Баунти

Автор: Зипун воротит меня от довольных и сытых
ебись всё конём, им всё божья роса
кочевряжет с души от таких деловитых
кто после дела не смотрит в глаза
ненавижу на раз, трахнулись-разбежались
всё, в чём нету души и все ночи для сна
вольно, смирно, упали, бля на хуй отжались
и ещё когда тянет с приходом весна.

Всё о чём не мечтал, всё получалось, а потом как-то перестал мечтать, просто не интересны стали мечты, оборвалась нить, сорвался в высь воздушный змей, что бы рухнуть в пропасть рутины, переломать свои тонкие кости о грани стакана, мечты выблевались вместе с закуской, залудились мороком бытия, пропали, канули на дне, в мути рюмки. Сколько их? Сколько фантазий вытянула игла, подарив пустоту, вонючий матрас, вонючую, исколотую душу, боль? Почему? Деградация души, перевёрнутая эволюция, каждому по бесплатному пирожку? Может я не с теми дружил, не тех любил, не там родился, не тогда?

У него гноятся глаза, гниет всё лицу, наверняка гнилое нутро, весь ливер, и сердце, и печень, и почки. Он говорит, что я сильный, здоровый, смотрит с завистью, и слёзы зависти, сожаления, не понятной обиды, текут из гнилых глаз, мутные слезы с гноем, высыхая оставляют белесые дорожки. Он улыбается беззубым, гнилым ртом, прижимает меня к себе, целует, от него такая вонь. Внутри меня скрючивается, скукоживается и ноет от безысходности сердце. Я тяну улыбку, как осла за уши, она спотыкается и выходит кривая, улыбка муки, гримаса радости от встречи. В горле ком, я бью его бильярдным шаром беленькой, я пью с Гонщиком, водка как вода, купель демонов, разносится по венам, ударяет в голову и начинается, а помнишь тогда, а Машку ту помнишь....

Говорю, я приду завтра, завтра приду, завтра всё будет хорошо, завтра мы поедем в больницу, завтра будет день и будет пища, помнишь...

И свежий воздух рвёт мне грудь, дорога проткнутым косяками парком, вздрагивают надомной звезды. Слёзы сами текут, слёзы наверно от ветра, которого нет. Я ушел от тридцатилетнего, выжившего из ума старика, моего друга, моего брата, моего "с детства не разлей вода".

Закуриваю и думаю, почему так, почему он нырнул в этот кал, почему он, зачем, а в голове появляется ебанутый мотив (бывает же так, хуяк и музыка или просто слова знакомой песни) Крестик нолик, крестик снова, это проще простоооова, и хочется орать, хочется выть, хочется бить и я сбиваю костяшки о невинное дерево, боль пронзает руку на миг и слабеет, в голове снова набор идиотских слов. Крестик нолик, крестик снова...
Крест.

Ляг на рельсы, говорю я ему, просто пойди и ляг на эти ёбаные рельсы, хули ты остановился на платформе. Пойди сдохни, ебанись бля, всем будет легче, тебе же в первую очередь, ни похмелья, не гнили, ни кошмаров. Он плачет, вымазывая моё плечо гноем, его всего трясёт, он с каждым всхлипом всё сильней прижимается ко мне как маленький, маленькая ошибка хромосом, сбой системы, Человек Кусок Говна. Гной вперемешку с кровью на моем плече, открытая бутылка на столе. Нахуя ты пьёшь? Задаю я не нужный, тупой и самый важный вопрос, нахуя? Мне хочется его убить, разорвать на куски, уничтожить, стереть, растоптать. Я стискиваю зубы и бью, сдохни ты гнилая тварь, умри на хуй. И он безропотно подставляет лицо под новый удар, я валю его и душу. Чуть сильней придавить и хрустнет шея, хватаю со стола бутылку и лью ему на лицо, на сочащуюся кровью и гноем губку его рожи. Пей блядь, залейся, захлебнись сука! Только пузыри из носа и ошалелый взгляд, пустой, гнилой. Бью его бутылкой по голове, она разлетается на куски, я падаю рядом с ним, обнимая его, прижимая к себе порезанными руками, всё то, о чём мы так долго мечтали.

Нахуй я тут буду приводить картины детства? У кого не было детства, кента, сбитых коленок, чужих садов, бабушкиных блинов-пирожков. Неужели никогда не было огромной мечты на двоих и бессонных ночей, и полных запазух рассветов? Самое простое забить хуй. Забить на него, вырвать из себя чувства, вырвать, выпотрошить, выбить как ковёр душу, но этого самого простого я не могу. С ним не могу, я его лучше убью, не могу, этого никогда не смогу. Я ненавижу правила. Ёбаные правила, каждому по бесплатному пирожку. Я укладываю этот мешок говна на матрас, этот мешок говна мой друг, скажите кто ваш друг и я скажу вам кто вы и сто пудовый бесплатный пирожок. Руки трясутся, но мастерство не пропьешь, я всаживаю в его централку жало капельницы, закрепляю как в больничке пластырем. Гемодез.

Вова, конечно, с самого начала не хотел ехать, и ебал мозги, но это было бы слишком роскошно для него - не получить свою порцию дёгтя, да и бутылка, что мы распили, сделала его более сговорчивым и мягким.
Воск.

Мы не виделись пять лет! Наши дороги снова пересеклись. Мы в отпуске, а Гонщик почти в коме.

Мы каждый нашли большое ничто, НИЧТО. Мы нашли великое НИХУЯ. Так получилось, не всем же быть героями и носится с флагами, иногда не замечая, что он торчит вовсе не из рук. Мы сегменты социума великой земли, мы, зачастую уставшие, один через одного, чем-то надломленные, бредем по инерции, как в невесомости, каждый к своему апокалипсису, ахуеть, уже сука рассвет.

Какой-то умник может сказать, мол мы недостаточно хотели. Да ну на хуй! Мы нарушали правила, вот тут он прав. Я зашел в пике скудоумия и пикируя оттуда, с нарастающим звоном в ушах, добавлю - в том то и дело, что мы любили и любим нарушать правила.

Солнце простреливает горящими мечами сочность листвы, жара, ни ветерка. Плотный зной, даже курить не кайф. Гонщик приходит с вином, мы знаем тут оазис. На химкомбинат, за высохший пруд, вдоль железки, слепящей от солнца, туда, в тень мечей-тополей и сразу за забором из плит, то, что нам нужно - холодильная установка. Большой бетонный куб, высотой с пятиэтажный. Он весь перегорожен бетонными балками, разделен на множество одинаковых кубов. Только предполагаемых полов нет, вместо стен балки, скрещенные по диагонали. Наверху тридцать шесть одинаковых труб, длиннющих, знаешь - на всю ширину, в них разбрызгиватели через каждые сантиметров пятьдесят и от туда вниз летит вода. Вода падает с громким шипением, образуя в полёте тысячи тысяч радуг, от крохотных до огромных, похожих на волшебные веера или хвост Жар – птицы. Вверху, уже над самыми трубами, четыре гигантских вентилятора, я даже в кино таких не видел. Они включались автоматически, поднимался неимоверный грохот, купаться тогда становилось немного страшно, до этого кипевшая вода начинала бурлить, струи сверху хлестали сильно и зло. Не дай Бог наверху оказаться.

Тут ещё была яблоня, с маленькими японскими яблоками, райка кажется, душистая, странный хулиганистый вкус, яблоки и вино, такое вот баунти. Залинка, худенькая, в глазах всё, бесстрашная как чёрт и такая же злая, если выпросишь, прыгает первая. Ловлю её в воде, выныриваем под дождь и радуги, первородный кайф воды. Она прижимается ко мне сильно, вся упругая и вздрагивающая, на миг, на секунду, тут же отстраняется, царапает грудь, ныряет и уплывает. Тут шесть метров синей глубины, на дне наше вино и придавленный бутылками пакет с яблоками. Гонщик пять раз может проплыть от стены и к стене под водой, это рекорд, мы вообще часто тут спорим, всё время ищем новое, чем острее тем лучше, жизнь бьёт в нас, риск – баунти.

Волшебство вина – беспутная блажь баламутства, глотками, возведённые дворцы, мы два царя и две королевы, весь мир для нас.
-давай я тебе массаж сделаю,- Залинка обжигает взглядом надкусывает яблоко, у неё самые сладкие в мире губы, думаю я.
-сделай мне, - говорит Катька и откидывается на траве, капли воды на смайле - коленке, на бедрах, горят на солнце, она переворачивается на живот и оглядывается через плечо.
-а мы купаться. Пошли Гонщик, - даже за руку не успел схватить. Всё произошло так быстро, вот они сидели, а вот уже только я и Катька.

Я кладу пальцы на её тонкие ключицы, она их сводит, опускает голову на руки и закрывает глаза. По бархату спины, до круглой попки, где пушок над копчиком, потом также медленно вверх, развожу пальцы, что бы обхватить ребра, совсем не давлю. Каждый раз, когда пальцы попадают в ложбинки рёбер она вздрагивает и я замечаю, как она самую-самую малость, раздвигает ножки.

-эй, эй, - откуда-то сверху кричит Залинка, - я сейчас прыгну. Её не видно, она стоит напротив бесовского солнца, больно смотреть, я подпрыгиваю и через мгновенье в воде, потом к ней, вверх, по скользким мокрым балкам.

Я уже писал как мы спорили, мы по-разному ныряли, высшим пилотажем считалось прыгнуть с третей балки, пролетев между первой и второй. Так могли кроме меня и Гонщика еще пару человек, с четвёртой и пятой никто не нырял головой, слишком высоко и мешают трубы, а в проем между балок попробуй попади, короче с четвертой самоубийство, а с пятой просто пиздец. Залинка была над вентиляторами, оттуда и не думал никто прыгать. Я карабкался, забирая к середине, она стояла над вторым вентилятором, прямая как струна, смотрела с улыбкой вниз и вдруг пошла по кругу, в это время вентиляторы включились. И Залинка пропала…

Нет она не упала, нет, я благополучно нашел её вжавшуюся в дугу круга, между двух вентиляторов, сам не знаю как я туда влез, скорей всего от страха. Она тогда тоже первый раз сильно, до неприятной дрожи испугалась. Мы замерли наверху, я заставил ее смотреть вдаль, туда, далеко, за мечи тополей, в лазурную синюю даль, бесконечного, летнего неба. Так мы и сидели, держась за друг друга, впервые испытав испуг потерять нашу юную и беспечную жизнь или ещё больший испуг, изувечить наши молодые, здоровые тела. Мы потом их всё равно изувечили, но тогда, тогда был первый, острый страх. Когда вентиляторы заглохли, словно успокоенные чабаном огромные псы, мы скользнули по горячим стенкам к лопастям, повисли на них и одновременно полетели в синеву.

Вечер, пропитанный запахом липы, чёрный, густой и пьянящий, принесший толику прохлады, застал нас в парке. Стонала о блатном гитара, гулял, вспыхивая косяк, приглушенно звякали бутылки вина, она сжала мне руку и горячо шепнула в самое ухо
-пошли, искупаемся…

Мне нравились её злые поцелуи, дурел, когда она заводила глаза и таяла, прижимаясь. Мокрая, голодная и вечно злая, смеялась с хрипом, с хрипом что-то выкрикивала, рвала меня...

Потом мы залезли на трубу, знаешь, такая бетонная дура, в красно-белую полоску, забрались на самую верхнюю площадку, теплые прутья, тепло от трубы, я уже не помню о чём мы проговорили до рассвета, а может просто об этом не нужно писать, ведь бывают вещи о которых совсем не нужно писать, банальные и в тоже время фантастические вещи…

Это вспоминается само собой, пока они отвернувшись друг от друга трут слезы, это слёзы, обыкновенная влага из глаз, а может из души, что то я слышал за глаза и душу. Я заебался это писать, за каким? Хуй его знает. Залинка опять сидит, третий срок! Гонщик подарил мне фотографию, там он стоит раскинув руки, вот-вот взлетит. Стоит между Серёгой и Валерой, обоих нет, один «взлетел» от «тубика», другой от цирроза печени, от чего взлетит Гонщик? От какого ...баунти.

Простите.