После того, как отношения властей и Якудза ухудшились, последние стараются не привлекать к себе внимание, и традиция татуировок не соблюдается. Так что, если ты увидишь японца без татуировок, не факт, что он не окажется человеком Якудза.
- Адресат значится, как Черный Ронин? Ни имени, ни фамилии…
- Что-то из мистических традиций, - Зеп снова перебрал лапами, - очень мало информации. Наемный воин, душа которого принадлежит Оябуну. Черным Ронином становятся только против своей воли, только люди, не принадлежащие Якудза, и только отцы не менее чем троих детей.
- Почему?
- Не знаю, ты иногда выборочно читаешь.
- Хреново. Что еще?
- Черные Ронины всегда живут дольше обычных людей, и могут умирать и возрождаться. Они величайшие воины и самые несчастные люди.
- Тоже не знаешь причины?
- Почему, тут все просто. Какой смысл быть великим и не принадлежать самому себе? Высшая степень несвободы. Такой человек не может быть свободным по определению. А если над ним еще и нет кодекса, стандартного для той или иной группировки Якудза, то нет осмысленного понимания жертвенности во имя какой-то цели. Другими словами, да, он велик, но его величие принадлежит не ему, а Оябуну.
- Дальше.
- Рабство Черного Ронина длится ровно четверть века – двадцать пять лет, после чего тот совершает харакири. Якобы, при этом его знания и способности передаются старшему сыну, и тот становится Серым Ронином. Отличие в том, что серый Ронин принадлежит Оябуну не какой-то определенный срок, а всю жизнь. Больше по делу у меня нет информации. Хочу пить и спать.
Я отстегнул с обратной стороны лацкана булавку и, проткнув себе кожу на пальце, протянул ладонь Зепу. Паук начал тереться о ранку, шерстью впитывая кровь. Когда Зеп исчез, я посмотрел на часы. Подваливало к полудню, стоило поторопиться. Дорога опустела, монотонно поддувал однообразный западный ветер, накидывая на дорогу с поля желтую пыль. У меня мелькнула мысль, что с этим делом я как-то выпадаю из русской действительности. Все эти Якудза, Триады, Ронины перекручивают восприятие. И даже обычная желтая пыль на дороге казалось неким туманным символом. Я решил принять ситуацию такой, какова она была, и не задавать лишних вопросов самому себе. «Корвет» вздрогнул и плавно двинулся по трассе. Дик Дейл уступил эфир веселым латиносам из Los Banditos. А когда серф играют латиносы, это, я вам скажу, отдельная история.
Желтый район окружен стеной из бетонных блоков. Каждые десять блоков разделяла уродливая металлическая конструкция с вышкой на верху. Вышки закрытые, с темными щелями триплексов. Не исключено, что там никто и не дежурит, но выглядит угрожающе. Трасса упирается в стальные ворота военного образца (тут и был когда-то гарнизон, его расформировали в смутные времена Перестройки), только вместо государственного герба в центре каждой из створок было нарисовано облупившейся от времени и погодных условий краской очень стилизованное изображение дракона. Я остановил машину перед воротами, и быстро пролистал папку, полученную у Аптечки вместе жетоном-пропуском. В Желтом районе у компании был только один человек, я хотел вспомнить его имя. Какой-то продавец по имени Широ Тахомучи.
Когда через четверть часа на мое появление не последовало никакой реакции, я опустил со своей стороны стекло и вытянул руку с жетоном. Несколько долгих мгновений ничего не происходило, потом ворота заскрежетали и разошлись. За ними никого не было. И то хлеб.
Когда Аптечка давала мне карту Желтого района, она сразу предупредила, что на ней все довольно приблизительно. Я ее не виню. Аптечка странная, но свое дело знает. Собственно, вряд ли она знает что-то еще кроме него. Как таковых улиц в районе не было, а то, что было, стоило назвать промежутками между халупами. Я здорово рисковал поцарапать свой «Корвет», пока искал винный магазинчик Широ. Потратил на это больше часа, и за все время встретил на улице только древнего старика, похожего на бутерброд с сыром, у которого срок годности истек еще в прошлом веке. Старик не говорил ни по-русски, ни по-английски. Надо было прихватить разговорник, подумал я. Окраины Желтого района – место, где живут самые бедные представители диаспоры. Больше всего это напоминало свалку на задниках какого-нибудь рынка, куда выбрасывают различную тару типа картонных коробок и фанерных ящиков. Все это громоздилось на несколько этажей вверх, кренилось над тем, что здесь заменяло улицы, каким-то чудом удерживало равновесие. Земля была завалена мусором, покрыта масляными пятнами. Я очень сильно подозревал, что по возвращении мне придется провести не мало времени на мойке. Но какого черта не было людей? Даже если они нищие, у них же должны быть какие-то дела, невозможно в такие солнечные дни торчать в этих коробках. Хотя, солнца здесь почти не было. Все эти постройки так кренились, что верхние этажи едва не соприкасались. И все равно, сидеть в этих норах без необходимости – мне это кажется мазохизмом. Может быть, они пугались моего присутствия, я не знаю. Будь я из этих Якудза или Триад, я бы не стал бороться за влияние на этих людей. Хотя, я ведь ничего не знаю, и может быть, судьбы мира решались вот в таких норах. Сомнительно, конечно, но я бы не стал удивляться. В этом мире все сомнительно – в той или иной степени. Но мы же принимаем его таким, каков он есть, правильно? Мы принимаем солнце и дождь, грипп и гонорею. Так почему бы не принять еще и тот факт, что все решается в самых дерьмовых местах бытия. Надо уметь смириться.
В конце концов, я нашел то, что с натяжкой можно было назвать улицей. Там был ориентир – старый, ржавый рекламный щит Колы. Он дьявольски неуместно смотрелся тут, но это был один из ориентиров, обозначенных на карте. Благодаря ему я и нашел магазинчик Широ. Это такая игра символов, ты видишь одно, на самом деле они – другое, а значат что-то третье. На такие вещи лучше не заморачиваться, иначе крыша съедет начисто.
Широ оказался мелким япошкой, очень типичным, кинематографическим. Знаете этот персонаж, который держит магазинчик со всяким дерьмом, и к нему то и дело заваливаются бритоголовые ублюдки, воруют, бьют, отбирают деньги. А он все равно остается мелким япошкой, который держит магазинчик со всяким дерьмом. Вот таким был и Широ. Он сразу понял, от кого я приехал, и знаками велел идти за ним. Оказалось, он жил здесь же, в маленькой коморке за стеной. По сути, весь магазинчик был одним относительно большим помещением, разделенным на три части фанерными перегородками: склад, магазин, и (самая маленькая часть) комната Широ. В ней были диван, конторка и огромный вентилятор под потолком, который гонял воздух туда-сюда. Говорю же, это был очень кинематографичный япошка.
- Кого-то ищешь? – спросил Широ, когда я уселся на конторку. Сам япошка сел на диван.
- Да. Парня, по кличке Черный Ронин.
Клянусь, Широ посмотрел на меня как на идиота. Но я привык к таким вещам. Издержки производства. Я давным-давно смирился со всем этим дерьмом.
- А зачем он тебе?
- Мне нужно ему кое-что передать.
- Ни хрена не получиться.
- Просто скажи мне, как его найти, и все. Тебе же за это платят, правда?
Широ пожал плечами, хотел что-то сказать, но, похоже, передумал. Он встал, быстро вышел в магазинчик и чем-то зазвенел там.
- Ты знаешь, кого могут звать Черным Ронином? – спросил Широ из магазинчика.
- Так, в общих чертах. Какая-то мистическая ерунда…
Широ вернулся в коморку с бутылкой сливового вина и двумя хайболами. Мы выпили молча.
- Это не ерунда, Курьер. И у тебя ни хрена не получиться.
- Ну, там будет видно.
- Хочешь, я расскажу тебе про эту мистическую ерунду, Курьер? Быстрее, чем кончится эта бутылка. Времени у тебя хватит и для того, чтоб подумать, и для того, чтобы одуматься.
И он рассказал. Если убрать всю традиционную чепуху, в которой я ни хрена не понял, получалось следующее. Эта традиция появилась в Японии уже после того, как ее замкнутая культура начала расползаться по швам из-за влияния Европы. Когда один Оябун желает возвыситься над остальными, он создает Черного Ронина. Для этого отливается четыре пули, не обычные пули: один человек не способен создать за свою жизнь больше четырех таких пуль, иначе жизненная сила покинет его, он состарится и умрет в один день, или что-то еще в этом роде. Тогда Оябун берет эти пули и ищет мужчину, у которого умерла жена, и который воспитывает троих детей. Первыми двумя пулями Оябун убивает младших детей мужчины, третью выпускает в него самого. Но третья пуля не убивает, она дарит мужчине возможность прожить после гибели еще и жизни своих детей. А так же отнимает душу и вместо нее дает волю хозяина – Оябуна. С этого момента мужчина становится Черным Ронином, рабом Оябуна. У него есть свобода выбора, есть возможность существовать так, как ему хочется, но он не может пойти против воли хозяина. А старший сын Черного Ронина принимается в семью Оябуна и становится ему ближе и важнее родных детей. С этих пор сын не должен видеть родного отца. Так продолжается четверть века. Двадцать пять лет. За две недели до конца срока сын уезжает. Никто не знает куда, в этом есть какая-то своя фишка. А Черный Ронин в последнюю полночь вспарывает себе брюхо. Считается, что в этот момент весь опыт и умения Черного Ронина переходят его сыну. Но вместе с ними переходит и воля Оябуна. Сын Черного Ронина становится Серым Ронином – он становится рабом Оябуна на всю жизнь. Великим воином без воли. Почувствовав волю хозяина, Серый Ронин сам явится к нему. Но если Черный Ронин умрет до срока, его сына убьют родные дети Оябуна. Такова милая традиция.
Когда мы выпили по последнему, я спросил:
- А зачем нужна четвертая пуля? Ты сказал, что отливают четыре. Две – младшим сыновьям, одну отцу. А четвертую?
- Считается, что у Черного Ронина и его сына должен быть шанс. И если убить Черного Ронина последней пулей в последнюю ночь срока, он умрет, но с его сыном ничего не произойдет. Он останется свободным человеком.
- А… Прикинь, Широ, я сегодня весь день думаю о том, что значит быть свободным человеком.
- Ну и как?
- Да так, дерьмо какое-то получается. Я так и не понял из твоей истории, почему мне не удастся выполнить задание.
- Потому что, как только сын Черного Ронина уезжает, Оябун приказывает охранять своего раба так, как никогда не охраняли его самого. Ты не представляешь, какая охрана у этого парня. А сейчас, когда между Триадами и Якудзой такие напряженные отношения, охрана еще мощнее. Тебе понадобится целая армия, чтоб прорваться через нее. И все равно – вряд ли тебе это удастся. У тебя есть армия?
Я пожал плечами.
- Ты мне скажешь, где его держат?
Я курьер. А для курьера нет ничего важнее, чем доставить груз. Поэтому меня учили с младенчества – доставлять грузы. Что бы не происходило, что бы не стояло на пути – доставлять грузы. Если для этого надо было убивать – мы убивали. И нас учили убивать. Если нужно было пройти по отвесной стене – мы проходили. И нас учили ходить по отвесным стенам. Если нужно было стать кем-то другим – мы становились кем-то другими. И нас учили быть кем-то другими. С младенчества. Мы учились ходить, говорить и доставлять грузы. Поэтому, я не стал ничего объяснять Широ. Он хороший парень, этот япошка, но для того, чтобы понять курьера, надо быть курьером. Я сел в свой «Корвет» и выехал из Желтого Района. Там, за бетонными стенами я переоделся, спрятал на теле груз и еще раз проверил Кольт. Люблю эту игрушку. Его создали за сорок восемь лет до моего «Шевроле». И с тех пор почти не меняли. Зачем, менять то, что и так прекрасно. Семь патронов. Сорок пятый калибр. Короткий ход ствола при стрельбе. И главное, о нем можно думать тогда, когда нужно убрать из головы все остальные мысли.
Я прошел через всю охрану Якудза, которую Оябун выставил вокруг Черного Ронина. Это было не легко, но если честно, в моей жизни случались дела и посложнее. Не знаю, может Якудза сегодня поизмельчали, а может, никогда и не были крутыми ребятами. Но ровно за час до полуночи я сидел на татами перед Черным Ронином.
Он хреново выглядел, этот не молодой уже человек. И дело не в седине, не в морщинах, ни в пигментных пятнах на коже. Я никогда не видел таких глаз. Они были похожи на высохший источник, кажется, что в нем давным-давно не было воды, и поэтому первое чувство за многие и многие годы – радость, когда я передал ему слова Босса, - это чувство вызвало боль. Обычно, когда такое происходит с людьми, они плачут. Но Черный Ронин не плакал, кажется, он не хотел тратить эту боль, хотел, чтоб она была с ним в последний час. В-общем, люди часто ведут себя гораздо глупее, и я не могу сказать, что мне не понятны мотивы этого старика.
- Я не боюсь смерти, - сказал он, и его голос передал мне часть боли, - не боюсь того, что может быть за смертью. Или того, что за ней нет. В любом случае, что бы там не ждало, я приму его с радостью. Страшнее ада этих двадцати пяти лет здесь, при жизни, ничего не может быть… Я видел, как убили моих детей, и потом работал на того, кто это сделал. Я не мог отомстить ему, и не мог остановить все это. Мой старший сын – он должен был жить. А я должен был жить ради него. Теперь мой мальчик свободен. Знаешь, я не должен был его видеть, но однажды случайно столкнулся с ним в городе. Мне не сказали кто это, но я не мог его не узнать. Он слишком похож на свою мать. Теперь мне ничего не страшно. Я смирился… Там, - он указал на шкатулку на углу татами, - там пистолет. Нужного калибра. Мне повезло, я смог украсть четвертый патрон и сделал так, чтоб никто не догадался, кто это сделал. Давно. Почти двадцать пять лет назад.
Я открыл желтый конверт и достал из него пулю. Сорок пятый… В этом была своя ирония, своя игра символов. Я не стал трогать шкатулку, я вытащил из своего «М1911» обойму, и поменял первый патрон.
Я курьер. Моя задача – доставлять груз в целости и сохранности, соблюдая условия заказчика и невзирая на препятствия.
- В сердце, - попросил Черный Ронин.
Я вернулся в Москву около двух часов ночи. Она не спала. Она редко спит, эта славная стерва Москва. В ней, если не хочешь, невозможно остаться одиноким. Ты всегда найдешь компанию, всегда есть с кем выпить, с кем поговорить, с кем переспать. Надо просто выбрать, куда пойти, кому позвонить, за что заплатить. Но в эту ночь я не хотел ни разговаривать, ни пить, ни трахаться. Я чертовски устал и хотел спать. Мой «Корвет» летел через весь этот неон, который должен был призвать меня, заманить, заставить быть частью большого шоу ночного города. Но я не всегда поступаю так, как следует поступать. Я несовершенен. И иногда мне и миру стоит меняться местами. Какого черта, пусть принимает меня таким, каков я есть. Это называется смирением.