XL

Автор: Миша Дзюба Раздались сухие щелчки выключателей. И стало темно. Темнота была густая, как мед. Ее можно было бы намотать на чайную ложечку и засунуть в рот. В глубине помещения, словно из винного погреба под замком, раздалось стаккато запираемых засовов; теперь и тишина стала такой же густой и липкой, как и темнота.
Ленин полежал еще с минутку, зевнул, и начал выбираться из своего кроватье. Он пошарил рукой под ложе, нащупал огарок свечи и спички, достал их. Дрожащее пламя выдернуло из темноты его сухое лицо с усобородкой, черный костюм-двоечку, белую рубашку с галстуком. Ленин снова залез под кроватье, ухватил ручку раскладного стульчика со столешницей, вытащил и установил в середине комнаты. Жаль, конечно, бумагу и перо протащить еще не удалось, но, подумал он, еще далеко не вечер. За толстыми стенами мавзолея Москва начинала свой забег в ночь. Ах, как бы сейчас пройтись по Тверскому бульвару, поглазеть на дамочек, и, чем черт не шутит, заглянуть в бордель матушки Володарской. Какие у нее прелестные девочки всегда были. Лично ему более всех остальных импонировали немки. Было в них что-то монументальное, настоящее. Да и титьки будь здоров! Хотя, чего лукавить, у славянок и титьки и попка тоже хоть куда! А тут заперли, изверги. Так ладно бы посадили, аки пленника в Бастилию, а то ни сна, ни отдыха. С утра до вечера ходят, гадят, заглядывают. Так прямо иногда и хочется, приподняться на локотке, да так вежливо поинтересоваться – Вы бы, батенька, на себя лучше б в зеркало глянули, может чего и видно б стало… Впрочем, ну их.
В дверь настойчиво постучали.
- Да-да. – сказал Ильич.
Дверь открылась. В проеме появилась коренастая фигура Чапаева. Он прошел к кроватье, небрежно плюхнулся на него и потянул из кармана галифе папиросу.
- Тебе, Ильич, пора бы еще мебелью обзавестись. Сейчас народ подтянется, и как обычно всем на полу сидеть.
Бесцеремонный человек этот Чапаев.
- Так, Василий Иванович, принес бы собой. Горазд ты советы раздавать… и вообще, попрошу не курить. Не переношу, знаешь ли, паровоза твоего.
Чапаев не обратил на просьбу никакого внимания. Он чиркнул тяжелой зажигалкой, и комната наполнилась густым «Памировским» дымом.
- Брось, Ильич, Инесса шмалила не хуже моего – не жаловался…
- Это же женщина. Архиважно быть к ней снисходительным, и, как следствие, получишь за это карамельку сладенькую.
- Нет, товарищ, все-таки слаб ты до противоположного полу, все им простить можешь. Вот и бучу свою из-за бабы устроил.
- Это, батенька, еще не факт. Я за…
- Да ну, Ильич, хорош заливать, знамо. – Сказал Чапаев и стал натужно тянуть папиросину, так как она грозила потухнуть.
Владимир Ильич решил не парировать, как это обычно и бывало.
К слову, Ленину не очень-то нравилось общаться с Чапаевым. Нет, конечно, он был отнюдь не дурак: с ним можно было обсудить и материальную философию, и политэкономику, и женщин. Да вот что-то было в нем такое, что отталкивало его от Чапаева. Ну, словно, пахло у него изо рта луком вперемешку с самогонкой.
В двери снова постучали и не дожидаясь приглашения вошли.
- Доброй вам, товарищи.
Чапаев приподнялся с кроватье, и по очереди пожал руки Сталину, Дзержинскому и Троцкому.
- А где дамы? – поинтересовался Чапаев.
- Отдыхают. Говорят – пусть будет у нас, мужчин, банный день. – Как-то неуверенно ответил Троцкий.
- Дык, совсем неплохо. Посидим, покалякаем. – Чапаев вновь уселся на кроватье.
- Карты, борьба, морской бой? – спросил у присутствующих Сталин.
- Да ну, товарищи, надоело… - Ленин, усаживаясь поудобнее, покрутился на своем стульчике. – Каждый раз – одно и тоже. Тут Володька должен объявиться.
- Маяковский, что ль? – Дзержинский последним уселся на пол, скрестив ноги по-турецки.
- Ну да.
- К такой-то матери его, - сказал Чапаев, - в прошлый раз так достал свои футуризмом, что кишки наружу лезли.
- Нет у тебя кишков, дорогой мой. – Сказал, подкуривая, Дзержинский.
- Ну, пусть ничего из своего не читает, попросим отложить. – Побубнел Сталин исподлобья, усердно трамбуя табак в воронке.
Ленин пожмакал губами.
- Чайку бы. – Мечтательно сказал он.
- Совсем неплохо бы. – Подтвердил Троцкий.
Компания замолчала, вероятно, думая о чае. Их размышления прервала появившаяся в дверном проеме голова.
- Входите, Володя.
- Пардон, если вы ждали другого. – В пятно света вошел Эйзенштейн.
- О, дорогой вы наш Сергей Михайлович, прошу, прошу. – Владимир Ильич предложил режиссеру место на полу между Троцким и Дзержинским.
- Спасибо, я постою.
- Как хотите.
- Кстати, Михалыч, - повернулся к Эйзенштейну Троцкий, - что вы думаете о «Пенелопе» Джойса?
- Неплохо думаю.
- Ну что вы как дитя, - Троцкий почесал переносицу. – Я о другом. Думаете поток сознания Молли Блум иллюстрирует действительную природу женского типа мышления, считаете, Джойс уловил?
Эйзенштейн наморщил лоб.
- Скорее всего, имеет место быть тип мышления конкретно Норы. Но, признаюсь, я склонен к тому, чтобы обобщить женщин под этой главой – блядство, несогласованность, непоследовательность мыслей, некая приземленность – очень даже вероятно.
- А я не соглашусь. – Ленин пошарил глазами по лицам Троцкого и Эйзенштейна, - сдается мне, Джойсова Нора – натура настолько неоднозначная для него, как для мужчины, что законсервировала Джойса в себе самой, обрекла его так думать в масштабе общеженского. Такая себе женщина в себе, если позволите обыграть Шопенгауэровское замечание. Но это совершенно не значит, как вы выразились, Сергей Михайлович, блядство. Они, женщины, разные.
- Тут, Ильич, не в блядстве дело. – Вставил Иосиф Виссарионович, - А в какой-то парадигмиальной прямой относительно женского мышления. Вот феминистки отрицают факт такой парадигмы мышления, что, на мой взгляд, и характеризует правоту Джойса.
- Спасибо, это я и имел в виду. – Сказал Троцкий. – И, пока не забыл, еще к вопросу о Молли Блум. Многие исследователи настаивают на том, что она мастурбирует при своих ночных размышлениях. Буквально. Хотя в это время рядышком сопит сам Леопольд. Думаю, это домыслы, очередные досужие надстройки критиков.
- Трудно говорить что-то определенно, Лев Давидович. На мой скромный взгляд Молли может удовлетворять себя (если привязывать это действие к ее потоку) только при мыслях о Стивене. Но их не так уж и много для того, чтобы это стало причиной для мастурбации. Плюс ко всему, миссис Блум лежит на правом боку. Подозреваю, что она правша, поэтому ее левая рука и пальцы на ней, не настолько развиты, чтобы заниматься этим…
- Другими словами, вы воздержались?
- Считайте, что так.
Ленин встал с раскладного стульчика и, привлекая внимание, потряс открытыми ладонями.
- Товарищи, прекратите эту пошлую дискуссию.
- Почему пошлую, - поинтересовался Чапаев, - товарищи излагают вполне. Я, например, «Пенелопу» не читал. Признаться, «Улисс» меня, в целом, озадачил.
В дверях грубо кашлянули в ладонь, а вслед за кашлем появился Маяковский.
- Не вздумайте предлагать Джойса Маяковскому в качестве предмета обсуждения, - шепнул Ленин Троцкому. Последний согласно кивнул головой.
- Хо-хо, друзья, - зычно гаркнул Маяковский, – добрый всем! – Он уставился на вдруг замолчавших присутствующих. – Неужели мое появление на радует вас, как желтый бабы трусель на веревках флагом?
- Володя, прекратите свои гадко-рифмы. – Попросил Эйзенштейн.
- Без вопросов. Так, слышал я что-то об «Улиссе» говорили…
- Да так, попросил почитать у Льва Давыдыча. – Бросил Чапаев.
- Тю, у меня есть. Прям сейчас могу и сбегать.
- Не трудись, Володя, на обратном пути зайдем.
Компания расселась кругом. В комнате зверски пахло формалином, даже несмотря на густые инъекции дыма выпускаемые присутствующими.
Маяковский достал из внутреннего кармана пиджака бутылку спирта, любовно оглядел ее и утвердил в центре круга. В его глазах блеснул какой-то бесовский огонек.
- По сто? – спросил он. - Эх, жаль дам нет, а то сыграли бы в бутылочку. – И лукаво подмигнул Ленину.
Ленину припомнился недавний эпизод с этой чертовой бутылочкой. Недели две назад, Маяковский, вот точно так же как сегодня, принес литровку. Где он их брал, одному Богу известно. Вероятно, тащил из лаборатории, что в подвальных помещениях. Принес он значит, утвердил посреди круга, мол, за все хорошее. Тогда все набрались. И дамы тоже. Начали играть в бутылочку. Играли-играли – у Маяковского горлышко все на Инессу выпадает. Они, как и положено, целуются. А все вокруг ехидненько так улыбаются, будто знают что-то. Потом Ленин слабо, что помнил, а когда мозг его включился, глядь, а Маяковский с Арманд на полу такое вытворяют, что и сказать стыдно. Обиделся тогда Ленин и на Маяковского, и на Арманд… Может и правы Эйзенштейн с Троцким по поводу женского блядства? В общем и целом, после того случая Ленин бутылочку не любил.
Колокольчиками зазвенели граненые стаканы, извлекаемые Иосифом Виссарионовичем из кителя. Спирт, маслянисто-невесомым варевом, наполнил стаканы. Не чокаясь выпили. Втянули из рукава. Хорошо.
- Что ж, дорогие, понеслась беседа? – Троцкий расслаблено откинулся назад на свои жилистые руки.
- Дам нет, может, продолжим начатое. О женщинах? – Спросил Чапаев.
- Почему и нет? – Эйзенштейн закурил тонкую сигарету, шумно выдул на Ленина.
- Города? – Неловко предложил Владимир Ильич.
- Ну уж нет, - Бес в глазах Маяковского разгорался еще пуще. – А что вы о женщинах говорили-то?
Тему Джойса в присутствии Маяковского поднимать побоялись, она для него, как для быка красная тряпка.
- О женщинах, вообще. – Озвучил за всех Сталин. – О распутстве их.
- Благодать, скажу вам. – Маяковский подмигнул. – Хотите историю с пикантными подробностями.
- Валяй. – Чапаев помял пальцами очередную папиросу, сделал козью ножку и примостил ее в углу рта. – Страсть как люблю с подробностями.
Маяковский посмотрел на всех в поиске протестующих. Таковых не нашлось. Только Ленин как-то передернулся, но тут же взял себя в руки.
- Дело было в двадцатом. Тогда «Окна Роста» уже набрали обороты, рублики капали, что вода из крана. Ходил себе я франтом: костюмчик – Парижа, ботиночки – Милано, гуталин – СШ-ш-А. Словом, щеголь. В то время я даже к Володарской брезговал заходить, щупать этих подтасканных совсем охота отпала. Подавай мне в то время исключительно отпрысков аристократических. Значит, читаю я себя на каком-то там приеме, уж и не припомню для чего, почему и зачем. А в первых рядах сидит такая беленькая, тоненькая как Лиза Герд… И, главное, не сводит с меня глаз своих больших, на море похожих. Я не дурак, после декламации спускаюсь с подмостков, беру ее так нежно за руку и всем, мол, муза моя, хлопайте ей. Девчушка закраснелась. Ну, как понимаете, в ресторан ее – поить-кормить, готовить, так сказать, к продолжению с кофе. – Маяковский вспоминающе опустил веки, и на несколько секунд замолчал.
- И как звали мадемуазель? – Спросил Эйзенштейн.
- Имя ее ничего никому не скажет. Некая Ольга Самуиловна Роббер-Средняя. Так, продолжаю. Значит, отужинали мы, беру мотор и мчим мы ко мне. Она меня еще в кабине нежно так за руку взяла, ну думаю, дело в шляпе. Приехали. Я в комнату: постель рукою, ширинку взмахом, пиджак на пол. Входит Ольга, смотрит на меня, да как закричит, мол, гад, насильник. И орать продолжает, по апартаментам бег устроила. А я за ней, с гениталием наружу! Схватил ее за волосы, прижал. А чувствую, встал, как столб налит. А она не дается, брыкается, а как прибор эрегированный увидала, вообще в истерику пустилась. Я, значит, тащу ее в комнату, достаю «наган», к виску ей приставляю, и давай ей жарить. Признаюсь, товарищи, подобного оргазма по вихрю я ни до, ни после не ощущал.
Маяковский взял бутылку за горлышко, опрокинул ею в стаканы.
- За дам!
Выпили. Из рукава втянули. Хорошо.
- Ты, Володя, истинный образчик мужского шовинизма. – Как бы по ходу дела земетил Ленин.
- Да ладно, тезка, не обижайся ты за Неську.
Компания дружно подняла гогот. Ленин хотел было запротестовать, но понимание того, что это еще больше раззадорит всех и выставит его еще большим дураком, его остановило.
- Не в Нессе дело…
- А, брось, - Перебил его Сталин, – все знают что, да к чему. Но вот насчет мужского шовинизма ты, Ильич, где-то, прав. На правах властьимущего, властьустанавливающего и прочая мы, мужчины, иногда позволяем себе лишнее. С другой стороны, действие Володи уместны в той ситуации. Девушка дала понять, что да, а затем и в крик, и в слезы. Негоже. Хотя, скорее это моральная дилемма, имеющая чисто индивидуально-субъективные представления и взгляды на данный вопрос.
- Да, но если бы данный факт из биографии Володи всплыл, так сказать, на общее обозрение? – Троцкий зачем-то понюхал свой пустой стакан и вернул его на пол. – Моральная планка дала бы небольшую, но, все-таки, трещину. Спорить не буду, годы красного террора планку эту у мужика опустили ниже некуда, но, тем не менее, влияние авторитета на массы еще никто не отменял. Простительно драть баб крестьянскому быдлу, черни. Но вот брать женщин силой среднестатистическому «гимназисту» совсем негоже, а опыт Володи мог бы послужить таким себе сигналом к действию.
- Не соглашусь, - сказал Чапаев, - во-первых: крестьянская среда весьма здорова в этом отношении. Второе – Виссарионович верно сказал – это проблема моральности индивида. Или же проблема отягощения собственными извращениями индивида.
- Слушайте, зачем обсуждать то, что сделал Володя, и находить в этом аморальности? – Эйзенштейн щелкнул ногтем по кромке стакана. – Еще по одной?
Выпили. Из рукава втянули. Хорошо.
- Подойдем с другой стороны, - продолжил Сергей Михайлович, - Ольга эта, как ее черта лысого, да - Самуиловна, добровольно пошла с Володей в ресторацию, поехала к нему в апартаменты. Никогда не соглашусь с тем, что она, будьте-нате, не знала куда и зачем ее, собственно, везут. Это звучит как парадокс. Женщины весьма чувствительны к таким вещам. Думаю, попав в квартиру у нее просто пропало желание, либо еще какие причины вступили в силу – трусы грязные, киска не бритая…Кстати, бритая была, Володя?
- Не помню. Да и не смотрел, если честно.
- Так вот. Вполне вероятно, что эта Ольга мазохистка, или просто ей нравится некая грубость. Вот и устроила истерику, зная о жесткой Володиной натуре. И вот здесь вступает в силу тот вопрос, который мы затронули относительно Джойсовой «Пенелопы». Все ли женщины прошмандовки? И все ли мыслят одинаково? Как минимум имеем два факта подтверждающее и первое и второе. На примере Молли Блум и Ольги Самуиловны.
- В обсуждали Джойса? – Возбужденно спросил Маяковский.
- Володя, не сегодня, хорошо? – остановил Маяковского Сталин.
- Посмею добавить, - Эйзенштейн потянул руки над головой, – что каждый из нас умудрен женским блядством. Подозреваю, что каждый из вас переспал с женой или пассией кого-нибудь. Не суть важно, кого, а важен именно факт того, что дама была не свободна.
- Но ведь и мужики кобельствуют. – Констатировал Дзержинский.
- Безусловно. Но это мы делаем в несознанке, что ли. Почуял мокрое и побежал. Женщины же очень трезвы в этом вопросе. Это ты можешь проснуться, и натужно вспоминать, где же вчера гулял твой товарищ. Женщина помнит наверняка, вплоть до длины и толщины, пусть и была в стельку. Я кончил. – Сказал Эйзенштейн.
- Выходит, блядство нужно воспринимать, как данность, и позволять своей жене ходить по сторонам? – спросил Ленин.
- Надежда Константиновна ходит? – Спросил Чапаев.
- Пошел ты! – Надулся Ленин.
- Опять же, Ильич, ты недопонял. Мы не говорим об измене, мы толкуем о природе женского блядства, о некой присущей им модели поведения вне контекста брака и прочих социальных договоренностей. Из всего сказанного делаем вывод – женщины бляди, мыслят одинаково, но это совершенно не отменяет их необходимой потенции, как жен и матерей.
Как обычно слова Сталина подвели черту. Возразить мужскому коллективу на собственные умозаключения о женской природе было совсем нечего. Тем более в этот момент, за толстыми стенами мавзолея, на Спасской башне пробило шесть утра. Москва неспешно просыпалась, задумчиво варила кофе и готовилась к новому дню.
Все встали, размяли затекшие члены и, отягощенные мыслями о женщинах, отправились к своему месту пребывания в угрюмых казематах мавзолея.
Ленин потушил свечку, сложил стульчик, вернул все под кроватье. Сам же улегся, сложил руки на груди и закрыл глаза. Скоро должен сменится караул, появится обслуживающий персонал, уборщицы. Не шел у Ленина из головы это разговор о женщинах, совсем не шел. И, может быть, не столько он разочаровался во всех дамах, нет… только в одной.
Теперь Ленин еще сильнее невзлюбил бутылочку.