из цикла Цейтнот

Автор: Саша Дохлый «Жить бы у моря…»

Жить бы у моря, и чтобы всегда
начало зимы или поздняя осень
время, когда берега, и сушу вообще, вода
особенно сильно пытается сбросить

в себя же. Выходить на болконский
(еще в лисьей шапке из листьев)
где спеют напротив, поспешают оконца
утренним солнцем излиться.

Курить исключительно трубку.
Писать акварелью лишь море и горе
его. Слушать молчание рации.
По капитански, из рубки
смотреть, как жизнь меняет героев
не трогая декорации

«Прибытие поезда»

То - не поэзия, то - не Бродский
картавит названья рифмованных улиц.
Город не текст, скорее неброский
эскиз: в темную воду, ссутулясь

глядят фонари, будто бы сотканы
из собственной тени. Впотьмах
им вторят последними окнами
по кутузовски хмуро дома.

Перемигиваются автомобили
цветными диодами сигнализаций.
Этот город любили, этот город бомбили
он следит за тобой, как охотник за зайцем.

Бегает время по кругу. Комната. Темноте
не мешая, не включив ночника
эту строчку: "Завтра в 7 зпт
Ваша С тчк". Завтра в 7 зпт. Ваша С тчк.

про себя повторяю. Этой строчки лет сто.
От горчичника старой бумаги
пахнет сладко. Представляю лицо
женщины, что не встретишь в универмаге.

Только сходящей с поезда Петербург-
-Москва. Женщины строгой, чахоточной
красоты. Рядом с которой груб
всякий портрет, даже фотографически точный.

Долго не мог уснуть, - принял снотворное.

Утро. Небо насыпало килограммы
опиумного порошка, припорошило черные
улицы. Я, поверив в текст телеграммы

Вышел из дома. Серые многоэтажки,
как картонные коробки из-под
гигантских холодильников. От первой затяжки
захожусь кашлем. Жадно тяну кислород.

Высыпают первые заспанные прохожие.
Все по-новому. Отчетливо, как никогда днем
цоканье каблучков, привлекательно схожее
с перестуком печатной машинки в одном

и мелкой дробью эшафотного барабана
в другом. С мяукающим просвистом
шальные проносятся мимо по автобану
машины. Ловлю такси, говорю таксисту:

- До вокзала. - Сколько? - Триста.

И вот, наконец, ленинградский вокзал
Пахнет выпечкой и мужиками. Слышится
шершавая нерусская брань. В глаза
бьет восходящее солнце. Ижицей

скачет галка среди воробьев. Поезд
гвоздем по стеклу режет воздух.
С поезда сходит старушка, в пояс
кланяется, достав метр, говорит просто:

- Стойте ровно, или сами себя смерьте.
Костюмчик пошьем хороший, что надо костюмчик.
Ну что вы дрожите, голубчик?
Никогда, хи-хи-хи, не видели смерти?

«Каждодневное»

Выходишь во двор, выходишь на
улицу, еще до темна
Заполночь возвращаешься
Думаешь: "Вот бы чая щас, а..."

«Санька»

Время - зима, время - обновлять гардероб:
Саньке - пальтишко, деду - тисовый гроб.
Комната, - на покойном пристроился кот,
искоса смотрит, будто занятый лапой,
за мотыльком под бесстыжею лампой,
- прокурена так, что вот-вот поплывет

засквозит в черные щели пространство
- все здесь жаждет призрачных странствий
вот и стул принимает очертания лошади
ей не терпится, терпкий вкус ожидания
вяжет глотку хурмой; вот и шкаф уже здание
вот и пол почти вписан в пол площади.

Санька, рядом мертвец, между оконных рам
делящих мир на этот и тот, напополам
с виду почти живая, жирная черная муха,
а внутри, как в скафандре, - пугающе пусто.
Дальше - одинокий прохожий, как дустом
присыпанный снегом. Нелепая погремуха

в божьих руках. Но все еще что-то стучит
внутри человечка, гремит, как гремят ключи
на поясе у содержательницы борделя.
И долго еще, может оттого, что неповторимо
перед глазами: прохожий идет мимо
и от мороза, как от стыда, щеки его зардели.

«Яблочный спас»

Яблоки жалобно под ногами взвизгивают
как мышки, которых в детстве бросал в печь.
Дети они все изверги -
от этого ни спрятать, ни уберечь

Яблоки. Поднимешь одно в черную точечку
снимешь тонкую кожицу
и не знаешь, чего больше хочется
запульнуть подальше или укусить и от кислоты корчиться

Или принести тебе несколько, положить в изголовье
Ждать пока проснешься, смотреть ласково
с любовью
что ли
с опаскою

Думать, что вроде вот она осень
что пропали и никому нет до нас дела, что никто не спас
деньки, когда даже ночью +28

Календарными листьями на полу
яблочный спас

«* * *»

Белье во дворах - первый призрак весны.
Ласточки, дымка, и прочая требуха
признак второй. Третий, конечно, сны:
бледнеют и осыпаются, уступая верха

тому, что называть принято полной
жизнью... И когда весь лед Антарктиды
уйдет на коктейли, по волнам
и движенью схожим с движеньем тортилы

ты поймешь, что дрейфуешь на льдине
единственной в море, где-то посередине
между синим и синим, что один и
для глаза маячного совершенно невиден.

Что позвоночник твой есть ось земная
а память давно потерянный снимок
который девочка, не замечая, сминает
пока отец снимает рубашку, левый ботинок...

Тогда сиди, жди своего Титаника
смотри, как перо рыщет точку-нору
заячьим следом петляя, не находит никак
и ни с чем возвращается в конуру.

«Пейзаж»

Кажется, пейзаж этот соткан
из камня и онемелости
и нужно не мало смелости
чтоб, распахнув настежь окна

впустить его внутрь, в комнату.
Представим его подробнее:
лист, по которому дробные
числа ползут - вспомни, то

только стена и пожарная лестница.
То, что можно принять
за ящики, это, приятель
балконы, естественно.

Стиранная с хлоркой синяя
тряпка над этим всем -
небо, но где-то в семь
вешают новую, черную. Линия

передачи; птицы сидят нотами
Но не идет речь
о том, чтобы извлечь
что-то кроме полной длиннотами

какофонии. Короче, пейзаж
обычный для города
не дающего поводов
художнику для дерзких краж.

(Но если все же осмелишься
впустить его внутрь
спрячь всю домашнюю утварь
особо - ножи и женщин)

«Последний день Помпеи»

Где-то чайка кричала...
Было утро – началом.
Завернувшись в простынку
ты курила, молчала.
И окно - фотоснимок

(этак сажень на сажень)
впечатлилось пейзажем -
зацвели за ночь вишни.
На испачканном сажей
небосводе чуть слышно

бьется нервными, тяжкими
папиросными тяжками
над горою звезда.
И пугают протяжными
сонных птиц поезда…

Где-то чайка кричала
как будто кончала
хотя в городе нашем
нет ни причала
ни заброшенных башен

"Неуместный человек"

Приходишь, потому что зовут
Садишься в дальнее кресло
И либо ты один необут
либо пиджак по шву треснул

В общем, из обстановки
выпадаешь куда-то в тень
книжного шкафа. Неловким
взглядом обводишь гостей:

жирный, с французским проносом
травит, одну за одной.
байки. Другой, крупноносый
ржет, как душевно больной.

Дамы порхают птичками
(сравненье придумали дамы)
А ты отсырешими спичками
рисуешь им признак адама

И ты претендуешь на
выход из этого дома
в котором одна лишь стена
фасадная тебе и знакома

да куст у этой стены
с повязанной красной лентой.
Но, - в том доля твоей вины
тут ты становишься пленным

молчания, потому как
сбил со стола статуэтку
когда оправлял пиджак
(поднял с пола монетку,

кого-то случайно пихнул
сделал хоть что-нибудь
встал со скрипом, чихнул
- нужное подчеркнуть).

В такие моменты ждешь
звонка, приступа, или
такой грозы, чтобы дождь
лил и лил и лил и...