Урюпина Олимпиада

Автор: Йети УРЮПИНА ОЛИМПИАДА
***
Советский союз впервые стал хозяином Олимпиады! Как водится у нас в России, гостей мы принимаем от всей души и с размахом. Подобно бедной мещанке, Москва спешит принарядиться во всё самое лучшее, дабы не ударить в грязь лицом на глазах мировой общественности. Со всей полуголодной периферии Сверхдержавы сюда стекаются материальные средства, а так же лучшие умы и рабочие руки. Построено более двадцати ультрасовременных сооружений, исторические здания отреставрированы, дороги – улучшены, магазины – наполнены. «Мы должны сделать центр проведения Олимпийских игр стопроцентно безопасным для иностранных спортсменов и туристов!» — сказала Партия. И, как водится, её призыв не замедлил претвориться в жизнь. Здраво рассудив, что при подобной постановке вопроса лучше немного перестараться, чем чего-то недоглядеть, и имея за плечами кое-какой опыт решения аналогичных задач, силовые структуры взялись за дело, засучив рукава.
И покатили на север и восток эшелоны с тунеядцами, ворами, хулиганами, и проститутками. Тех, кто по мнению Партии являлся «неблагонадёжным и антиобщественным элементом», но официально не подпадал под карающий меч уголовного кодекса, высылали «за сто первый километр», либо, по отработанной схеме, отправляли в «дурку». А чтоб радостную атмосферу «праздника спорта» не нарушил какой-нибудь варнак с периферии, решили просто перекрыть дороги, а поезда направить по объездным маршрутам.
***
Исправительно-трудовая колония общего режима. «Кровавый спец-режим» — так его называют сами заключённые за те страдания, что выпадают на долю большинства попавших сюда. Поскольку сидят здесь в основном «первоходы» — люди неопытные, и что называется, «без понятия», администрации легче поддерживать установленный порядок. Предательство, насилие, и унижение – вот фундамент, на котором этот порядок строится. Голод, боль, и страх – незаменимые инструменты при строительстве и поддержании подобного порядка. Одним словом это называется «беспредел» — наиболее гипертрофированное проявление пресловутой системы «разделяй и властвуй». Люди, попавшие в «опалу» в конце семидесятых, в большинстве своём были чужды этой системе, и вообще плохо понимали, во что они вляпались.
Ходят слухи, что кирпичный завод, представляющий собой основное производство на Тобольском «кровавом спец», построен каторжанами ещё во времена Екатерины второй. Они же здесь и трудились, искупая свои грехи перед царём и отечеством. Во всяком случае, у «зеков», испытавших на себе прелести прадедовских технологий, сомнений в этих слухах не возникает. Качество производимой продукции – кирпича «марки семьдесят пять» — так же наводит на мысль, что задумано всё это лишь для того, чтобы люди могли «искупить трудом свою вину». И, всё же, самая неприятная часть рабочего процесса – это уборка. Количество произведённых отходов, как правило, не уступает количеству готового продукта. А так как, по установленному порядку, уборка не считается работой, отпахавшим свою восьмичасовую смену «зекам» приходится ещё пять-восемь часов отскребать, выгребать, а потом «чалить» на носилках груды «не родившегося» кирпича за пределы заводского корпуса. Всё это происходит в клубах пыли, дыма, и копоти. Гарантированная награда потрудившимся здесь – туберкулёз
От внешнего мира территория кирпичного завода отделена «запретной зоной». К основному, пятиметровому каменному забору, подступ преграждают два ряда проволочных заграждений, между которыми время от времени курсируют часовые с овчарками. По углам каменного забора и у ворот – угрюмые караульные вышки с автоматчиками. От ворот в заводской корпус ведёт грунтовая дорога. По этой дороге, из расположенного за «зоной» карьера, сюда самосвалами доставляют глину.
Урюпа бредёт вдоль дороги в сторону запретки, засунув руки в карманы. Со стороны фигура его выглядит ссутулившейся и жалкой, роба висит на нём, как на вешалке. На худом, чёрном от копоти лице двумя светлыми пятнами выделяются запавшие глаза. Он что-то внимательно высматривает на дороге, и временами сплёвывает. Плевок вылетает совершенно чёрный.
УРЮПА
Три денька. Три чёртовых денёчка! Представляю, как по матюгальнику объявят: «заключённый Урюпин Юрий Васильевич! С вещами на вахту!». Да… Не верится, что я прошёл через всё это, грёбаный Экибастуз! Три месяца в «Бутырке», три месяца по этапам, пять пересылок, да полгода здесь: на этом богом проклятом кирзаводе. Наверное, всю оставшуюся жизнь он мне сниться будет.
…Как же, сука, жрать охота! Все шесть месяцев не покидает меня это сосущее чувство под ложечкой. Наверное, я сейчас похож на то существо, которое увидел на помойке, в свой первый день на этой зоне. Это, на самом деле, было существо а не человек, грёбаный Экибастуз! Какими дикими глазами он озирался по сторонам, и с какой звериной жадностью пихал в рот что-то найденное в той зловонной куче! Сам он был похож на скелет, обтянутый серым пергаментом, а сверху – накинуты какие-то грязные лохмотья. Наш, только что прибывший этап, вели через лагерь, и я тогда почувствовал себя скотом, пригнанным на бойню. А ещё зеки орали: «Эй, этапники, откуда?» «Понаехали бичи – пидарасы москвичи!». Ну, теперь-то похер. Хоть на одной ноге простою, грёбаный Экибастуз!
…Хорошо, что сегодня удалось «откосить» от уборки! Сейчас бычков насобираю, табак в кисет выпотрошу – будет хоть чего покурить до следующей смены. Здесь, у дороги, и особенно – вон там, поближе к воротам, чинариков много. Тут «вольные» шофера разгрузки ждут, а там – досмотр проходят.
…По идее-то, я вообще на больничном, до самого «звонка»: руку на «конвейере» повредил. Слово «конвейер» звучит, конечно, лестно для этой «приспособы»! На самом деле это ползущая на высоте полутора метров якорная цепь, к которой подвешены металлические люльки. В пункте «А» на люльки ставят сырой кирпич, в пункте «Б» его снимают, и закладывают в печь. Цепь гремит, люльки скрипят, звеньевые орут, мы – носимся взад-вперёд как угорелые, чтобы ни одна люлька не проехала мимо. Вот под эту цепочку моя рука и попала. Орал – как дурной. Больше от страха, чем от боли: думал, что руки лишусь, грёбаный Экибастуз! В конце концов, кость оказалась цела, а я — обвинён в членовредительстве! Лагерный врач, всё же, дал мне больничный на две недели. То есть как раз до звонка. Эх, звонок-звоночек! И каждый час — как срок в последние денёчки!
…Больничный — больничным, а на смену у нас выгоняют всех, кто ещё шевелится. Сегодня мне повезло: «бугор» на лёгкую работу поставил, в кочегарку. Я своё отпахал, смену сдал, и втихаря смылся. Тут меня «лечить» не надо: вовремя не смоешься – кинут на «уборку». А там вокруг печи такие завалы, что до утра «чалить» хватит… Лучше, я в это время о Люське помечтаю, да как-нибудь свой табачный запас пополню …Пойду-ка я вон туда, поближе к воротам, однажды мы там с Жиганом много окурков насшибали.
…А Люська молодец, ждёт. Я об этом по письмам догадываюсь, потому как знаю: писать она сильно не любит, и никакая сила «в той жизни» не смогла бы заставить её сочинять по две страницы каждую неделю. «Та жизнь»… то, что когда-то было обыденностью, сейчас вспоминается как далёкая сладкая сказка. …Оглянуться не успел, как стал тунеядцем и преступником. Жил себе спокойно, подрабатывал «внештатником» в журнале. Ну, нету штампа в трудовой книжке, — через неделю бы поставил, мне в одном месте обещали! Оказывается, я на целых пять дней запоздал с официальным трудоустройством, грёбаный Экибастуз! Нас, таких «тунеядцев» — пол-этапа с Москвы ушло. Были ещё «кухонные боксёры»: поскандалил пьяный мужик с женой, а она, дура, для острастки ментам позвонила. Те заставляют её «заяву» накатать, и муженька — под арест: преступник! Супруга потом хоть волосы рви – муженька назад не вызволишь. А спекулянты? На Западе вообще такого слова нет. То есть слово-то присутствует, но это обычные деловые люди. Короче, загребли всех под мелкую гребёнку: алиментщики, аварийщики, растратчики… всем большой привет от советской власти! …Мало кто из них смог адаптироваться в этой среде. Есть, конечно, проворные: нашивают на рукав «косяк», получают должность – и пользуются привилегиями, как могут. Такие, как Шкавро. Был тут у нас нарядчиком. Хуже любого мента лютовал. Сколько мужиков на «кичу» пересадил, сколько тайников спалил! Такому похер: земляк — не земляк. Лично из меня активист не получился бы: «козлить» не могу. Это же не просто косяк на рукаве носить, надо и душонку иметь козлячью. А бог – не фраер, он всё видит.
Хоть бы сегодня макароны или горох на ужин дали. Задолбала эта уха, грёбаный Экибастуз! Ха, «на ужин»! На жилзоне ужин уже часа три, как закончился. Шныри на нашу смену в бачках жратву получили, стоит всё холодное. Сами наелись, блатным отнесли. Нас кормить начнут – тоже, «с понятием» разливают. Если уха, то таким как я – один бульон попадает. Пошёл, поссал – и весь ужин. Хорошо, что «тюха» (хлебная пайка) в любом случае всем достаётся: это единственный закон, который всегда соблюдается. «Черти» хлебают баланду, а тюху пихают в карман или за пазуху. Потом жуются по углам, или под одеялом. Я свою съедаю сразу: какого чёрта её по карманам мусолить, всё равно не вырастет. …Фуня, землячок, тоже такой был. Гордый. Шныри его зовут помогать в столовке убираться – отказывается, хотя знает, что потом нажраться досыта можно будет. Не был бы гордый – сейчас бы живой был. Однажды он по каким-то делам пошёл в туботряд, и там случайно напился из «шкварной» кружки. «Опустили» бедолагу за этот «косяк», поселили в «красную секцию». Не знаю, что там у него с петушнёй было, только на третью ночь он повесился. Утром больничку открывают, а Фуня на лестнице висит, холодный уже. Как он туда попал после вечерней поверки – неизвестно. Видать, всё заранее продумал…
Не пришлось бы мне сейчас бычки собирать, если б так не фраернулся в прошлую пятницу. Всю мою «отоварку» раздербанили, грёбаный Экибастуз! …У нас на зоне по пятницам «ларёк» работает. Каждый имеет право раз в месяц кое-чего прикупить на шесть рублей, если конечно имеет возможность (безналичные деньги). Нам, залётным москвичам, операцию по закупке продовольствия проводить надо с особой конспирацией. Я же, зайдя в ларёк, немного обалдел от вида уже забытых мной продуктов. Абсолютно «вольный» запах продуктовой лавки загипнотизировал меня. Так и стоял там, «торговал варежкой», пока меня ларёчница не окликнула. «Чего ты, — говорит – в музее, чтоли? Называй свою фамилию, если отовариваться пришёл!». Спохватившись, беру тридцать пачек «Примы», шесть – махорки, спичек: коробков двадцать. На остальные – пряников, и конфет немножко. Кладу всё это в сетку, и потихоньку из ларька выхожу, с целым пряником во рту. Только на улице оказался – вот он, бля, Кислый (дневальный по отряду): тут как тут! Хватает меня за рукав и шипит (возле Администрации сильно не поорёшь): «Урюпа, тебя срочно завхоз вызывает!». Я, слава богу, не вчера с этапа, знаю что это за «вызовы». Вырываюсь, и со словами: «Иги га гуй когёоу ёгагый!» — двигаю в сторону клуба. Тут из нашего барака наперерез мне выбегают ещё две шнырёвки: дежурный, и второй дневальный по отряду. Явный перевес на стороне противника. Иду, куда ведут. Стараюсь только, в это время съесть как можно больше пряников. Подводят сначала к Фролу (это у нас самый главный из блатарей): «Урюпинский, — в растяжечку так – в общак ничего пожертвовать не желаешь?» Я ему: «Бери, чего надо!» — и протягиваю сетку. А Фрол так из подлобья на меня косится: «Обижаешь, Урюпа. Общак – дело добровольное!». Куда деваться? Кладу ему на тумбочку пять пачек сигарет. Он делает скептически-кислую мину, и так удивлённо переводит взгляд на меня. «Ну, — думаю – сейчас он начнёт мне за понятия втирать, а в итоге всё моё добро у него останется». Кладу ещё пять пачек, потом подумав, добавляю ещё пачку чая. «Молодец, — говорит – в следующий раз подходи ко мне до ларька: всё остальное целее будет». Вздыхаю, и уверенно направляюсь к выходу, зажав под мышкой остатки своей «роскоши». Не проканало. Только поравнялся с каптёркой – эти три лизоблюда вталкивают меня в дверь с подхалимскими возгласами: «Вот он, вот он, пытался килограмм пряников за раз сожрать!». В каптёрке сидят за нардами завхоз и председатель СПП (совет правопорядка, значит). Морды – за неделю хрен обсерешь. Эти козлы не затрудняют себя попытками сохранить хорошую мину при плохой игре: «Выкладывай, Урюпа, чем богат. Дедушка Ленин велел делиться!». «Дак ведь, в общак уже половину отдал!» — давлю на жалость я. «Наших людей на кичмане тоже греть надо» — скалит зубы сэпэпэшник. Я уже не слежу, насколько они «обезжиривают» мою авоську. Не успеваю протянуть руку после команды «забирай», как шныри, до этого стоявшие рядом, бросаются на полупустые свёртки словно шакалы на падаль. «Оставьте ему трохан!» — одёргивает их завхоз. Вываливаюсь из каптёрки, ворошу в авоське обёрточную бумагу: три пачки махры, две – сигарет, пять-шесть пряников, и горсть конфет. Захожу в свою секцию – тут меня встречают «братья по несчастью». У этих в глазах столько мольбы и страдания, что я, предварительно переложив «Приму» в свой карман, кладу всё остальное на кровать: «Поделите поровну!».
Так вот и пришлось на «подножный корм» перейти. Да мне теперь всё «до фени», три дня и на «подножном» перебьюсь… встречай, Люсёк, любимого, кудряшки накрути!
…Близко к воротам подходить не стоит: могут неправильно понять. …Вон бычок здоровый – почти «целая». Подберём «до кучи» — и в обратный путь. Никакие «понятливые» у меня это курево не заберут, и не признают его «шкварным». Если подсушить табачок, свернуть «козью ножку» из газеты «Правда» — это ж будет цивильнейший продукт, грёбаный Экибас…
***
Начальник караула лейтенант Смирнов, проверив оружие и снаряжение бойцов, произвёл смену часовых. Процедура отработана до автоматизма: восемь автоматчиков, во главе с командиром, колонной «по одному» двигаются по запретной зоне. Поравнявшись с очередным боевым постом (караульной вышкой), колонна останавливается. Один из часовых выходит из строя и поднимается на вышку. Выполнив стандартный обмен фразами «…пост сдал» — «…пост принял», отдавший долг родине боец занимает место в строю. Замкнув круг, расчёт в обновлённом составе, следует в расположение части. Это повторяется каждые четыре часа, независимо от погоды и времени суток. Каждый солдат помнит количество шагов, ступенек, последовательность действий в любой штатной, либо нештатной ситуации.
Лейтенант не любит свою службу и своих бойцов. Отдав личному составу приказ или распоряжение, он всегда мысленно добавляет: «Уроды!». Иногда, забывшись, он произносит это слово вслух, но не считает это большим грехом в условиях суровых армейских будней. На днях прибыло пополнение новобранцев. И опять, сто процентов – из братских республик средней Азии. Смирнов понимает, что выбор командования объясняется специфичностью выполняемой боевой задачи, однако это не облегчает его нелёгкий труд, и не прибавляет любви к личному составу. Да и досуг офицеров гарнизона не отличается разнообразием: куда пойдёшь в этом захолустье?
А впрочем, жизнь этой воинской части ничем не отличается от жизни в любом другом подразделении на территории Советского Союза: солдаты считают деньки до приказа, офицеры пьют, их жёны ищут развлечения в перемене партнёров.
САИД
Сегодня опять на шестой пост попал. Так-то пост хороший, если с утра заступать. Через эти ворота самосвалы глину завозят на кирзавод, а в глине может находиться и что-нибудь другое, для зеков. За то, что «не находим», шофера хорошие деньги платят. Зато в эту смену на втором посту «перекиды» летят. Навар, конечно, поменьше, но зато стабильный: бывает и по два «перекида» за смену. За год у меня в заначке неплохая сумма скопилась, если нынче в отпуск отпустят – с пустыми руками ехать не придётся. Вернее, за полгода, потому что первые полгода – это была не служба, а сплошной кошмар. Строевая, физо, марш-броски, стрельбы, устав общевойсковой, устав караульный – и день, и ночь сплошная муштра. Офицеры – как звери совсем. Хуже всего эта политика-шмолитика. Замполит чего-то говорит, говорит: какие-то страны НАТы, СЕАТы, манаты… зачем они нам? Уснёшь на занятиях – указкой по башке получаешь!
Кто это там ходит по дороге? Интересно: какой-то доходяга, совсем один болтается. Чего ему здесь надо? Вроде, как ищет чего-то… а, ясно: окурки собирает, чертило. Собирай-собирай, да смотри не лезь куда не надо!
…Вот когда замполит про нашу службу говорит, всё понятно: тут мы – там они. Мы – защитники, они – враги. Если мы «потеряем бдительность» — они нас не пожалеют. Главное — не спать, и всё делать по уставу. Я и не сплю. Просто не понимаю разговоры ихние. Особист тоже выспрашивал ерунду всякую: кто дед, кто отец, есть ли родня в Афганистане, приходилось ли животных убивать. У нас многие в Афгане родню имеют. Только сейчас, когда война началась, к ним уже не сходишь… я ему, конечно, про это не сказал ничего. А насчёт животных – какой джигит не резал барашка? Он наверное думает, что мы прямо от живых кусочки для плова отрезаем!
…Этот заморыш вообще уж возле запретки ползает. Устав говорит: «…если заключённый приблизился к запретной зоне менее, чем на десять метров – часовой обязан произвести предупредительный выстрел вверх. В случае, если объект не остановился и не изменил направление движения – стрелять на поражение». …Наверное, он тоже знает, где можно ходить, а где нельзя.
…Тот русский, в которого я стрелял на гражданке, тоже так же внизу ходил, и искал чего-то (про этот случай только мы с братом знаем). То, что это был русский – можно не сомневаться: никто из наших к чужой плантации на расстояние выстрела не подойдёт. …Этот «сай» ещё мой дед нашёл в горах, и один разработал небольшой участок. Потом они с отцом его понемногу расширяли каждый год. Позже и мы с братом помогали освобождать участок от камней, и даже небольшой арык провели. Сейчас у нас в этом «сайке» плодородной земли с полгектара будет. Мы там опиумный мак выращиваем. В наших краях это распространённый промысел. Дед говорит: если заниматься только своим делом – выращивать урожай, и два раза в год сдавать его скупщику, то это никакой не «наркобизнес», а просто надёжный и безопасный заработок. Охранять свой «сай» ходим по очереди, по одному человеку: с нашего «гнезда» и в одиночку можно неделю защищать все подступы к плантации. …В тот раз тоже был вечер. Я дежурил вторые сутки, и уже собирался на отдых (темнеет у нас быстро, а ночью там не ходит даже сумасшедший), как смотрю: кто-то спускается по противоположному склону. Когда он вышел на открытое место, нас разделяло метров двести пятьдесят — триста. Как меня и учили, первый выстрел я сделал ему под ноги. Это был глупый человек. Немного поозиравшись, он быстро пошёл в сторону поля. …Убойная сила моей винтовки – тысяча метров, и стреляю я хорошо. После моего выстрела незнакомец исчез из поля зрения. Наутро мы с братом осмотрели это место: следы крови нашли, а человека на месте не оказалось. Брат похвалил меня и сказал: «…если где-нибудь подохнет — больше не полезет куда не следует. Если останется живой – сам не полезет, и других не пустит».
В отпуск очень хочется. После года службы «отличников» или отличившихся всегда отпускают. Как тут отличишься? Каждый день одно и то же. А брат пишет, что скоро свадьба у него. Ещё спрашивает, тяжело ли бывает на посту стоять.
…Заблудился, что ли этот оборванец? Наверное, так сильно курить захотел, что на свою жизнь наплевать стало.
…Не был в армии братишка: не понимает, что на посту – хорошо, тяжело – в роте: офицеры и прапорщики все русские, гоняют нас как баранов, совсем за людей не считают. Наш ротный в прошлые сутки по части дежурил – так и ночью от него покоя не было. С вечера он нам раз десять сделал «сорок пять секунд – отбой», а с утра – раз двадцать «сорок пять секунд – подъём». «Мне – говорит – похуй, кто из вас дед, а кто – салага. Для меня вы все чурки безмозглые!». Потом всю «зарядку» гонял нас вокруг расположения роты «с полной выкладкой». На «строевой подготовке» – целый час маршировали по плацу, задирая ноги «до жопы впереди идущего». И пока этот шайтан не сдал своё дежурство, мы чистили автоматы «чтоб блестели, как у кота яйца». Нисколько не вру: будь моя воля — высадил бы весь магазин из своего «калаша» в его красную морду, даже не поморщился б, а потом наплевал бы на его вонючий труп!
Так-так, а наш любитель табачка незаметно превратился в «побегушника». А ведь, и в самом деле, «побегушник»! Этот русский никому не нужен. Это просто бесправная рабочая скотина. И даже нет смысла выяснять, какая пуля ушла в воздух, а какая – в цель. Просто надо всё правильно сделать. …Вот он, у меня в прицеле… Давай же, шагни ещё к воротам… Выдох… Плавный спуск крючка… Всё.
***
На следующий день «расконвойники» закопали Урюпу на зоновском кладбище, за Паниным бугром. В его теле было найдено три пули. Выпущено из автомата часового – четыре. В изголовье свежей могилы был воткнут деревянный кол с прикреплённой к нему фанерной табличкой. На табличке чёрными печатными буквами было написано: «Урюпин Юрий Васильевич. 16. III. 1961 г. – 24. IV. 1981 г. …Когда работники возвращались с кладбища, заморосил мелкий дождь. Буквы на только что установленной табличке чёрными кривыми ручейками поползли вниз…
Рядовой Мирзоев Саид Махмудович, за проявленную бдительность при несении боевого дежурства, и предотвращение попытки к побегу опасного уголовника, был отмечен знаком «отличник боевой и политической подготовки первой степени». Командование поощрило Саида Мирзоева краткосрочным отпуском на родину.
Двадцать вторые Олимпийские игры в Москве продолжались всего две недели. В них не участвовали США, Канада, Западная германия, Япония, и ещё шестьдесят государств. Две карающие руки Системы – КГБ и МВД навели в «доме» такой порядок, что с гостями за это время не произошло ни одного неприятного инцидента.