Глава 1

Автор: Рафаил Романов I was a God dreaming I was a man.
I was a man dreaming I was a God.
J. Michael Straczynski

Теогония

В начале было Слово.
Рожденное в пораженном мозге, Оно упало в легкие, разрывая их своими острыми гранями, и, оттолкнувшись от растерзанной плоти, промчалось по гортани, ударившись изнутри о сжатые губы: зубов не было. Слово рвалось на свободу, царапая нежную кожу, - губы разжались, и Оно покатилось по грязному полу, оставляя за собой тонкую красную полосу.
На грязном полу в вагоне поезда, мчавшегося по самой длинной ветке московского метрополитена, таяло и растекалось Слово.
Романов.
Следом за Ним родилось второе, третье.
Рафаил.
Александрович.
Три Слова скоро растаяли, превратившись в небольшую лужу грязно-зеленого цвета. Вдруг в лужице началось едва заметное движение – на полу извивался крохотный младенец. Он закричал. Его ручки и ножки увеличивались, крепли, голова обрастала волосами. Младенец стал мальчиком, юноша – мужчиной. Стремительное взросление сопровождалось криком и судорогами, но никому не было до этого дела: как, впрочем, и всегда.
Никто так и не заметил, как из лужи выполз человек, как на нем вдруг появилась одежда, как он поднялся на ноги, нетвердо подошел к скамье и рухнул на свободное место.

Рафаил Романов глядел на странное зеленое пятно на полу вагона и восстанавливал в памяти прошедший день. Утром он провел шесть уроков, заехал в методический центр; пообедал в «Сбарро», вернулся в школу и до вечера проверял тетради. Сочинения были в целом очень плохими, но несколько работ произвели на него впечатление. Рафаил Александрович взял их домой, чтобы перечитать.
Что-то было не так. С утра его занимала какая-то мысль. Он должен был что-то сделать. Он мучительно вспоминал, но, доехав до своей станции, так и не вспомнил.
Мысль пришла к нему, когда он, ссутулившись, быстро шагал по замерзшему асфальту.
Он остановился, пораженный, - всего на мгновенье - и тотчас побежал. Он примчался домой, забыл закрыть дверь, скинул с себя верхнюю одежду. Быстро прошел к себе в комнату, не снимая ботинок. Включил свой старый компьютер и в нетерпении метался по комнате, пока загружалась операционная система.
Наконец Рафаил Александрович устроился в кресле и яростно застучал по клавишам.

Он так и не узнал, что сегодня родился.

Часть 1. Чужие грехи

Романов писал всю ночь, не отрываясь. Ровно в пять утра он поставил последнюю точку. В папке «Мои документы» появилось шесть новых файлов.
Рафаил Александрович выключил компьютер. Встал с кресла. Оступился. Упал.
Ему казалось, что он поднялся сразу же, но он пролежал на полу шесть дней.
Так бывает: мгновения превращаются в недели, а недели – в мгновения.

1

C:Documents and SettingsРафаил РомановМои документыЧревоугодие.doc

Вы никогда не задумывались над тем, что чувствуют проститутки? Каково это: каждый день торговать своим телом, дарить удовольствие другим, забывая о себе? Каждый день впускать в себя людей, которых ты видишь первый раз в жизни? Давиться чужой спермой, но улыбаться, ведь улыбка и дочиста вымытое тело – обязательные требования хозяина или хозяйки?
Говорят, мы живем в свободном обществе. Свобода. Равенство. Братство. Все вздор! Рабство не исчезло. Оно видоизменилось. Проститутки – современные рабыни. У них нет жизни, нет будущего. Их могут избить, изнасиловать, убить – и никто даже не подумает защитить их. Наше разлагающееся общество больше печется о курсах валют и бесконечно пытается предотвратить мировую катастрофу. Катастрофа уже произошла. Но никто ее не заметил, потому что произошла она в соседней подворотне. Человечество всегда страдало дальнозоркостью.

***

Таня лежала на диване. Рассматривала потолок. Ей нравилось смотреть на желтое пятно, растянувшееся над креслом, – напоминание о глухой старухе сверху. Это пятно напоминало ей слона. Таня любила слонов.
Таня с трудом поднялась. Взяла полотенце из шкафа. Пошла в душ. Упругие струи ударили по ее телу. Таня заплакала. Вода смыла слезы.
– Ну че, пизда, опять дверь не закрыла?
Чужой голос вырывал из омута мыслей. Ашот. Она ненавидела его. Но ничего не могла сделать. Он давал деньги. Защищал ее. За это приходилось раз в два дня спать с ним. После тело пахло его потом и табаком.
Взгляд Ашота скользнул сверху вниз.
– Там мудак один позвонил. Через полчаса будет. Ты успеешь с ним поздороваться, – Ашот хлопнул себя по промежности. – Давай прямо здесь. – Он расстегнул молнию на ширинке. Пуговица не поддавалась. Ашот не любил джинсы.
_ Ашот, сегодня был тяжелый день. Я уже заебалась. Если ты хочешь, чтобы у нас появился еще один постоянный клиент, давай перенесем это на завтра.
Ашот оскалился. Застегнул молнию.
– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о несделанном минете. Ладно, завтра отработаешь. Жди. Через полчаса приедет. Виктор зовут.
Ашот двумя пальцами поймал ее сосок. Сжал.
– Ай, бля, больно!
– Думала, в сказку попала?
Ушел. Таня вышла из душа. Накинула халат. Побрела на кухню. Налила себе стакан яблочного сока. Она любила яблоки. Около ее дома, далеко-далеко отсюда, росли две яблони. Отец срубил их, когда умерла мама.
Таня сполоснула стакан. Вернулась в комнату. Включила телевизор. Помехи. Опять отключили антенну.
Послышался скрип входной двери.
– Из энибади хиэ?
Марина. Обслуживает иностранцев. Она была единственной, кому работа доставляла удовольствие. Тане она не нравилась.
У Ашота было всего четыре работницы. У каждой была квартира на девятом этаже в многоэтажке. Весь этаж принадлежал Ашоту. Там они и жили, и принимали клиентов. Марина – из соседней квартиры.
Марина тоже была в халате. В руке – бутылка «Эталона».
– Водочки хочешь? – спросила Марина, потрясая бутылкой.
– Нет, спасибо. – Таня предпочитала виски. Марина знала об этом.
– А че так?
– Настроение не то.
– Давай! Выпьем с горя, где же кружка…
– Марин, я не буду. У меня клиент еще.
– Ну так для азарту… Святое дело! – Марина протянула бутылку Тане.
– Блядь, отвали. Вон иди Машке предложи.
– Ну и хуй с тобой. Мне больше достанется. – Марина приложилась к бутылке и осушила ее на четверть. – Эх, хорошо!
Раздался входной звонок. Дверь открылась. Вошел Ашот с высоким красивым мужчиной. Мужчина был в костюме. В руке держал портфель.
– Ух ты, ну и красавчики у тебя. Не то что мои толстозадые фрицы. Поделишься? – Марина подмигнула Тане. Ашот недовольно скривился.
– Так. Марго – на выход. Счастливого отдыха. – Ашот пожал незнакомцу руку, пропустил Марину вперед и вышел. Таня закрыла за ними дверь.
Посмотрела на клиента. Красивые, правильные черты лица, короткие русые волосы, голубые глаза. Высокий, стройный. Хороший одеколон. «Жизнь налаживается», – подумала Таня.
– Меня Таня зовут, – она не знала, с чего начать.
– Очень хорошо. Сразу к делу. У меня мало времени. Раздевайся и ложись.
Тане не понравился тон Виктора. Она не любила, когда с ней так говорили. Ее отец был военным.
Нехотя она скинула халат, растянулась на диване. Выдавила из себя улыбку. Раздвинула ноги. Подмигнула Виктору. Виктор не заметил, он копался в своем портфеле. «Гондоны ищет», – подумала Таня.
– У меня есть…
– Раком встань и не оборачивайся, – не отрываясь от портфеля, буркнул Виктор.
Таня послушно выполнила. Она не любила анальный секс. Но Ашот любил постоянных клиентов.
Виктор достал из портфеля бейсбольную биту. Размахнулся и ударил Таню по голове. Бита с глухим стуком врезалась в кость, проломила череп. Таня бессильно повалилась на диван. Виктор ударил еще раз. Кровь раскрасила биту и расползлась по подушке. Виктор недовольно повертел биту в руках, достал из портфеля пакет и бросил ее туда. Убрал пакет в сумку.
Поглядел на часы, затем – на Танино тело. Улыбнулся. Сорвал с себя одежду. Член его уже поднялся. Виктор осыпал тело Тани поцелуями. Долго ласкал языком маленькие розовые соски. Искусал ее большую грудь. Проник языком в высохшее влагалище. Переложил тело так, чтобы корпус лежал на диване, а ноги, согнутые в коленях, – на полу. Встал на колени. Взял в руки член. Вставил его в анальное отверстие. Судорожно задвигался. Входить в Таню было тяжело. Виктор вставлял в нее свой член снова и снова, пока усталость не взяла свое. Он остановился. Руки и член пахли калом. Виктор недовольно поморщился.
Он закинул тело Тани обратно на кровать. Навалился сверху. Вошел в нее. Двигаться было неудобно. Сухая промежность больно сжимала член. Тело начало остывать. Это подстегнуло Виктора. Ему нравилось, как тело под ним медленно меняло температуру.
Сев на нее, Виктор расположил свой член между ее упругих грудей, сжал их в руках и начал медленно – а затем все быстрее и быстрее – водить ими взад-вперед. Блаженство разливалось по его телу. Когда он почувствовал приближение оргазма, сжал член в правой руке и несколькими судорожными движениями заставил изогнуться все свое тело. Кончал он долго и обильно. Сперма забрызгала Танино лицо, смещалась с кровью, застыла в слипшихся волосах.
Виктор окунул палец в капельку семени, смазал им влагалище. Потянулся к портфелю. Покопался в нем. Вынул небольшую баночку. В ней копошились гусеницы, тараканы, черви. Они наползали друг на друга, пожирали мертвых товарищей. Виктор задумчиво поглядел на Таню, а потом – на банку. Вынул было таракана, но передумал. Достал маленькую зеленую гусеницу. Двумя пальцами расширил Танино отверстие. Поместил туда гусеницу. Она медленно поползла вглубь остывшего Таниного тела, оставляя остро пахнущий желтый след на розовой плоти. Виктор мечтательно улыбнулся. Закрыл банку. Убрал ее в портфель. Поспешно оделся. Поглядел на Таню. Махнул рукой и, тихо открыв дверь, вышел.

***

– Ты должен это увидеть!
По столу распласталась газета МК, придавленная кулаком, пахнущим дешевыми сигаретами.
– Да не, ты только глянь, «Молчание ягнят»!
Кулак выстрелил указательным пальцем, и тот заскользил по передовице.
– Это что, новый фильм о Ганнибале Лекторе так пиарят? Гусеница в пизде, и все такое? А название-то какое! Чревоугодие! Ха! Типа чрево ублажили!
– Остроумно, – вяло ответил Рафаил.
Рафаилу не нравилась беззубая улыбка физрука, Василия Андреевича. С зубами у Василия Андреевича было все в порядке, но, улыбаясь, он зачем-то поджимал губы, так что выглядел лет на тридцать старше. Эту особенность часто передразнивали школьники: если в группке ребят кто-то состроил кошмарную рожу, не оставалось сомнений, что говорят они о Василии Андреевиче.
Рафаил проглядел статью, и его настроение, стремившееся к нулю из-за неприятной компании физрука, испортилось совсем. Статья ему что-то напомнила, в груди неприятно шевельнулась тревога. Так бывает, когда вспоминается неприятный эпизод из детства: время прошло, казалось бы, все забыто, а стыд и горечь вдруг снова заявляют о себе.
– Ну, что скажешь? Как с тем фильмом, ну, где Хабенский и Анджелина Джоли, помнишь?
– Я не слышал, чтобы о Ганнибале снимали новый фильм, – Рафаил снял очки, подышал на них и протер тряпочкой. – Да и вряд ли снимут: «Восхождение» – фильм посредственный. Кажется, он провалился в прокате. Так что на Лектере наверняка поставили крест. Ну, пока не соберутся снимать римейк. А это… – Рафаил кивнул в сторону газеты, – просто какой-то психопат изрезал проститутку. Думаю, такое каждый день случается, а этот маньяк проявил изобретательность, вот и попал на передовицу. – Рафаил отложил очки, поднялся со стула и подошел к окну. Начинался дождь, мелкие капли застучали по стеклу, тонкие водяные струйки поползли к подоконнику.
– Тяжело блядью быть… – философски заметил Василий Андреевич.
– Не пробовал. А ты? – Рафаил выдавил из себя слабую улыбку.
– За такие шутки в зубах бывают промежутки. Я это не просто так, бля, для красного словца сказал. Я вон что как-то раз слышал: одна шлюха гондоном подавилась – и сдохла. Да-да, ты на меня глаза не выпучивай! – Рафаил смотрел на своего собеседника совершенно спокойно. У Василия Андреевича была неприятная особенность: он всех судил по себе. То есть, услышав нечто подобное, на месте Рафаила Александровича он непременно выпучил бы глаза, но поскольку этого не произошло, он преспокойно представил себе слушателя с округлившимися от удивления глазами и, довольный, продолжил рассказ. – Снял ее мужик какой-то, в подъезд повел, гондон натянул, ну и свою хуину в рот ей затолкал. А она, бедняжка, перестаралась, сосала как пылесос, с хуя-то презик сполз, да в глотке и застрял. Баба давай шипеть, а мужик за жопу свою испугался, штаны натянул и был таков! Она пошипела-пошипела, так и сдохла в том подъезде. Вот она, людская благодарность!
– Замечательная история. – На пороге, сложив руки, застыла Людмила Николаевна, директор. – Василий Андреевич, я, кажется, уже просила Вас вести себя в школе приличнее. Вы не в кабаке и не у себя дома. Что Вы себе позволяете? На Вас уже в третий раз жалуются ученицы! Родители Травниковой ждут Вас у меня в кабинете! Если Вы не будете столь же убедительны, как и в прошлый раз, Вы сегодня же вылетите с работы!
Людмила Николаевна развернулась и вышла.
Василий Андреевич побледнел, метнулся к газете, начал ее складывать, но газета оказала решительное сопротивление. Физрук выругался, скомкал газету, буркнул что-то и помчался к выходу. В дверях он столкнулся с вернувшейся Людмилой Николаевной. Василий Андреевич застыл, директор сделала вид, что не заметила его.
– А от Вас, Рафаил Александрович, я жду внятного объяснения, где Вы пропадали целую неделю. Зайдите ко мне после уроков. Василий Андреевич, Вы еще здесь?
Физрук ринулся было к выходу, но Рафаил позвал его:
– Ты, кажется, хотел мне что-то отдать.
– А, да, сейчас.
Василий Андреевич извлек из своего портфеля два DVD-бокса и протянул их Рафаилу.
– Спасибо, будь здоров, – пробормотал физрук и выскочил за дверь. Людмила Николаевна неодобрительно поглядела на Рафаила, покачала головой и вышла.
Рафаил улыбнулся, посмотрел на DVD: «Леон» и «Вожделение». Открыл коробку с «Леоном». На гладкой поверхности диска маркером было написано: «TEEN FUCK».
«Сраный педофил», – подумал Рафаил, глядя на воду, стекающую по стеклу.
Прозвенел звонок.

***

Рафаил Александрович все смотрел за окно, пока ученики входили в кабинет, рассаживались по местам. Дождь не унимался, тоскливо стучал по стеклу. Нужно было вести урок, и Рафаил оторвался от своих мыслей.
– Всем добрый день, если для кого-то он может быть добрым, когда за окном такая тоска.
Раздались одобрительные смешки. Рафаил нравился детям – еще бы, он принципиально не ставил тройки, а иногда остроумно шутил. На его уроках не было той гнетущей атмосферы Страшного Суда, которая царит на занятиях более строгих преподавателей.
– Сегодня я хочу дать обзорный урок по синтаксису. В ближайшие сорок минут мы скажем много лишнего, возможно, вам все это не пригодится, но кто знает, как сложатся ваши жизни.
Рафаил присел на свой стол и сложил руки в замок.
– Один мой знакомый, он был физиком, как-то раз возвращался домой. Поздно было. Ночь. К нему пристал хулиган – деньги потребовал. У друга моего, физика, ум за разум зашел, не знаю, что там с ним случилось. Он как заорет: «Диффузия! Диффузия!» Испугался хулиган незнакомого слова, а, может, за сумасшедшего принял, ноги, как говорится, в руки – так и скрылся.
Рафаил ждал одобрительного смеха: вчера весь вечер придумывал смешную историю. Романов относился к тому типу людей, которые по какой-то неизвестной причине нравятся всем – кроме милиционеров, военных и женщин в том возрасте, когда они уже не чувствуют себя женщинами, но нравятся до тех пор, пока по своей природной неуверенности не начинают зачем-то обольщать и без того обольщенного собеседника. Часто они выставляют не самые сильные свои стороны. Так вышло и на этот раз: слабой стороной Рафаила было чувство юмора.
Увидев, что не произвел должного впечатления, Рафаил сник, но закончил-таки заготовленной фразой:
– Может, вот и вы как-нибудь в похожей ситуации как закричите: «Синтаксис! Пунктуация!», да и распугаете неграмотных хулиганов. Ну ладно, шутки шутками, а деньги мне не за это платят. Сейчас мы будем кое-что вспоминать, кое-что узнавать, так что открываем тетради и записываем сегодняшнее число.
С задних рядов послышался шепот: «Ну и херня».
«Срезался», - тоскливо подумал Рафаил.
Рафаил подошел к доске, раскрыл ее. Ахнул от изумления.
Вместо большой схемы, которую он начертил вчера перед уходом с работы, на шершавой темной поверхности красовалась огромная единица, тщательно выведенная мелом.
Рафаил изумленно смотрел на доску: откуда взялась эта единица? Кто-то приходил сюда вчера вечером, после того, как Рафаил ушел домой? Он не знал, что по понедельникам после него кто-то здесь занимается… Его, конечно, не было целую неделю, но Людмила Николаевна предупредила бы его: ответственность за кабинет на нем. Может, кто-то пришел рано утром, стер схему, начертил единицу? Какая-то шалость? Но зачем? Почему?
Вроде бы ничего серьезного, но Рафаилу стало как-то неуютно, появилось какое-то недоброе предчувствие… На рисунок явно не жалели мела, линии, составляющие зловещий кол, были абсолютно прямыми, будто бы их чертили по линейке… Но в кабинете Рафаила не было больших линеек. Он, конечно, просил у завхоза, но отчаялся, когда в третий раз услышал, что он себе льстит, а свой член он может и по миллиметровке измерить, если, конечно, найдет его. Светлана Михайловна никогда не лезла за словом в карман.
Неужели кто-то принес линейку с собой? Если бы чертили по маленькой линейке, так ровно не получилось бы…
Все эти мысли промелькнули в голове озадаченного учителя за пару секунд. Рафаил оглянулся на притихший в ожидании класс, взял себя в руки. Время идет, нужно вести урок.
– Это то, что вас ожидает за плохой ответ, – вымученно улыбнулся Рафаил, схватил тряпку и поспешно стер загадочную цифру. Сжал мел, принялся чертить.
Скоро на доске появилась большая схема, составленная из прямоугольников, соединенных линиями.
Эта схема очень нравилась Рафаилу. Еще будучи школяром, он обнаружил ее в «Справочнике школьника» и был поражен ее идеальной выверенностью, точностью, логикой. Он полюбил эту схему той странной любовью, какой математики любят свои сложные графики, распластавшиеся по координатной плоскости. В рисунке была красота гармонии; она действовала на неспокойного, суетливого Рафаила умиротворяющее. Он мог долго сидеть и всматриваться в знакомые очертания. Рафаил считал, что если и есть в мире совершенство, оно здесь, на столе, перед ним. Какие картины? Какое искусство? Какая живопись? Разве может ассиметричное, неровное тело человека сравниться с идеальной точностью прямых линий?..
Схема прошла с ним через всю его педагогическую карьеру: от студенческих частных занятий и до полноценного преподавания в школе. Рисование любимого чертежа успокоило Рафаила, отвлекло от тревожных мыслей.
– И вот это к концу занятия мы должны полностью заполнить. Объем имеет значение.
Рафаил подмигнул. Он часто подмигивал, но, по общему мнению, лучше бы он этого не делал. Подмигивать он не умел: у него выходило что-то вроде нервного тика.
– Начнем. Предложения, как известно, по количеству основ делятся на… – Рафаил сначала двумя пальцами тронул верхний прямоугольник, в котором было написано «Предложение», затем два пустых прямоугольника, соединенных с ним линиями. – Не слышу? Что это вы сегодня, без энтузиазма? В плохую погоду не работается? Вот, да, на простые и сложные. Кто сказал? Молодец, Петя, подойди к доске и впиши вот сюда и сюда.
Петя, сутулый мальчик в костюме и очках, был интеллектуальным центром класса. Рафаил относился к нему с большой симпатией, потому что узнавал в нем себя. Когда-то и он так – тихим неуверенным голосом – отвечал на вопросы учителя, и почти всегда эти ответы оказывались правильными.
– Так, дальше. Рассмотрим подробнее простые предложения.
Рафаил говорил, спрашивал, рассказывал, отвечал на вопросы, но очень скоро мир вокруг него качнулся и поплыл, грань реальности истончилась, и он оказался в мире грез. Тревоги оставили его: странная цифра, разговор с директрисой – это все потом… Он произносил какие-то слова, но грудь его наполнилась восторгом, мысль о несчастном Пете, отвечавшем все смелее и смелее, закружилась в водовороте радостных и светлых мечтаний.
Причиной этому была девушка, сидевшая за второй партой в среднем ряду. Ее звали Ника, и Рафаил не раз признавался себе, что не видел создания красивее, совершеннее. Ее русые волосы, тонкие черты лица, чувственные губы, грудь, едва очерченная под футболкой – все это сводило Рафаила с ума. На перемене, глядя на то, как вода стекает по оконному стеклу, он думал, что так же когда-нибудь Никины волосы будут струиться к его лицу, а он будет наслаждаться их ароматом… И сейчас, в своих мечтах, он представлял, как губами прикасается к ее теплому телу, как освобождает ее из плена одежды… Рафаил исчезал в вихре из роз…
Член Рафаила затвердел, он сел за стол, чтобы не выдать себя. Ника в последнее время как-то странно смотрела на него. Может, догадывается? Нужно быть осторожнее, не так откровенно ее разглядывать…
Прозвенел звонок, Рафаил очнулся и вздохнул с облегчением. Пробормотал номера упражнений для самостоятельной работы. Ника улыбнулась ему на прощанье, подмигнула, глазами указала на стол, закинула сумочку на плечо и вышла из класса. Рафаил поглядел на стол, там было пусто. Залился краской.
«Нет, это решительно невозможно», – подумал он, рассматривая широкие складки на брюках. Чтобы отвлечься, обернулся на доску и, неудовлетворенный увиденным, выдвинул ящик стола, покопался в бумагах, извлек лист бумаги, пожелтевший от времени. Поглядел на него.

С Рафаилом происходило что-то неладное. Схема казалось ему просто схемой, кучей прямоугольников, соединенных прямыми линиями. Он вдруг поймал себя на странной мысли: «черты Ники занимают меня больше этих глупых черточек». Измена – не совсем верное слово, но это первое, что приходит на ум.
Рафаил почувствовал, что падает в пропасть. И это было чудесно.
Складки на брюках так и не разгладились.

***

На большой перемене Рафаил вышел из кабинета, закрыл дверь на ключ, пошел к выходу мимо охранника.
– Эй, Рафик! Мы сегодня с Андреичем решили посидеть, выпить с горя, не хочешь с нами? Третьим будешь!
Рафаил смерил охранника тяжелым взглядом. Всем было известно, что Рафаил не пьет, не курит и матом не ругается. Поначалу преподавательский коллектив пытался заманить на еженедельные пьянки Царя Николашу (так за «царскую» фамилию и некоторое – весьма отдаленное – портретное сходство с последним императором Рафаила окрестил Роман Валерьевич, историк: прозвище понравилось, прижилось), потом поняли, что Рафаил Александрович предпочитает интеллигентничать, отстали. Один только охранник не оставлял надежды выпить с интеллигентиком на брудершафт. Предложения «быть третьим» поступали регулярно.
– Нет, спасибо, – привычно ответил Рафаил и вышел из здания. Вернулся.
– Слушай, а никто не брал у тебя ключ от моего кабинета?
– Не. Кому ты нужен? – рассмеялся охранник. – Да не дуйся, мне нужен. Предложение-то в силе.
– А линейка… Никто не проносил мимо большую линейку?
– Чё за вопросы? Ты ёбнулся, что ли? Какая линейка? Линейка у тебя в штанах.
Охранник загоготал.
Рафаил ничего не ответил. Сошел с крыльца, перешел дорогу: там располагался газетный киоск. Купил свежий «МК». Зашагал обратно.
Задержался на школьном дворике, покопался в траве, что-то поднял, рассмотрел и положил в карман. Раздался приглушенный звонок. Рафаил поглядел на часы и поспешил на последний урок.

***

После уроков Рафаил пошел к Людмиле Николаевне. В коридоре он встретил Василия Андреевича.
– Уволили. Судом грозились, обошлось, – сообщил бывший физрук.
– Сочувствую. – Рафаил не был уверен, что ему удалось показаться искренним. Он и не старался. – Ты у меня в коробке свой диск оставил. Держи.
Рафаил извлек диск из внутреннего кармана пиджака. Василий Андреевич уставился на блестящую поверхность, будто бы впервые в жизни увидал такое чудо.
«Как индеец, только что продавший пол-Америки», – подумал вдруг Рафаил и сам удивился неожиданному сравнению.
– Ох, перепутал, я тебе твой завтра занесу, хорошо? – выдавил из себя физрук.
Но Рафаил уже шагал дальше. Еще миг – и он завернул за угол.
– Ага, заходи. Жду, – послышалось из-за угла.
Василий Андреевич хотел сказать что-то еще, но передумал, покачал головой, закинул на плечо спортивную сумку, попрощался с охранником и вышел. Охранник побежал следом, что-то затараторил. Они много вечеров провели в кабинетике при спортивном зале: жалко было терять хорошего собутыльника.

***

– О, Рафаил Александрович! Я Вас заждалась! Проходите, садитесь.
– Я постою. Спасибо.
– Уволили Вашего дружка. Допрыгался.
– Мы с ним не были друзьями. Иногда он брал у меня фильмы на выходные.
– А что это я как ни приду, вы с ним все сидите, воркуете?
– Видимо, Вы приходили, когда Василий Андреевич забирал или отдавал диски.
– Диски?
– Да, диски. С фильмами.
– Ох, я все никак не привыкну. У меня дома все фильмы-то на кассетах.
– Сочувствую.
– Да Вы шутник, я погляжу. Ну что, шутник, где пропадали целую неделю?
– Вы хотите, чтобы я Вам солгал?
– Вы бросьте тут словечками своими. Вы всех подвели. Знаете же, что кроме Вас по русскому только Зинаида Ивановна. Женщина в возрасте, ей тяжело еще и старшие классы.
– Но меня не было всего неделю. Это от силы занятий десять. Я понимаю, что тяжело, но ведь ей заплатят за переработку.
– Мы сейчас не финансы Зинаиды Ивановны считаем, а говорим о Вашей безответственности. Вы всех подвели…
– Я уже об этом слышал. Простите. Виноват. Я уже третий раз прошу прощения, неужели этого недостаточно?
– Просить-то Вы просите, а причину Вашего отсутствия не называете.
– Я спал.
– Что?!
– Я спал.
– Как спал? Э-э, спали?
– Закрыл глаза, а открыл их через неделю.
– Вы издеваетесь надо мной?!
– Я абсолютно серьезен.
– Люди так не спят! Это что, летаргический сон?
– Возможно.
– Хватит нести чушь! Вы хоть сами-то слышите, что несете?! Спал он!
– Я так и думал, что не поверите.
– Рафаил Александрович, я Вас предупреждаю…
– Вы «МК» читаете?
– Что-о?! Вы о чем?
– «МК». Газета. «Московский комсомолец».
– Да, читаю, но какое это имеет…
– Вы видели сегодняшнюю передовицу?
– Нет, но…
– Статья называется «Чревоугодие». В ней говорится, что некий господин снял проститутку, избил ее до смерти, надругался над мертвым телом, а в завершении всего вставил ей гусеницу в причинное место. Так вот, этот господин – я. На прошлой неделе у меня случился нервный срыв из-за скандала, который Вы мне устроили из-за той моей просьбы. Я пытался прийти в себя, успокоить Зверя, которого Вы разбудили. Но Зверь оказался сильнее и поглотил меня. Чтобы выбраться, нужно было принести ему жертву. Я освободил не только себя, но и ту несчастную… Разве это жизнь? Я не хотел тебя ему отдавать… Зверь хотел тебя, когда мой эрегированный член входил в остывающее тело той девушки. И сейчас, я чувствую, он пробуждается… Не зли его, пусть все будет так, как было. Я не уверен, что смогу сдержать его еще раз. Ты же не хочешь на передовицу?
– Как… Как Вы смеете?.. Да что Вы…
– Забудьте об этом разговоре и оставьте меня в покое, если Вам дорога жизнь.
– Да я уволю Вас!..
– Попробуйте. Всего хорошего.
- А это еще что? Это… Это… А-а-а-а-а!
«Теперь ты мне веришь?» – подумал, улыбаясь, Рафаил Александрович.

На крик в кабинет заглянула секретарша. То, что она увидела, напоминало греческие театральные маски: у одной уголки губ ползли вверх, у другой – вниз. Но секретарша была слишком молодой, чтобы думать о греческих масках, поэтому она подумала о смайликах: ":)" и ":(".
А по столу, пачкая листы бумаги, ползла зеленая гусеница.