ЧПХ часть 4

Автор: Найт Квартира была полна народу, людей набилось ирреально много. Мебель, оказалось, была только на кухне, где и восседали те, кто зашел ненадолго. Остальные рассредоточились по квартире. В ней было около пяти комнат, все они пустовали, но при этом были грамотно отретушированы. Мебель собирались привезти на следующей неделе, так что вечеринка была посвящена прощанию с аскетизмом, со сквотом. На двери каждой комнаты, которые очень уместно переходили одна в другую, были приклеены листы с будущими функциональными обозначениями. Огромный плазменный телевизор был прислонен к стенке в пустующей гостиной, как картина в мастерской. Об него кто-то постоянно спотыкался. И конечно, через како-то время, панель, как окно на нижний этаж, уже лежала на полу. Хозяйка Настя кружилась по комнатам, щеголяя белыми и пушистыми ангельскими крыльями, которые кто-то вручил ей в подарок, и пуская всем «паровозика» из выпотрошенных, но не пустых папирос «Три Богатыря». В коридоре какая-то гибкая девушка пила водку, закидывая в себя рюмку, стоя в позиции «мостик». Ей вяло аплодировали, но она решительно хотела оваций и наливала снова. Сегаман окучивал какую-то незнакомую барышню, которая косила под гламурную козу на выпасе: преобладал шик в одеянии и примитив в лице. Кусто, естественно, нашел гитару и, морщась, пытался ее настроить, не смотря на шумевший, не понятно откуда, dub. В гостиной действовал кальян, в «кабинете Гоши» ритмично дергались тела и знакомый диджей ковырялся с пультом, в «комнате отдыха» сам Георгий, супруг Насти, рылся среди коробок с алкоголем, отдавая распоряжения каким-то типам в масках веселых зверей. В комнате обозначанной «спальня», как улыбаясь шепнул кто-то, уже мутились потрахушки, и сей уголок был признан официальной дарк рум. Хельга тут же начала перемещаться по квартире, целясь во всех присутствующих своей камерой: постоянно слышался характерный щелчек отснятого кадра.
Через пару часов, когда лишний народ рассосался кто-куда, на кухне начались бредни.
- В холодильнике лежит два вида сыра. Какой из них вкуснее? Правильно, тот, который начат — Хельга, параноидально оглядываясь, жевала нарезанный колбасный сыр. Хельга — это маленький аэродром для нововведений, на ней можно использовать все: новую религию, антивирусы, наркотики, план пятилетки и прочие разгоняющие кровь плеточки всамделишного бытиишка!
- Был типа светский прием, раут. Ты знаешь, одно из значений английского слова rout — это рыть землю рылом, применительно в основном к свиньям? — Найден уже минут пятнадцать жестикулировал с не зажженной сигаретой в пальцах. Найден — найденыш среди точек и башен, небоскребов и высоток, городское дитятко производственной травмы жилых массивов.
- Я не боюсь своих друзей. Я боюсь друзей своих друзей! — Кусто искал повод на соискание Интернета и вшивой социальной сети. Кусто — это индивид, у которого исконная человеческая низменность компенсируется поэтическим возвышением.
- За многие вещи люди могут пырнуть ножом. Словно всем миром договорились: да, вот за это можно и продырявить. А меня на этом заседании не было! Но я был немного и сам виноват, слицемерил, так что он разоблачил меня ножом — Сега пытался вызвать сочувствие у незнакомой мне девицы, демонстрируя шрам от аппендицита. Сегаман — яркий носитель синдрома Туррета, как и многие из наших «блякающих» соотечественников, который официально лечится только каннабисом и предупредительным в голову. Но при девушках Сега не выражался.
- Надо себе телефон по новее купить, а то вдруг завербуют, а я позывные не сообщу — Хельга взвешивала на ладони свой миниатюрный телефончик, по инерции двигая челюстью, хотя сыр уже был съеден.
- Хуже Фомы неверующего только Фома, верующий во все беспрекословно. — Найден прикуривал от спичек, которые как в братской могиле, были хаотично разбросаны внутри массивного короба. Три спички в коробке похожи на семью из трех человек, которые заперты в своем футляре — модель, отражающая положение вещей.
- Вот лично о себе, я могу погрустить только ночью, днем меня отвлекают чужие улыбки — Кусто, не вставая из-за стола, исследовал холодильник на предмет кормления Хельги.
- Енотовидный валяется на скамейке, накушанный после футбола. Я ему: как матч? А он мне: too match! — Сега не долго думал, чем занять руки на талии своей спутницы.
- У вруна есть одно преимущество — он никому не верит — молвит… кто-то там, кто-то там…

На кухне, из живых, остались только мы с Найденом. Я изложил ему свои наблюдения во время метаний между городами и напрямую спросил у него: Питер или Москва? Звучало как: правая рука или левая рука?
Найден был готов сформулировать, я читал это в его покрасневших глазах.
- Смотри, бро, тут все до неприличия просто. Все, что ты до этого подметил или посчитал, что подметил — это чепуха. Вернее, ЧПХ — Чисто Питерская Херня. Этим объясняется, почему мы не освобождаем левую сторону эскалатора, при подъеме вверх. Почему ходим спиной и медленно. Почему мы, не зная, где находится Таврический сад, так отстаиваем культурное наследие города. Почему мы недолюбливаем Москву. Почему у нас Белые ночи и комендантский час после полуночи. Почему тут живет и не уезжает Миша Боярский. Почему река дерьмеца и золотая жила не так контрастируют, протекая по главной улице, как в той же столице. Почему у нас «Следующая станция Пушкинская. Осторожно, двери закрываются», а не «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Пушкинская». Почему петербуржцев любят по всей стране, на какой перрон не ступи. Почему у нас одна футбольная команда. Почему моноспектакль по Буковски родился именно у нас, силами Александровского. Почему у нас до сих пор есть, ни хрена не ловящая, сеть теле2. Почему наша кольцевая расположена так далеко от города, что не всякий доедет. Почему у нас «стирательная резинка», а не «ластик». Почему у нас гашиш дешевле. Это все ЧПХ.
Кстати, о дешевизне: меня не устраивает, что Питер изображен на полташке, а Москва на сотке. Я считаю, моего города просто не должно быть на купюрах, он имеет к России ровно такое же отношение как ИРА к Армии Спасения. Зато, я был бы не против, если бы в городе, в виде исключения ввели левостороннее движение.
Нет такого вопроса: какой город лучше — Питер или Москва? Москвичи — просто открытые аферисты. Ленинградцы же — сдержанные мизантропы.
И здесь и там не хорошо и не плохо, а по-разному, мы слишком большое значение предаем условностям, таким, как, например, место действия. Ты соскучился по нам или по городу как таковому: Исаакию, Финскому заливу, паркам и садикам? Воспоминания зачастую неотрывно связаны с архитектурой и мне иногда грустно оттого, что ее нельзя обновлять, как гардероб или просто нажать refresh на этой страничке — слишком много ностальгии налипло на фасады отдельных построек, те воспоминания, от которых хотелось бы избавиться. А если перетащить всю нашу кодлу в любой другой полустанок на карте отчизны, то и там будет родной город. Разница только в тебе самом, какой ты сам на определенном участке территории.
Но, тем не менее, в Питере все естественней. В этом городе невозможно быть влюбленным в кого-то, кроме самого города! Мне временами хочется споить всех одиноких женщин Петербурга, но лишь за тем, чтобы они разделили со мной любовь к этому городу. Любовь безответную, ведь город еще болен допотопностью Ленинского и убогостью Ржевки и Пороховых. Хотя и в них есть магия, магия, окутывающая весь город, сам факт его существования — это волшебство.
А Москва…хм, Москве многое можно простить, хотя бы за названия улиц, вроде Пруд Ключики и за то, что весь Кавказ и Азия прописались в Нью-Москоу, почти не испачкав лик Северной столицы.
Но Москва, конечно, дала дрозда, изрыгнув лозунг «Москва для москвичей». Вот это уже говорит о ней, как о действительно деревне. Хотя, может проблема именно в том, что коренных москвичей не так много осталось. Но в этом они виноваты сами. Мы, например, приютили у себя уфинца Шевчука и москвича Кинчева, но ведь не жалуемся, правда? Только кричим иногда как все — «Россия для русских». Питер — город фашистов и антифашистов.
Москва всегда будет номинальной столицей, Питер — территориальной провинцией. Состязание между двумя городами происходит с переменным успехом. Ведь тут, какая штука: ты что хочешь выяснить — кто главнее или кто круче? Это как финал Уимблдона, виденный мною в детстве: я знал (все знали), что выиграет Сампрас, но болел все равно за Бейкера. Сампрас победитель был главнее, а Бейкер проигравший — круче. Это своего рода, осознанное принятие поражения, справедливая несправедливость. И в этом соревновании, я болею за Питер, в независимости, лучше ли он других городов или хуже. Это — моя родина 6, понимаешь? 1- планета Земля, 2 — это моя страна, 3 — мой домишко, 4 — моя улица, 5 — мой район, а город — это моя родина номер 6. И этот нумер важнее всех остальных на порядок. Я могу сбежать из страны, но от города я не хочу убегать. Все, покойной ночи…
Да, Найден сформулировал. И, если я правильно его понял, не в родине дело: там, где ты на коне, там и хорошо. Хотя, по мне, лучше быть грузчиком в Елисеевском, чем менеджером в Азбуке-Вкуса. Но это тоже, дело вкуса…

Дворцовый, Лейтенанта Шмидта и Троицкий мосты поочередно сводятся, и Центральный район берет на абордаж Петроградку и Ваську.
Лошади Клодта в изнеможении опускаются на постаменты, а их возничие прыгают в реку, для омовения задов от прилипших фотовспышек.
На Садовой, скупщики краденых телефонов и отношенного золота встают на колени и молятся на утраченную церковь Спаса на Сенной.
Падающая звезда пикирует на кончик Адмиралтейской иглы и подсаживается навсегда.
Чижик-Пыжик, пересчитав дневную выручку, летит на Грибанал пить водку, не отзвонившись Чижихе.
Усталому крейсеру «Аврора» снится полуденная пушечка Петропавловки, и нечего тут гадать.
Призрак Павла ждет на аудиенцию истосковавшегося по приличным людям Кирова и растапливает камин годовой подшивкой «Собака Ру».
«Стерегущий» открывает все свои шлюзы и затапливает метро «Горьковская», зоопарк и рассадник бесталанной пошлости, Мюзик-Холл.
Сиська Исаакия будоражит сознанье рифленого леденца телебашни, и он прекращает вещание.
В некрополе, Федор Михайлович, отбиваясь от родственников, просит Собчака еще раз показать ему, как выигрывать в наперсток.
Линии Васильевского острова собираются в одну жадную полосу безлимитной кредиткой «золотого» сына генеральши города.
Петербург, моих слов слишком мало для твоих островов. Я — угол «пяти углов», но выходит, что лишний…

Каждый свой день рождения я надеюсь, что проснусь…не как всегда, но по-другому. А просыпаюсь опять: не обновленным, похмельным, страшным и ненадежным. Так было и этим утром, а ведь был даже не мой день рождения!
И снова утренний, непременный завтрак: пиво и шаверма на улице Декабристов, так игриво, так игристо…Шаверма и пиво, куда опять таки деваться? Я сказал утренний завтрак, потому что бывает и так: когда встал, тогда и завтрак.
Дело одного дня не удается, нужно больше времени, чтобы переплюнуть других «сравнителей», именно переплюнуть, а не затмить. Я должен был быть беспристрастен, ан нет — я чересчур заискиваю, заигрываю со своим городом. Но я имею на это право: я, как и Найден, любовник Северной Пальмиры.
Надо уметь прямо смотреть правде в глаза. Все это «переплевывание» затевалось исключительно для того, что бы лишний раз напомнить самому себе, что мой отъезд из Питера был преждевременным, но возврата назад, к сожалению, просто нет. Я предал свою родину 6.
Мой болотный город с высокой влажностью, где каждый второй гений, у каждого третьего астма, каждый четвертый знает кто такой Монферран, у каждого пятого погиб или пережил блокаду родственник. Питер — статистический город, здесь все связаны друг с другом узами, которые надежнее родственных. Здесь любая сторона наиболее опасна при артобстреле, когда ты всего лишь заезжий столичный гость.

Унылое здание Гостиницы Октябрьская, в утренней дымке, ее вроде бы нежный цвет выглядел отсыревшим, словно ее только отштукатурили, но не стали окрашивать. В революцию здесь находилось Государственное Общежитие Пролетариата, и можно себе только представить, что за контингент тут обитал. Бытует мнение, что слово «гопа» пошло не от «гоп-стопа» и не от «ГПТУ», а именно с этого временного пристанища участников Октябрьской заварухи.
На перроне «возвращения» Кусто, Найден, я, Хельга и Сега. Все держали нос по ветру и хвосты пистолет пулеметом. Перронный контроль. Смешные мы все таки люди. Прощались за чем-то. От этого становилось не по себе, словно мы никогда- никогда не увидимся больше. И если раньше такой мысли нечего было делать в моей голове, то теперь, я задумался: что же изменилось за этот год — я или город? Или они, мои друзья видоизменились, мимикрировали к окружающей среде, а я этому так и не научился. Временами, нужно парить поближе к земле, что бы хоть немного ориентироваться на местности. А может, я просто рефлектировал по поводу расставания. А возможно и все вместе.
Я прошел в вагон, поставил сумку на нижнюю полку и вышел на пятачок у туалета, где было приоткрыто окно. Отсюда можно было переговариваться с моими провожающими.
- Ну что, как соседи? — спросил практичный Сега, потому что должен был что-то сказать. Я неопределенно улыбнулся.
- Дай-ка я тебя напоследок щелкну. Выглядишь как узник — Хельга отступила на два шага и сделала снимок. Для колорита, я свесил руки за окно, что бы больше походить на каторжника.
- Смотри, не проспи свой вокзал — иногда шутки Кусто бывают очень даже уместны. Я согласно кивнул.
- Возвращайся — просто сказал Найден и закурил.
Сыграли «Город над вольной Невой». Поезд тронулся с мертвой точки, друзья уплывали влево, я — вправо, мы вновь расходились. Я напоследок высунул руку из окна и махнул им рукой на прощанье. Без друзей меня чуть-чуть.
Найден — это то, чем я уже никогда не стану, мое несбыточное альтер-эго, ролевая модель для подражания.
Кусто — это то чем я мог бы быть, будучи верным, добрым, внимательным и благоразумным.
Сега — это то, чем я стал бы непременно, если б не боялся иголок и внутривенных уколов.
И только Хельга здесь реальный персонаж, приукрашенный, но существующий.

Меня ждали молоденькие студентки различных московских ВУЗов и проститутки из Кузьминок. Гостеприимные скамейки Чистопрудного бульвара и мрачваген Западного Бирюлево. Семейные фри-фло кафешки и бытовое пьянство в Проекте О.Г.И. Самолеты на Ходынке и «вертолеты» в парке Коломенское. Десятиметровые очереди на маршрутку и внеочередные, колоссальные затраты на такси. Парк культуры и отдыха им. Горького и злосчастный Битцевский парк. Китай-город с педерастами и Воробьевы горы с туристами. «Винзавод» и галерея Шилова. Час пик по полудни и метро до двух ночи. Хазарское царство ВДНХ и нетерпимость дня ВДВ. Семь смертных холмов и отповедь бассейна «Москва». Дорогущий «орех» и бескондукторный проезд. Нескучный Сад и скучное, южнобутовское «Есть курить?». Останкинская иголка и монорельсовая нитка. Нувориши и заМКАДыши. Рублевка и «Копейка». Дары и жертвы. Стандартный набор.

В поезде сильно топили, и я выбегал покурить в тамбур, как в предбанник. Состав проносился мимо Малой Вишеры. В окошко я успел заметить двух мужчин, возраста средней паршивости, стоявших на платформе в шапках «петушок». Они курили под фонарем, внутри ярко желтой окружности. И мне показалось, что я слышу, как один спрашивает другого:
- Эй, а что это было?
- Да ну, это так, «Юность» прошла. Чепуха!
Да, чепуха, вот только юность почти прошла. Я вскочил на подножку последнего вагона и держусь одною левой. Первый же патруль полиции мыслей брезгливо снимет меня двумя пальцами как выуживают насекомое из мохнатого паха. Патруль заметит, что качество моих мыслей напрямую зависит от прожитых секунд. И качество не улучшается со временем, как у коньяка или рома.
Мимо прокатилась тележка, ведомая усталым продавцом «лимонадов, шоколадов, пива, орешки». Он остановился напротив меня и вопрощающе кивнул на ассортимент. Я пожал плечами, он усмехнулся, открыл дверь тамбура и как астронафт ввалился в другое пространство. Я докурил, и вывалился в коридор вагона, как родная сборная по футболу вываливается из группы. Синие полки храпели, кое-где на столах лежала переваренная пища, запах носков говорил о том, что пора начинать путешествовать, как белый человек. Я лег на свою незастеленную койку и слился со звуками пассажиров. Мне приснился сон…

На обводном канале, между Московским и Лиговским проспектами, есть мостик. Его называют самым задумчивым мостом. Так гласит надпись, сделанная на каменной тумбе перед ним. Если в полночь сесть на это возвышение и принять позу роденовского мыслителя, то можно впасть в транс до утра. Будет казаться, что по мосту идет в ногу рота солдат и с каждым ее шагом, деревянное забрало на зашоренных глазах сидящего будет подниматься, пока с последним шагом оно не окажется на лбу. И тогда, человек на мосту увидит, что на самом деле весь город — это он сам: каждый его шаг создает брусчатку под его ногой, брошенный взгляд — витрину, автомобиль или кошку, вдох — кислород и углерод, взмах руки — воздух и его колебание. Все что он видит, это всего лишь то, что он хочет увидеть. Он идет по самому себе, плутая в собственных мыслях, которые раскрашивают пространство на его пути и растворяют за ним. Но когда он будет готов понять, что кто-то также рисует его, а этого «кого-то» заштриховывает третий и дальше, дальше, до видимых пределов, как поставленные друг напротив друга зеркала — когда он будет готов открыть для себя создателя красок, то обнаружит, что уже светает, и он сидит на Марсовом поле и держит алюминиевую ложку над пламенем вечного огня. И он в ужасе от полученного знания, побежит прочь от себя самого, высоко поднимая ноги, как бегущий на свет слепой.

Столица встретила меня утренними ментами, не страшащихся моих вчерашних носков в сумке. Подозрительно поглядывая на мою шляпу, они начали проводить шмон моих вещей. Один из сержантов попрыскался моим одеколоном, другой в недоумении просматривал тетрадь со стихами, и я покраснел. Вот всегда какие-нибудь ублюдки портят настроение, и без того не лучшее. Ничего не найдя ни в карманах, ни в сумке, первый сержант с надеждой заглянул под мой головной убор, вздохнул и вручил мне его в руки. И был прав — если бы он сам попытался водрузить шляпу обратно, я, клянусь друзьями, ударил бы его, очень сильно ударил, да так, что погоны осыпались бы как осенние листья.
Выйдя с вокзала на площадь, я попытался вздохнуть, но получился выдох. Мирные, сильно потрепанные, как деревца с облупившейся корой, бомжики спали у ступенек подземного перехода. Очередь за горячими сосисками пестрела солдатскими кепи и кожаными куртками инородцев. Вокзальные женщины с провисающими щеками и удрученными мордами ламантинов, вертляво заискивали перед сошедшими с поездов. Всюду дымились сигареты и приоткрытые канализационные люки. Запах пребывания человека был такой вязкий, что я его почти наблюдал. Оставалось купить билет на метро и закрыть глаза мизинцами. Меня стошнило между Волгоградкой и Текстилями: выбравшись из тоннеля, поезд замедлил ход, и я впервые обратил внимание на построенный бизнес-центр, похожий на декорацию к фильму «Куб». И не смог сдержать рвоту.
Отдышавшись, я снова взглянул в окно, игнорируя реплики возмущенных пассажиров. За стеклом скакала темнота, в которой проглядывались жилы проводов и отражалась моя фигура, в одиночестве сидящая посередине шестиместной скамейки.
Все чепуха, чепуха чепух, almostly… absolutely.