Дети Прометея

Автор: ZafuDenZafa …«Знающий о грядущем» висел на мрачной скале, прикованный крепкими цепями, с вбитым в грудь алмазным клином. Могучий орел разрывал когтями его тело и клевал его печень.
Громкие стоны пронеслись над землей, заставляя содрогаться всех, кто их слышал. Сделав свое кровавое дело, птица улетала, но только для того, чтобы вернуться вновь, чтобы вновь терзать и рвать едва зажившую плоть. Перед глазами «знающего о грядущем» мелькали яркие, четкие огненные картинки…

* * *
…Деревянные, в глубоких трещинах, колеса повозки то и дело подскакивали на булыжной мостовой, заставляя ее измученное тело реагировать на каждый толчок ослепительной вспышкой боли. Хотя еще вчера ей казалось, что больнее уже быть не может. И даже лютый холод не притуплял эту нечеловеческую боль, он лишь позволил оцепенеть мозгу, да превратил ее пропитанную кровью и рвотой «позорную» сорочку в звенящий на морозе колокол смерти. Ее руки были высоко привязаны к столбу, вбитому в середину повозки, и она в мыслях благодарила Бога за то, что распухшие кисти с раздробленными пальцами и вырванными ногтями единственные из всего тела уже не чувствовали боли.
— Ведьма! Проклятая ведьма!!! — ревела грязная толпа во всю свою многотысячную глотку, опьяненная предвкушением предстоящего зрелища. Толпа улюлюкала, свистела и швырялась камнями, объедками и кусками замерзшего дерьма. Но ей уже было все равно. Повиснув на веревках, впившихся в руки, низко опустив косматую голову, она лишь глухо стонала под градом камней.
Повозка остановилась в самом центре площади, там где высился огромный столб, на этот раз ее последний столб, со сложенными у его основания кучами хвороста и поленьев. После того, как разрезали стягивающую ее запястья веревку, она мешком обвалилась на дно повозки, не в силах сделать самостоятельно эти несколько последних шагов от столба к столбу. Палач схватил ее за окровавленные волосы и грубым рывком выволок из повозки, заставив высоко взметнуться ее босые, изуродованные в пытках ноги. Толпа восторженно взвыла и разразилась очередным шквалом камней, один из которых, попав ей в висок, милосердно лишил ее сознания…
…Очнулась она лишь для того, чтобы умереть. Дым разъедал глаза, разрывал легкие, сквозь его плотные клубы уже проглядывали юркие язычки пламени, пока небольшие, но уже жадные и голодные.
Толпа замерла в экстазе, алчно вглядываясь сквозь дым в ее искаженное безумием лицо, липкими взглядами по каплям высасывала муку и страдание из ее расширенных зрачков, чтобы потом бережно слить их в перегонный куб своих грязных душ, трансформируя в ненависть, похоть, ложь и страх.
Огонь вспыхнул ярче, кожа на ее ногах вспухла волдырями, лопнула и засочилась, тело забилось в цепях. По площади пополз запах горелой плоти, толпа трепещущими ноздрями вобрала его в себя, нетерпеливым рыком подстегивая палача. Пламя взметнулось к небу, вместе с ее звериным воплем, и тут же вопль перешел в хрип, а затем оборвался и он, когда пламя хлынуло в широко открытый багровый рот. Она затряслась, вспыхнули волосы, кровавые белки глаз закатились. Кожа уже не вздувалась волдырями, она сразу чернела, обугливалась и трескалась, позволяя ревущему уже в полную силу пламени жрать мышцы и кости…

* * *
…Ревущее в полную силу пламя пожирало графскую усадьбу с жадностью изголодавшегося дракона. Алчные драконьи пасти без труда находили себе все новую пищу — изрубленную топорами и шашками старинную мебель, сброшенные со стен, изорванные картины в поломанных рамах, и книги. Множество книг, сваленных в огромную кучу посреди библиотеки, пылали погребальным костром над мудростью тех, кто их писал. Хлопья пепла взлетали вверх, пожар разгорался и гудел, рассыпал мириады алых и золотых искр, взмывал кометными хвостами к почерневшему потолку. Наконец, тяжелые деревянные балки застонали и рухнули, похоронив под собой старинное дворянское родовое гнездо вместе с изуродованными трупами его обитателей.
Но пожар бушевал не только в доме. Весь двор был ярко освещен полыхавшим пламенем, горели все хозяйственные пристройки, горела и запертая снаружи конюшня с дюжиной породистых лошадей внутри. Вдоль всей задней стены конюшни были сложены и подожжены кучи хвороста, обильно политые керосином, поэтому, несмотря на то, что с утра шел дождь, они ярко пылали. Пламя охватило уже всю конюшню и с каждым мгновением вздымалось все выше и выше, дверь в конюшню, запертая снаружи на тяжелый засов, была уже в самом центре пылающего костра. Сквозь яростный рев огня слышалось паническое ржание лошадей. Клубы горячего, едкого, удушливого дыма наполняли конюшню, жар внутри был едва переносим, рев огня оглушал. У лошадей уже дымились гривы, с налитыми кровью бешеными глазами, роняя пену с губ, кони били копытами в стойла, оглашая пространство пронзительным предсмертным ржанием. Огонь распространялся так быстро, что часть крыши очень скоро рухнула. Громкий, странный и устрашающий звук, похожий на глубокий нутряной рык огромного диковинного зверя, сопровождал этот обвал. Огромный столб пламени высоко поднялся в ночное небо, освещая пространство далеко вокруг. Из пылающих руин конюшни факелом вырвался единственный уцелевший жеребец, с горящими хвостом и гривой, уже не в силах ржать, а лишь только хрипя, он умчался во тьму, к спасительной реке, в водах которой отражалось зарево пожара…

* * *
… С горящим хвостом, обугленной шерстью, уже не в силах мяукать, а лишь только хрипя, кошка слабо скребла перебитыми лапами по мерзлой земле, словно пытаясь уползти от своих мучителей. Их было трое, смешных розовощеких мальчишек, одинаково потешно сидящих на корточках перед агонизирующим зверем.
Решение сжечь кошку они приняли еще вчера, после того, как в школьном туалете, раскрыв желторотые клювы, наблюдали за тем, как с едва слышным потрескиванием горит и корчится в огне паук вместе со своей паутиной. Паук сгорел так быстро, что, не успев даже пропустить все увиденное через свое сознание, мальчишки разочарованно таращились на то место, где только что висела паутина. От паука не осталось даже пепла, только легкий запах горелой спички напоминал об экзекуции.
Подходящую кошку нашли быстро: рыжую Хвойду знала вся школа, она уже семь лет жила в каморке у сторожа и регулярно приводила на свет многочисленных котят, большинство из которых впоследствии перекочевало в дома к детишкам. Хвойда была ласковой, незлобивой и слегка безбашенной: невзирая на свой солидный кошачий век, она могла часами с упоением гонять по двору оторвавшуюся от чьей-то школьной формы пуговицу, напрочь игнорируя писк голодных котят и мотая из стороны в сторону отвисшим животом с набухшими сосками. Отвлечь от этого увлекательного занятия Хвойду мог только голод.
Запах кошачьих консервов Хвойда знала превосходно. Дети, экономя на завтраках, частенько баловали рыжую мать-героиню. Она принюхалась, после чего, громко мяукая и подняв хвост трубой, потрусила за угол, к школьным пристройкам, откуда ветер доносил знакомый упоительный запах.
Мальчишки долго не решались. Они даже позволили Хвойде полностью доесть консервы. Пока она ела, в растерянности топтались рядом, наклонялись, пытались заглянуть в прищуренные от удовольствия кошачьи глаза. Когда кошка уже вылизывала опустевшую банку, на голову ей опустился камень. И хотя камень был большим, все же детские руки, державшие его, были еще слабыми, и удар получился недостаточным для того, чтобы Хвойда умерла сразу. Удары посыпались градом: потея и сопя, мальчишки били кошку камнями, палками и рюкзаками. Когда она перестала вопить и дергаться, дети присели вокруг нее на корточки и поднесли к истерзанному кошачьему телу огонек зажигалки. Пропитанная кровью шерсть никак не хотела гореть, огню поддались только усы и брови. Тогда мальчишки, каждый из своего рюкзака, достали тетрадки и начали аккуратно и тщательно подсовывать под Хвойду вырванные из них листы. Парочку тетрадей они положили сверху, раскрыв их шалашиками. Смерть для Хвойды воплотилась в четыре пятерки по русскому, две по арифметике и листок контурной карты с аккуратно заштрихованной территорией государства Ватикан…

* * *

…В Ватикане в этот день стояла невыносимая жара. Люди ползали, словно тараканы, вдохнувшие дихлофоса, лениво перебирая ногами от собора к собору. На площади святого Петра одна престарелая англичанка, рассматривая достопримечательности, потеряла сознание и упала на брусчатку, размозжив голову. В небольшой лужице крови, вытекшей из ее головы, покрытой невесомым седым пухом, отражалось солнце.
Члены консистории заседали в темном огромном зале, в окна которого едва проникал свет. Посреди зала стоял громоздкий прямоугольный стол, за которым сидели кардиналы с устало прикрытыми от духоты глазами. Папа строго-настрого запрещал в его присутствии включать кондиционер. Учитывая возраст, его телу в любую жару было прохладно. Сам понтифик сидел во главе стола, свесив голову на грудь, что-то бормоча и пуская слюни на крест. Его старые руки иногда нервно сжимали подлокотники кресла, словно внутренние демоны из мира Морфея терзали душу и тело монарха и суверена Святого Престола.
Целью заседания консистории было обсуждение испанского нунция, которого обвиняли в растлении малолетней девочки. Потерпевшая к тому же приходилась племянницей самому нунцию, что делало и без того неприятную ситуацию просто омерзительной. Кардиналы высказали свое мнение и теперь ждали решения Викария Христа. Великий понтифик медленно открыл глаза, осмотрел священную коллегию пустым отрешенным взглядом, тяжело вздохнул и вдруг очень громко, с надрывом, произнес:
— Я каюсь в совершенных церковью грехах перед человечеством и с вас этого требую, твари Божьи, — последние слова были произнесены уже не голосом Епископа Рима, а пронзительным голосом женщины, испытывающей невыносимую боль.
Кардиналы с изумлением и страхом воззрились на понтифика, кто-то схватился за сердце, кто-то просто открывал и закрывал рот, вытаращив глаза. И в этот момент верховный первосвященник Вселенской церкви — Великий Папа — ярко вспыхнул и весь загорелся желто-синим огнем. Из нутра понтифика доносились страшные, леденящие кровь голоса и звуки, то женский крик, то детский плач, ржание коня, визг кошки. Кардиналы тряслись в немом ужасе и никто из них не мог встать со своего кресла. Словно парализованные, они наблюдали, как яростно пылает раб рабов Божьих. Понтифик вскочил с кресла, и кардиналы увидели, что это уже совсем не Папа, а худая костлявая женщина в горящих лохмотьях, чья обожженная кожа вздулась пузырями. По всему залу запахло горелым человеческим мясом. Женщина извергала из себя проклятья, плюясь искрами в лица кардиналов. В следующий момент она рухнула на четвереньки, снова преобразившись в Епископа Рима, но тут же пылающий суверен с проворностью животного запрыгнул на стол и превратился в лошадь. Встав на дыбы, объятая пламенем лошадь стремительно опустила копыта, разбив одному из кардиналов голову всмятку. Не успело тело кардинала обмякнуть, как сразу же огненное парнокопытное обратилось кошкой с горящей шерстью, невыносимо воняющей гарью. Хрипя из последних сил, кошка свалилась со стола, поползла по залу и замерла в дальнем углу, упершись уже оголившимся дымящимся черепом в стенку. Через несколько мгновений кошка рассыпалась маленькой горсткой пепла.
Поток дышащего зноем ветра подхватил, приподнял этот легкий пепел, закружил, свивая его в спираль, поднимающуюся от пола до потолка. Ветер издавал резкий свистящий звук и срывал шапочки с голов кардиналов. Достигнув максимальной скорости, спираль сжалась по высоте, вспыхнула, залив все вокруг ярким светом, и на ее месте в воздухе завис гигантский орел с широко расправленными могучими крыльями. Он хищно обвел взглядом зал и молниеносно, разбив окно и стены, взлетел в небо, направляясь в сторону мрачной скалы Кавказа…
— Амэн, — еле слышно выдохнул один из кардиналов. И вдруг, словно ожидая этого слова, массивные католические кресты, лежащие на красных папках кардиналов, поднялись в воздух, на какое то мгновенье зависли, слегка покачиваясь на уровне глаз членов священной коллегии и, чуть наклонившись под небольшим углом, вонзились каждому кардиналу в горло, как раз между подбородком и кадыком. Кресты стремительно накалялись, обугливая сжимающуюся от высокой температуры кожу кардиналов, и через несколько минут вокруг стола пылали восемь факелов из человеческих тел, а еще через полчаса вся комната была охвачена пламенем…
…Небо стало бордово-красным с черными пятнами. Едкий темно-серый дым стлался по улицам, дышал, словно живое существо, раздувающимися ноздрями вдыхая души сгоревших заживо. Ватикан горел…

* * *
…Смерть для него раздробилась во времени на тысячи ударов когтей и клюва, рвавших печень. Он висел на скале целую вечность и знал, что умирать будет вечность. Но то, что он видел под собой, у подножия скалы, стоило того. На сколько хватало взгляда, непроглядную темень ночи освещали тысячи костров, у которых сидели они, его дети, пока еще слабые, глупые и беспомощные. Но это ненадолго. Украденный им огонь дарует им силу, мудрость и могущество. И тогда его дети бросят вызов богам, смеясь им в лицо.

mamalukabubu, ZafuDenZafa сентябрь 2009