Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Было дело:: - Вечерняя музыкаВечерняя музыкаАвтор: Coldreavers Лишь надоедливые комары портят такие моменты. Не своими укусами, не своей жадностью до крови, а писклявым звуком двух крыльев, колеблющихся со скоростью пятьсот раз в секунду. Мы, с досадой, отмахиваемся от противных тварей, но они пилотируют на наши шеи, руки, ноги, с мастерством закалённого в боях пилота; и вот они дотрагиваются до нежной кожи, и вводят в неё антикоагулянт, и, словно нефтяные вышки, выкачивают кровь; они чавкают от наслаждения и улетают. Нам плевать на укусы – мы сидим на корточках и слушаем музыку.Евгений Геннадиевич выводит свои мясистые губы на прогулку. Он подмигивает нам, губы раздвигаются, обнажая жёлтые зубы и язык, красный и противный, покрытый слюнями – червяк, купающийся в собственной слюне. Мужчина с губами, что живут отдельно – как паразит, присосавшийся к телу, они присосались к его рту, и раздули его. Евгений Геннадиевич со своими губами похож на клоуна, только без грима: бледное лицо, блестящий череп, уши, большие, торчком, глаза мелкие, но с искрой – таким глазам можно доверить всё что угодно. Он приветливо улыбается, но улыбка делает его каким-нибудь слугой Сатаны. Он достаёт из трико губную гармошку – ту, за которую терпят его демонические губы, и даже превозносят их, и восторженно хвалят, и вот, весь двор застыл перед закатом – и небо окрашено в красный свет, и где-то уже включили свет, но везде тихо, и никто не тревожит тишину, кроме комаров с пустыми животами. Евгений Геннадиевич садится на корточки и пара звуков, пока простых, издаёт губная гармошка; под действием прокуренных лёгких, слизкого языка и красных, мясистых губ, он заставляет издавать божественные звуки – или же звуки агонии? Но до этого ещё рано, он только репетирует и ждёт остальных. Пока он лишь раздувает десять отверстий – а потом вдыхает через них вечерний, дремлющий воздух. Из подъезда выкатывается тележка, набитая кастрюлями, а за ней следом – Денис Владимирович, в одних лишь шортах, и люди, видевшие его всю жизнь, с любопытством окидывают взглядом снова и снова его тело. Худое, с выпирающими костями, оно соседствует с парой рук, на которой выпучивают гигантские мышцы, а слабые и волосатые ноги немного припадают к земле, и позвоночник, искривлённый ещё в детстве, и маленький рост, и лысый череп с двумя яростно выпирающими ноздрями, и это всё вместе напоминает больного орангутанга, но не человека. Он здоровается с Евгением Геннадиевичем и осторожно, словно держит в руках китайский фарфор, достаёт кастрюли, некоторые наполненные до краёв, некоторые пустые, он ставит их все в полукруг, и вот, он в центре, смотрит на кухонные приборы, а те молча глазеют на него в ответ, ожидая побоев. Наконец открывается окно на первом этаже, одергивается штора и вид спившегося, радостного толстяка в тельняшке на секунду приковывает взгляд собравшихся. Стоящее рядом с ним пианино он гладит осторожно рукой и довольный обводит безумными глазищами нас всех, а улыбка всё не сходит с лица; у неё, улыбки, всегда найдется причина украсить лицо Степана Дмитриевича, украсить несколько подбородков и громадную лысину, которую по бокам украшают чёрные кудри. Тишина, красное зарево, и вид их, собравшихся сыграть пару песен, не музыкантов, но рабочих, рискующих своими руками и ногами каждый день, и обладающих чудесным слухом, который, как всегда, попал не в то ухо; мы же, словно причастные к избранному, сидим и слушаем, как гармошка насвистывает ангельские звуки, а пианино отвечает ей, и удары по тарелкам словно переходники между ними, и всё это прекрасно, или же слишком безобразно, просто мы такие же – безобразные, а потому купающиеся в собственном безобразии как ангелы в облаках? Последний участник не заставляет себя ждать – рыночная площадь, днём кипящая торговцами, бандитами и ворами, а ночью лишь бандитами – и они уже на месте, приехали на отечественных машинах, и снова, с автоматами, пистолетами, дубинками, кастетами, со всем этим пытаются навсегда решить, кому же достанется территория этого рынка; но не надолго. Слова, как обычно, лишь секунданты, спустя пару минут мы видим, мы видим потому что двор наш – на холме и обзор великолепен, так вот, мы видим, как они стреляют в друг друга и воздух пронизывают пули и звуки, БА-БАХ, и музыка становится агрессивней, ангельская тема сменяется темой борьбы между раем и адом, только рая тут нет. Стоны и агония раненных, крики победивших, кровь заливает асфальт, кровь победителей и проигравших в одной струе, она обрела собственную жизнь и убегает с поля боя, как убегают и победители, как и мы поспешно собираемся по домам, потому что скорая помощь и милиция уже мчится сюда, и благодаря им в воздухе ещё и тревога, тревога мчится по городу, тревога в 90-ые уже привычная. Мы сидим по домам, и на улице тихо, мы не смотрим в окна – мы не хотим стать свидетелями, потому что свидетели долго не живут, а потому и не видим, как слетаются радостные вороны, и клюют трупы, поедая то, что смогут, пока их не разгонят привычные до таких зрелищ врачи и милиционеры. Теги:
-2 Комментарии
#0 10:56 10-06-2009Шева
Может быть, но неоднозначно. хороший, страшноватый текст Хороший (странный,объёмный,сочный как губы Евгения Генадиевича)текст.Вне сомнений пасибо Еше свежачок Когда молод в карманах не густо.
Укрывались в полночных трамваях, Целовались в подъездах без домофонов Выродки нищенской стаи. Обвивали друг друга телами, Дожидались цветенья сирени. Отоварка просрочкой в тушке продмага.... Однажды бухгалтер городской фирмы Курнык поссорился с Черным Магом Марменом. Мармен был очень сильным и опытным.
И вот Черный Маг Мармен проклял Курныка. Он лелеял проклятье в глубине своего сердца целый месяц, взращивал его как Черное Дитя – одновременно заботливо и беспощадно.... Поэт, за сонет принимаясь во вторник,
Был голоден словно чилийский поморник. Хотелось поэту миньетов и threesome, Но, был наш поэт неимущим и лысым. Он тихо вздохнул, посчитав серебро, И в жопу задумчиво сунул перо, Решив, что пока никому не присунет, Не станет он время расходовать всуе, И, задний проход наполняя до боли, Пердел, как вулкан сицилийский Стромболи.... Как же хуй мой радовал девах!
Был он юрким, стойким, не брезгливым, Пену он взбивал на влажных швах, Пока девки ёрзали визгливо, Он любил им в ротики залезть, И в очко забраться, где позволят, На призывы отвечая, - есть! А порой и вычурным «яволем»!... Серега появился в нашем классе во второй четветри последнего года начальной школы. Был паренёк рыж, конопат и носил зеленые семейные трусы в мелких красных цветках. Почему-то больше всего вспоминаются эти трусы и Серый у доски со спущенным штанами, когда его порет метровой линейкой по жопе классная....
|