Литература:: - Поднебесная 2

Поднебесная 2

   [ принято к публикации 10:17  21-03-2010 | Бывалый | Просмотров: 1659]

Секс имеет чистоту и значение правого дела только среди подростков от 12 до 16 лет. Дальше он нужен только в целях деторождения и рекреации, а сам по себе лишается глубинного смысла.

 Великий Ши (Мао) об учении Тантры.

Считается, что Монголия – отсталая страна, где нет ничего, кроме дикой природы и, соответственно, монголов. Это не совсем так. Место, куда Мишу Инина определила воля дядюшки Дэма, было особенным и сокровенным. И по уровню технической оснащенности существенно превосходило аналоги. Это был настоящий рукотворный град, вертикально уходящий под землю. Его купол, прикрытый живописным озером, оканчивался как остров рыжего, местами – огненного цвета. На берегу озера стоял монастырь, почти сливаясь с бурым разнотравьем. От монастыря к острову тянулся четко прописанный на ультрамариновом фоне бамбуковый мостик. Когда по нему, как бусина по нити, скользила фигурка в оранжевой униформе, весь пейзаж казался уютным и очеловеченным. Грешному западному созерцателю, при виде этой идиллии, не пришло бы в голову, что котловина, и остров, и озеро, и вся раскинувшаяся вокруг страшная безводная пустыня – есть устройство по сбору, переработке и архивации невиданных объёмов возобновляемой энергии.  

Примерно в километре от озера, широкая грунтовка обрывалась у похожего на черную таблетку ангара, с дебрями антенн на крыше. Если не считать монастыря и этого словно прикатившегося на ребре, явно функционального объекта, никаких признаков разумной жизни в этом пустынном азиатском закоулке не наблюдалось. Вся жизнь была сосредоточена под удивительно достоверно разыгранным ландшафтом. И к слову сказать, это была настоящая жизнь. Вот именно – настоящая. Так было надо, чтобы она ушла под землю и затаилась.

Один или два массивных армейских внедорожника, почти не сбрасывая скорости, ныряли в ангар, и дальше двигались по хорошо освещенному туннелю. Он образовывал крутую спираль, так что, при подъезде к карантину начинала кружиться голова. И каждый раз, создавалось полное впечатление, что ты из реальности попал в подземное царство, со своей физикой, языком и законами. Здесь всё было по-своему непреложно, запредельно серьезно. И дети, которых привозили в Дацан, сразу проникались торжественным, просветляющим духом этого места, сразу понимали, что здесь не зашалишь.

Так называемый Дацан представлял собой полностью автономное научное сообщество. Там затворились те, кто решил посвятить себя науке и истине. Никто из пылких молодых ученых не вышел оттуда живым. Человек старел, даже мумифицировался, но его разум лишь дальше раздвигался границы познания, пока они не терялись вовсе в блаженной и все ведающей пустоте. Старейшины Дацана уже бросили считать свои годы. Ясные, благообразные и почти невесомые, они, как глубоководные рыбы, покачивались в депревационно-интерфейсовых коробах, похожих на склизкие коконы. Истина, в который они несли глубокий дозор, сделала их настоящими, выдубила их существо до критического минимализма, обострило их восприятие до астральной остроты. 

Там же, в игре, проводил все свободное от будничной службы время сплоченный коллектив Дацана. Игра называлась «Поднебесная 1.0». Продукт, который вот-вот, через несколько лет,  взорвет и проглотит рынок компьютерных игр, будет называться «Поднебесная 2.0». Ну, а третья версия всем вам, конечно, хорошо известна.

Кроме Миши, в Дацан привезли еще группу подростков. В том числе, одну вихрастую конопатую девочку. Миша счел ее добрым знаком и не слишком печалился о заброшенном мире. Монахи с удлиненными бритыми головами тихо раздели детей и развели в разные стороны. И первое впечатление от Дацана – была эта девочка, не стесняющаяся своей наготы и не понимающая, насколько она красива.

После карантина один из старейшин ненадолго вернулся в реальность и сказал речь. Был он похож на ветхий груздь, не тронутый червем. Тело обернуто в малиновый саван. Четки из нефрита и оникса шелестят между пальцами. Голос мелодичный и металлический – кованый.

— Дети! Пусть поднимет руку тот из вас, кто считает, что его украли. Что его разлучили с настоящей жизнью и засунули в нору с мыслящими мощами. Кто считает, что его лишили свободы? Правильно. Вы особые, вы не такие, как все. Глупых, противных и невоспитанных, ленивых и неуклюжих сюда не привозят. Мы не берем к себе тех, кто успел испортиться. Но вы не лучше других. Просто мы не в состоянии забрать и спасти всех детей. Да всех и не нужно.   

Неожиданно он улыбнулся, и морщины на его руках и лице стали разглаживаться. Он поманил к себе одну из девочек и стал с нежностью ощупывать глубокую выемку на ее бритом затылке.  Казалось, его раскрепощенные пальцы выводят на ее позвоночнике мечтательную мелодию. Она была та самая девочка, которую Миша уже заприметил. Но уже без своих кислотных вихров.    

— Это было давно, — начал дед снова, посадив зардевшееся юное существо себе на одно колено. – В 72 году прошлого века. Общеизвестно, что в этом году в Китай приезжал президент Никсон. Незадолго до этого, Великий Кормчий получил послание от группы ученых, которая именовала себя «Поднебесная». Письмо было составлено на английском языке, но именование было русским. Мао тогда уже плохо соображал, но письмо его позабавило. Он передал его своей жене Цзян Цин, которая занималась разными культурными вопросами. Эта чуткая, добрая женщина, чье изображение на почетном месте парит в нашем актовом зале, сразу оценила всю важность этого обращения. Она приняла судьбоносное для всех нас решение: создать Дацан. И устремила все свои силы на исполнение этой миссии. Через несколько лет, наливное и страстное синее яблочко революции сгниет в застенках ревизионистов. Но дело подхватят надежные люди. Настоящие люди из разных частей света.   

Я был в числе тех, кто входил в группу «Поднебесная». Мне выпала честь приложить руку к документу, инициировавшему наше общее дело. Почти все мы были математики, но наше письмо не содержало формул. Это был скорее набор лозунгов, недоказуемых утверждений. Мы просили Вождя спасти науку, спасти коммунистическую идею, спасти честь человечества. И великая сила, вняв нашим доводам, двинулась нам навстречу. Мы исходили из того, что официальная капиталистическая наука забралась в тупик. Нам, математикам, бившимся над решением одной весьма отвлеченной проблемы, было совершенно ясно, что все усилия наших коллег, одержимых духом наживы, будут брошены на тотальный холокост. В чем он выразится, в какой форме произойдет, не важно. Важно то, что наши заблудшие собратья используют некорректные методы познания и обобщений. А мы решили заниматься настоящей наукой, подлинным знанием в полном отрыве от мира. Нет, мы не плюнули на людей. Мы решили их спасти. То, что от них осталось.  

Потому что, — старик задумался и затянулся ароматом чистой девичьей кожи, — наверно, потому что мы гуманисты. Потому что мы не отбросили, но с предельной отчетливостью методологически обосновали так называемый человеческий фактор. Одна из главных идей, которую мы успешно развиваем, состоит в том, что человек – это целое измерение. Как пространство и время. И он содержит в себе возможность новых измерений. Любовь, например, это очень привлекательное и перспективное измерение. Мы уже приступили к его изучению. Точнее, к просвещению себя знанием этой безусловной данности, заполняющей все мироздание. Ах, любовь, — смышленая девочка погладила голую впалую грудь старика, отчего она выправилась, по ней брызнули вены и мускулы. – О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! – глаза старика озорно блеснули. – Цзян Цин сразу поверила, что существует математическая неизбежность коммунизма. Потому что умела любить. То есть, не имея никакого представления о высочайшей математике, могла это почувствовать. Мы сейчас способны оперировать такими понятиями, которые можно только слегка почувствовать, как промельк крыла прекрасной бабочки. Это наша наука, а не западная, добилась прорыва. Мы вычислили божественную справедливость, а не они. А теперь приходит пора взять у них природу и человеческое сознание. Мы знаем, как правильно с этим обращаться. Они нет. Мы гуманисты, они циники. Они создали свои машины по образцу неверно поставленного человеческого интеллекта, и сами уподобились роботам. Наши машины созданы по другому образцу, на основе иных принципов, которые не в состоянии выразить их язык и вообразить их головы. Это мы можем прижимать к себе юных прекрасных дев и издали видеть Бога. А они мастурбируют на детскую порнографию, заживо гниют под щелочными дождями и забываются с помощью наркотиков. Вот так, мои маленькие господа.

А теперь – зачем мы вас сюда всех свезли? Нам нужно, чтобы кто-то продолжил наше дело, когда мы окончательно сольемся в игру. Чтобы кто-то привел в игру всех, кто остался и способен сопротивляться бушующей заразе. Вы – новое поколение неистребимой советской науки, новое поколение человека. Вы истинные цветы Культурной Революции.

Старик поцеловал девочку в нежный пушок на загривке и стал медленно заваливаться. Он возвращался. Девочка встала, немного разочарованная, хитро улыбнулась и нанесла старику ногой молниеносный удар в голову. Конечно, потешный удар. Все, кроме Миши, заржали. Монахи положили уснувшее тело на носилки и привычно закрепили ему голову нефритовым стержнем. Миша уже видел такие и знал, что они не причиняют вреда и для чего-то служат. Плоть старика быстро увяла, кожа сморщилась, лицо стало синим. Кончив речь, он совершенно опал и съёжился.

Девочку звали Лю, но она настояла, чтобы все, за исключением, конечно, монахов, кликали ее Люськой. Она тоже не мерзла, как и Миша, а также, еще один рослый беленький мальчик по имени Лайтер. Все остальные дети постоянно дрожали и боролись с ощущением холода. Температура в гимназии, да и по всему изведанному пространству Дацана не поднималась выше 15 градусов Цельсия. А детям выдавали только хлопчатобумажное кимоно, почти не закрывавшее бедер, и сланцы. Спали они на жестких пластиковых лежаках в тесных, ярусами, каморках, где оставалось не больше локтя личного пространства. Личных вещей у них не было. Чтобы согреться, мальчики приспособились драться или брали активные наряды повинности, такие как работа в оранжереях, погрузочный или каменедробный труд. Девочки тоже дрались, но чаще прижимались друг к другу и учащенно дышали на неокрепшие груди. Мальчикам было нельзя прижиматься друг к другу. Лет до 14 они, отставая в своем половом развитии, были низшей кастой. Пока не случился прецедент, после которого девочки и мальчики стали свободно и непредвзято прижиматься между собой. И уже не с грубой целью телесного согревания.  

Миша был щуплый, немного наивный, а скорее, сосредоточенный на своем внутреннем мире, подросток. Он пользовался покровительством Лайтера, самого сильного мальчика в их возрастной группе. Лайтер был потомок расстрелянных полицией немецких лефовцев и очень гордился татуировкой, изображавшей АК. Миша был прикреплен к библиотеке и вел малоподвижный образ жизни. Лайтер командовал бригадой, осуществлявшей разные мелкие починочные работы. Он плохо разбирался в конфуцианстве и древней китайской письменности. Зато проявлял удивительные способности к математике и уже в 13 лет мог предчувствовать ту ускользающую и косую логику, что пронизывала основы нового материализма.

То, что другие принимали за покровительство, было самым естественным притяжением разных психических типов. Правда, в такой дружбе не бывает истинного равноправия. Миша догадывался о своем превосходстве над Лайтером, но гнал от себя подобные мысли. Тот, в свою очередь, тоже чувствовал это, но не мог для себя уяснить, почему он ведется, не злится на Мишу. Вдобавок, им нравилась одна девочка – Лю.

Однажды Лю подошла к Мише после уроков и напрямую спросила:

— Ты мастурбируешь? Дрочишь? – глаза, темно-вишневые мишины, и сероватые, как иней, у Лю – встретились, и Миша сорвал взгляд, испугавшись и разозлившись одновременно.  

— Никак нет, — высокомерно ответил он. – Не знаю за собой этой животной привычки.

— А Лайтер дрочит. И все пацаны тоже дрочат.

— И пусть, — сказал Миша и снова отвел глаза. – А ты разве видела? Может, и помогала?

— Может, и помогала, — улыбнулась Лю и встала вплотную к Мише. – А ты, значит, не дрочишь? Врешь. Типа, я не такой, как все.  

— Женщина, я не вру, — грубо ответил Миша и поспешил оторваться. Но Лю не отставала.

— Дрочить – это естественно. Ну, конечно, смешно выглядит со стороны. Как вы тщетно прячете свои нелепые торчалки. А что другое вам остается, как не дрочить?  

Миша показал ей «фак», и сам удивился тому, как этот уличный жест привязался к его подсознанию. Ему захотелось ударить Лю, что-то с ней сделать, содрать с нее эту волшебную ауру, подчинить. Но он понимал, что она гораздо сильнее, отчаяннее.

То, что потом между ними случилось, подобно воронке, разразившейся посреди города. В нее ухнул весь встроенный стандарт воображения, весь джентльменский набор ощущений, вся знаковая система. Миша потерял сознание. А когда очнулся, то был один на пустой игровой площадке. От разметки и яркой зелени покрытия веяло первобытным ужасом. Он чувствовал себя разряженным, как одноразовая батарейка. Пораженным, восхищенным, пустым.  

— Люська, — задумчиво признался Лайтер, — она мне подрочила. Прикинь?

— Гонишь! – резко отреагировал Миша. – Она не могла. Она другая.   

— Почему не могла? Ручками-ручками, — самоуверенно заявил Лайтер и показал. – Если я захочу, она мне минет сделает. Я ее сделаю женщиной.

Миша вскипел, расхохотался, но быстро смял себя в руки. Он долго подбирал нужное слово, даже нашел его, но молвил другое, голосом, дрогнувшим под давлением слова не сказанного:

— Ты дебил, — сказал он, а хотел сказать: «ты – предатель».

Лайтер странно на него посмотрел и ничего не ответил. Так Миша лишился поддержки. Лайтер оставался безучастен, когда класс стал травить его бывшего друга. Мише пришлось оторваться от китайских грамот, отложить тонкую кисточку и заняться самообороной. Он пошел на интенсивный спецкурс по рукопашному бою. Несколько месяцев он пребывал в страшном напряжении и одиночестве. Спокойно себя чувствовал только наверху, на острове, у большого белого камня.           

 Со всех 14 направлений сюда притекала безбрежная степная сила. Зимой котловина была похожа на грубую чашу, в которую строем спускаются сны. Ясные и здоровые — настоящие. И в медитации, и во снах присутствовала одна и та же отрезвляющая эйфория. На ее основе рождалось представление, для чего он живет, куда он есть. Миша сидел один, не чувствуя дикой стужи пространства. Порою, забывшись, он чуть отрывался от земли. Здесь отступали ужас изгойства, половое томление, мысли о Лю, тоска по родителям. 

Дети решили убить Мишу Инина. Как-то раз ночью, когда монахи напились и спали, на Мишу надели мешок и оттащили за ворота монастыря, в «мёртвую» для наблюдения зону. Сквозь мешковину Миша явственно слышал тяжелое дыхание Лайтера. Когда поднялись на бугор, завыл ледяной ветер. Мише вспомнил какой-то русский романс: «…дул ветер из степи. И холодно было младенцу в вертепе на склоне холма».

— Вы идиоты! – закричал он. – Вы выбрали лидером не того человека. Он ведет вас в пропасть.

— Молчи, чмо, — ответил ему балагур класса. – Сейчас пробьем тебе голову, и твоя душа вырвется из заточения. Ты ведь возомнил себя Ошо. Санъясин ты наш.  

— Каждый из вас принимает решение сам, — продолжал из мешка Миша. – А Лайтер – предатель.

Его выпустили и потребовали объяснений. Лайтер был бел, но не от холода, а от гнева. В его руке Миша заметил ритуальный буддистский молоток.  

— У меня нет доказательств. Но я вижу его. А вы нет. От него идут угнетающие волю вибрации. Он что-то от нас скрывает. Он здесь чужой, — дрожащим голосом произнес Миша.   

— Это такие, как он, маменькины сынки развалили левое дело, — в ответ процедил Лайтер. – Это его родители, а не мои стали капиталистами, собственниками.

— Неправда! – закричал Миша.

Лайтер брезгливо достал из-за пазухи распечатку газетного сообщения. На ней была фотография Яна Инина и Яо. Ниже шла подпись, представлявшая родителей Миши как владельцев новой успешной айти-компании.

— Еще скажи, ты про это не знал? Так вот почему ты заносишься.

— Это не важно. Тут половина из нас – дети процветающих капиталистов. Давайте его просто убьем и все, — резюмировал один рассудительный мальчик. – Надо же нам и это попробовать.  

— И давайте живее, а то нам холодно, — хором приказали дикие девчонки.  

— Инин, ты признаешь себя виновным в том, что оторвался от коллектива?

— Виновным не признаю, — Миша решил идти до конца. – Я и ничто. Все остальное не важно. Вдумайтесь в эти противопоставленные понятия. Вникните в тот резонанс, который они образуют. И тогда, может быть, я соглашусь признать, что вы не плесень, а нормальные пацаны и девчонки. А теперь просите прощения, но не пощады. Наступит время, и я вас не пощажу.

— Окей. Докажи нам, что ты лучше нас. И мы не станем марать об тебя руки, — предложил Лайтер. – Мы оставим тебе жизнь, но не поклонимся. Потому что все мы свободные люди.

Миша задрал лицо и посмотрел в искрящуюся высь. Предъявить ему было нечего.

— Я докажу! – он узнал голос Лю. – Я знаю доподлинно, что он лучший. Потому что он единственный среди вас, дрочеров,  настоящий мужчина.  

С глухим стуком из руки вожака вывалился молоток. Лайтер завыл, схватился за голову и убежал в темноту. Возникло смятение, потому что Лю была общей любимицей, гордостью класса. В глазах девочек зажглось жестокое любопытство. В глазах мальчиков вспыхнули зарницы ненависти.  

— Дашь каждому, и мы его отпускаем, — наконец, высказал общую идею один из подростков.

— Даёшь! Дважды! Дважды! – послышались возбужденные голоса.

— Ага, полтора, — ответила Лю. – Я сама назначаю место и время, — и, обращаясь больше к девчонкам, добавила: Я сама так хотела. Мне это понравилось. Это ништяк.

Лю включила светящийся стержень и направила его Мише прямо в лицо.

— О, мой муж, величайший из смертных! – с наигранным пиететом, усмехаясь, сказала она и упала перед ним на колени. – Слава божественному Ми! Слава последнему императору – императору-ебанушке!   

Все засмеялись и, со звукоподражанием разным животным, последовали ее примеру.         

Так рухнул барьер между полами. Вскоре в классе не осталось ни одного девственника. Похожие на глаза совы, тысячи камер фиксировали почти непрерывные любовные игры детей.

Файлы с записью чистой любви рассылались по всему падшему миру, но были ему, как мёртвому – валенки и валентинки. Унылые глобальные старпёры не понимали, что западный мир получает последнюю черную метку.        

Что до Миши Инина, то он, после этого случая, получил амбивалентную кличку Император.