Проказы Пошехонова (4)

Автор: тихий БЭЭЭЭЭЭЭЭзумЭЦ Проказа четвертая
Заячий тулупчик

Зима застала меня нежданно-негаданно. Снег вдруг повалил, сделалась метель, и холод меня пробрал. Были же на мне одни обноски, а обувки так вообще не было. Нужно было мне тулуп где-то достать, шапку-треух, унтерхёзы да валенки. Иначе бы замерз я и помер в сугробе. Вынул я из сумы флягу с вином, отхлебнул для сугрева и в ближайшую деревню зашагал, милостыню просить.
Нелегко далась мне дорога. Снег кусался, и кругом было нехорошо. Но верил я в доброту людскую и в то, что теплой одёжей где-нибудь да разживусь. Трижды отхлебывал я из фляги, и закончилось вино. Но вот и первые дома показались. Вошел я в деревню.
Сунулся в первую же избу. Постучал в окошко, никто не откликнулся, и я так вошел. Миновал сени, прошел в горницу и увидел на лавке всё, что мне нужно было.
Лежали на лавке заячий тулупчик, валенки необношенные, унтерхёзы немецкие и фуражка. Ну, думаю, грех воровать, да нельзя миновать; пока хозяева не пришли, нужно надеть всю эту амуницию и давать дёру. И стал я одеваться.
Оделся и пошел прочь. Но как на беду в сенях с хозяином столкнулся.
- Это еще что за выхухоль? – промычал хозяин и втолкнул меня обратно в горницу.
Усадил на лавку и допрос мне учинил.
- Кто? Откуда?
- Дмитрий Васильевич Пошехонов. Издалека.
- А что это за одежда на тебе, Васильевич?
- Одежда? А это моя одежда.
- И фуражка твоя?
- А что? И фуражка моя.
- А коли твоя, так скажи мне, что там на околыше написано. Или, чай, неграмотный?
- Неграмотный я, и не знаю от этого, что на околыше написано.
- Ловко вывернулся! А я тебе скажу, что написано там. Написано там ночной ястребъ, и это ни что иное как название крейсера, на котором я служил.
- Хорошо, коли так.
- Рассказывай, Васильевич, зачем одежду мою украл.
- А украл я затем, что холодно мне. А в тепле, известно, лучше жить чем в холоде. Это мне разные люди говорили.
- Хорошо. Сделаю я так, что в тепле жить будешь. Заячьего тулупчика захотел? – будет тебе заячий тулупчик. Знай же, что я колдун деревенский, и в моей власти тебя, мерзавца, в зайца обратить. И будешь ты жить в заячьей шкуре до той поры, пока не случится тебе меня от смерти спасти. Только не могу я себе представить, чтобы заяц крохотный меня от смерти спас. А посему быть тебе зайцем вечно, вот и весь мой сказ!
И начал хозяин что-то нашептывать. Посмотрел я на него и испугался. Косая сажень в плечах, бородища черная, в глазах чертовщина какая-то. Огляделся я еще раз и увидел, что одежда вся на полу валяется, а я превратился в зайца с ушами и хвостом. Взял меня хозяин за уши и из избы вынес. Поставил на землю и сказал:
- Беги, косой, покуда тебя люди не увидели. Беги до лесу! – и захохотал, аспид.
Никогда прежде не оказывался я в столь неудобном положении. Непривычна была мне шкурка заячья. Попробовал я бежать и чуть в лапах не запутался с непривычки. Но вскоре наловчился, пообвык маленько и в лес вбежал уже заправским зайцем.
Экое диво, думал я, на свете бывает. Был человеком, а зайцем стал. Горько мне сделалось, и хотел я заплакать. Но плакать не мог, потому как звери плакать не умеют. И вверил я себя в руки Божьи, так как ничего другого мне не оставалось.
И научился я понимать язык зверей и птиц. И чудно мне стало от их разговоров.
Сел я, к примеру, под березой и услышал, как столетний ворон жене своей говорит:
- Что, матушка, тряхнем стариной?
- Это как? – жена спрашивает.
- А ты повернись ко мне задом, вот и узнаешь.
- Что ты, старый, с ума спятил?
Тут из-под земли голос донесся:
- Уймитесь вы, ироды. Дайте спать!
Понял я, что это медведь из берлоги ворчит.
Улетели вороны, а мне есть захотелось. Взглянул я на березу – и ну ее обдирать. Зубки у меня острые теперь были, а кора – податливая. Очень кора березовая мне по вкусу пришлась. И подумал я, что, может, так оно и к лучшему. Холод не тревожит, голод я утолил. Нужно только норку себе вырыть, чтоб от диких зверей прятаться.
А тут лиса невесть откуда взялась.
- Что, косой, кушаешь?
- Кушаю, лисанька, хочешь с тобой поделюсь?
- Ты смотри, как бы я тебя сама не скушала.
И ушла лесная красавица. Важная, рыжая, гладкая – одно загляденье. И решил я ее непременно попробовать. А пока до этого не дошло, начал я лес обходить и осматриваться.
Там повсюду кусты были с ягодами, но я ягоды эти не ел, потому как твердо знал, что всякой отравой любой лес богат. А вот рябинкой залюбовался.
Высоко-высоко свисали красные гроздья, белым снежком покрытые, и слюнки у меня изо рта потекли. Известно мне было, что зимой рябина сладка и питательна. Только вот беда – не добраться никак до тех ягод. Вокруг одни лишь снегири кружили да синички и рябинку поклевывали. И попросил я снегирей:
- Гей, снегирики-братцы! Сбросьте мне рябинки на землю.
- Уходи, косой, не видишь, – нам самим мало.
Попросил я тогда синичек:
- Гей, синички-сестрички! Поделитесь рябинкой!
- А пельменей со сметаной не хочешь? Проваливай отсюда!
Тут ворон столетний прилетел и шелупонь пернатую разогнал.
И решил я на хитрость пойти. Сказал я ворону:
- Дедушка-ворон, слыхал я, как ты давеча с женой своей разговаривал.
- Ну и что? – спросил ворон.
- Ведь не допускает она тебя до тела своего; вот незадача-то.
- А тебе какой здесь интерес?
- Хочешь, научу тебя, как с женой договориться? А ты мне за это рябинки сбросишь.
- Ну научи, коли ты такой хитрый.
- Слушай же. Как солдат отставной в лес придет дрова рубить, сядь поодаль, да наблюдай. Жарко солдату станет, шинельку он скинет. Ты с шинельки этой пуговицу золотую оторви и жене подари. А она уж тебя отблагодарит.
- И то верно! – обрадовался ворон. – Отойди-ка, косой, сейчас я тебе столько рябины сброшу, что и на черный день останется!
Сбросил ворон мне рябинки, и поел я ее изрядно. Много у меня еще осталось, и кучу эту я в укромное место перетащил. Взял в зубы кисточку с ягодами и по лесу пошел.
Снова лиса мне встретилась.
- Откуда рябина, косой?
- Я уж знаю, откуда. А что, хочется рябинки попробовать?
- Да уж больно высоко она висит; видать, горькая.
- А ты моей попробуй.
Съела лиса рябину и говорит:
- Я бы еще полакомилась.
- Дашь поети, тогда и рябину получишь.
- Эва куда загнул!
- Ну не хочешь – как хочешь. – И пошел я в другую сторону.
- Постой, косой, – остановила меня лиса, – дам я тебе поети, ты мне только рябинки принеси.
- Ну нет, сперва дело, потом рябина.
Вздохнула лиса и задом ко мне стала. Задрала хвост, и опредметил я ее как следует.
- Ишь ты, косой, – говорит лиса, – ладно у тебя это дело выходит. Дам я тебе и в другой раз, а теперь неси мне рябины.
Поделился я с лисой запасами своими. А она меня в нору к себе взяла жить. И каждую ночь я ее драл, а в остальное время спал да гулял.
Вот иду я раз по лесу и думаю: хорошо быть зайцем. Живешь себе, в ус не дуешь. Людишки-то всё мыкаются по свету, да правды ищут, а у меня никаких забот. Воля! То-то и оно.
И тут на меня сетка упала. Что за оказия – думаю. А из-за дерева вышел какой-то господин и вместе с сеткой посадил меня в мешок.
Темно в мешке было, и трясло меня изрядно. Смекнул я, что на телегу мы пересели и едем, а куда – не ведал. Но не сомневался, что слопает меня этот господин и не подавится. Я и сам раньше зайчатинку любил. И приготовился потому к смерти.
А обернулось всё по-иному. Привез меня господин к себе на квартиру, и увидел я в квартире этой много разного зверья. Тут и пес был, и кот, и свинья, и гусь. Они-то мне и рассказали, что господин этот – клоун Анастас, в цирке выступает.
Вот дал он мне барабан и приказал:
- Ну-ка, Митрофан, бей!
Дело нехитрое; застучал я по барабану.
Обрадовался господин.
- Смышленый ты, Митрофан, – говорит, – завтра у тебя дебют будет. А пока капустки поешь.
Поел я капустки и в корзинке заснул. А назавтра мы всей гурьбой в цирк поехали.
Вывел нас господин клоун Анастас на арену и заорал:
- Проездом из Лондона в Париж! Заморские музыканты – «Катящиеся камушки»! Прошу любить и жаловать! Гусь Ганс на губной гармони! Пес Фантик на контрабасе! Кот Иезекиль на литаврах! Свинья Глаша на гитаре! И за ударными сам заяц Митрофан! Блюз осеннего вечера!
А народищу-то в цирке собралось! И светло было так, что я аж зажмурился. А клоун Анастас инструменты из мешка вытащил и нам роздал. Шепнул только:
- В ре миноре играйте, олухи! – И мы заиграли.
Ладная у нас музыка вышла. Гусь в гармонь дул, свинья струны перебирала, пес контрабас вертел, кот шумел, а я ритм отбивал. Славный из меня барабанщик получился, почуял я интерес к ремеслу этому. И сорвали мы овации.
После выступления повез нас клоун в ресторан. Сам за стол сел, нас же под стол определил. И кидал нам объедки.
Так и зажил я у клоуна. Днем репетиция, вечером концерт. Капуста да морковь, свекла да молоко. Только с женским полом неувязка вышла. Со свиньей Глашей спать я брезговал, а других женщин на квартире у клоуна, кроме старушки-кухарки, не водилось. Приводил клоун Анастас изредка блядей, да нас об эту пору в другую комнату запирал. Но мне и так хорошо было.
И вот в один день услышал я, как Анастас говорит кухарке:
- Сбегай за фершелом, Зинаида, пора с Митрофаном определиться.
Странными мне показались слова эти. Справился я о них у пса Фантика.
- А, – рассмеялся он, – это тебя мужского достоинства лишать будут.
- Зачем же?
- Ну это так уж заведено – домашних животных оскоплять принято. У нас Глашке и той специальную операцию делали. Все мы здесь безмудые.
Слыхал я раньше про подобный варварский обычай, у городских жителей заведенный. Не знал только, что на своей шкуре испытать это придется.
И решил я бежать. Мало того, что заяц, так еще и без муд – где это видано?
Залез я в валенок, что в коридоре стоял и затаился. Только кухарка с фершелом в квартиру вошли, как я прыг-скок! и за дверь скользнул.
Знал я, что нипочем меня Анастас не поймает. Не могут люди за зайцами бегать – вот так-то!
Но город все же не лес, и поплутал я порядочно. Два раза чуть под извозчика не попал. А люди, особливо мальчишки, на меня глазели и пальцем тыкали:
- Тятя-тятя! Смотри, какая крыса бежит!
Убежал я из города и начал свой лес искать. Не знаю уж, как это вышло, но нашел я лес. И нору лисью нашел. Заполз туда и говорю радостно:
- Что, лисанька, заждалась кавалера?
А лиса моя, блядь этакая, с волком спуталась, пока я в отлучке был. И волк в это самое время в норе находился.
- Ах ты, такой сякой, сейчас сожру тебя!
Опять бежать мне пришлось. Насилу убёг от волка позорного.
И вновь начались мои скитания. Ходил я по лесу, да березы обдирал. Нору себе собственную вырыл. А еще слушал, что звери говорят.
Подошел я однажды к опушке. Носом повел; чую – человечьим духом пахнет. И стонет кто-то протяжно. Потоптался я на месте и увидел человека, к дереву привязанного. Пригляделся… Да это же тот самый колдун, который меня в зайца обратил!
Нехорошо обошлись с ним люди. Всего раздели, избили до синяков и по рукам по ногам связали.
- Ну что? – сказал я ему, – и тебя лихо не миновало?
- А, это ты, Васильевич. Видать, наступил-таки час, когда тебе меня от смерти спасти придется. Люди за хворостом пошли, сжечь меня хотят. А ты давай-ка, разгрызи веревки.
- За что же я буду грызть веревки? За то, что ты меня в зайца обратил?
- Так я тебя и человеком обратно сделаю!
- Сделаю! А я, может, не хочу.
- Дурак ты, Васильевич! Послушай меня лучше: как превратишься в человека, в избу мою иди. Там твои посох и сума в сохранности лежат. В суму я харчей разных положил и вина доброго. А унтерхёзы, фуражку и всё остальное забирай себе на здоровье. Я же из этих мест прочь побегу, потому невзлюбили меня люди.
- Почему невзлюбили?
- Да была тут одна свадебка, а когда в деревне свадьбу празднуют, колдуну завсегда подарки дарят. А эти засранцы мне не подарили ничего. Ну я на жениха-то порчу и навел: не встает у него теперь. А порча моя такая, что ничем ее излечить невозможно, сам знаешь. Ну, невеста в крик, отец ее людей собрал и решили всем миром меня сжечь. Вот так. Ты давай, веревки-то грызи, а то ведь сгорю, не станешь тогда человеком.
- Ладно. А деньги у тебя есть?
- Жадный ты, Васильевич, ну да Бог с тобой. В избе моей в подполе зарыты. Немного, но на первое время хватит. Грызи веревки!
Хоть и зол я был на колдуна, но веревки разгрыз. А он черным ястребом взвился, захохотал и улетел восвояси. А я вновь человечий облик принял.
Всё сделал я, как колдун велел. Взял теплую одёжу, забрал посох и суму, деньги вырыл. И пошел дальше. И не знал я, что меня еще ожидает, зато был сыт и согрет.