Автор: тихийфон Давно это было. Закончив N-ское цирковое училище по классу «грустный клоун», я мечтал о карьере Никулина, или на худой конец, Чаплина. Но судьба распорядилась иначе. Я попал в геологию.
Вахта сидела насупившись и воняла портянками и перегаром. Такого поворота событий не ожидал никто, даже бывалый Армян, за двадцать пять лет в разведочном бурении повидавший всякое. Наш бригадир, Степан Мироныч, по прозвищу Судорга, уже полчаса ебал нас в мозг по поводу трудовой дисциплины и выполнения квартального плана. Ну, как ебал? Не в прямом смысле конечно, а так, типа – распиздяи, хуе мае, план завалите — болт вам, а не квартальную, и какая падла опять гадит с вышки на машинно-насосное отделение!?
В прокуренном пространстве “красной комнаты” от едкого дыма «Примы» и «Родопи» резало глаза, першило горла и некурящую часть вахты неудержимо тянуло блевать. В том числе по причине употребленной вчера «калоши» — низкокачественного спирта, разведенного чернилами. Курящая часть проблевалась еще с утра, оставив на девственно чистом снегу синие следы дисциплинарного преступления. Эти бляцкие иероглифы желудочно-кишечной агонии на утреннем обходе и были обнаружены непьющим Миронычем, который, к слову сказать, в недалеком прошлом сам был яростным борцом с любыми видами спиртосодержащих продуктов, пребывающих во втором агрегатном состоянии.
Однако не наши, без пизды, косячные дела, были главным поводом для зверского настроения бригадира. Ну как не наши? В смысле не наши общие, а лично мои.
Но обо всем по порядку. Дело в том, что помимо ярких синих пятен узрел Мироныч в утренних потемках фигуру какого то обормота, выходящего на бодрящий морозец из балка Юльки — его родной и горячо кохаемой дочуры. Узреть то узрел, да опознать не смог, и теперь жесткий и принципиальный в своей кричащей немоте вопрос «КТОБЛЯ!?» терзал его душу смутными догадками.
Юлька появилась в нашей бригаде неделю назад в должности лаборанта химического анализа. Она была молода, смешлива, а ее оттопыренный зад и озорные глазенки не давали покоя многим знатным ебакам, чуткий же папашин контроль практически не оставлял мужикам шансов “пристроить Артемку в депо”.
И вот случилось 23-е февраля — праздник чисто светлый и чисто мужской. Еще накануне затарившись водярой, салом, малосольным хариусом и другими нехитрыми закусями, мы отработали дневную смену, вечером накрыли поляну и конечно пригласили Юльку. Всего нас собралось человек десять. Для приведения Юльки в состояние повышенной боеготовности Витек Рэмбо, слесарь наш, и по совместительству заштатный мачо, притаранил два флакона крымской мадеры. По ноль семь.
Юлька явилась в юбке, похожей на широкий ремень, из под легкой кофточки нахально стремились наружу упругие мячики-двоечки, а в ореоле рыжих волос витали ароматы “Красной Москвы” и шампуня “Яичный”. Мужчины замерли на пару минут, и, потеряв дар речи, безмолвно внедрили по первой. Только стармех Николаич, уже давно страдающий импотенцией, торжественно произнес “За Победу!”, и Армян, недобро сверкнув соколиным глазом, публично поправил в штанах эрегированный кавказский хуй.
Вечеринка уже закруглялась, когда я вышел на улицу покурить. Северное сияние разливало по низкому небу перламутровые красоты, в отдалении, на “фабрике”, рокотали польские дизеля, а за балком, вне зоны видимости, шел негромкий разговор:
- Я сейчас уйду, скажу что вставать рано, то-се… Да и батя, мудак, замучает потом доебками… А ты через часик, как все угомонятся, приходи ко мне… Только смотри, аккуратно, не шуми, я свет то погашу, типа сплю уже.
- Договорились. Я еще в баню быстренько сбегаю. А то ж…
Витек заткнулся, не договорив, и в воздухе запахло французскими поцелуями.
Я понял, что настал мой звездный час и вернулся в компанию.
План был прост, как шпиндель трехсекционного турбобура. Пьяная Юлька в темноте вряд ли разберет, кто нырнул к ней под одеяло, нужно только скопировать Витькин голос. А с этим как раз проблем не было — в цирковом мною “на пять” был пройден курс “Голосовая имитация звуков”, я мог легко, почти со стопроцентной точностью изобразить, например, вопли африканского слона в брачный период, а хриплый баритон Рэмбы с характерным хохляцким “гэ”- это как два пальца.
Оставалось решить вопрос с нейтрализацией конкурента.
В углу на диванчике уже похрапывал Николаич, пуская по щеке слюну, шлепал губами и обнимал подушку. Армян бренчал на гитаре “Очи черные” и временами, сытно и пьяно хихикая, уговаривал меня спеть “привередливых коней”, под Высоцкого.
-Ара, — говорил он — Давай спайом пра канэй, да! Или пра горы! Ну давай…
Мне же не хотелось раскрывать перед Юлькой свои возможности, и я, ссылаясь на больное горло, держался индеферентно, коварно ожидая логичного армянского вопроса:
- А што, ара, водка уже кончилась, э?
И этот момент настал. Юлька, многозначительно стопорщив конопатый ебальник в сторону Рэмбы, скуксилась, и с деланной неохотой заныла:
- Ну что, мальчики, спасибо за веселый вечер, пойду спать, а то вставать скоро…
Еще живые брутальные самцы, вроде Армяна, начали было протестовать, но как то вяло — все понимали, что и эта краля опять достанется Витьку.
Короче Юлька ушла, Рембо сделал вид, что ему этот факт похуй и на повестке дня сама собою назрела проблема.
- А што, ара, водка уже кончилась, э?
Я заглянул в тумбочку, где мы обычно прятали НЗ. В деревянной утробе сиротливо грелась одинокая бутылка “Жигулевского”- Николаичу на утро, а то ему пиздец, не встать.
С этого момента начал действовать первый этап моего адского плана.
-Мужики,- говорю, — водилы все давно пьяные. В деревню за самогоном никто не поедет, да и спалиться можно. У меня еще литр «калоши» припрятан в снегу, за балком. Хороший спирт, я пробовал. Вроде дышу еще, как видите. Ну чо?
-Неси! — констатировал повеселевший Армян.
Спирт, предназначенный для заправки индикаторов веса — это приборы такие, был вполне бухабелен. Но после третьей стопки «технологической жидкости» на ногах остались только я и мой соперник. Остальных посрубало к ебеней фене. Правда, я то лишь делал вид, что пью, а конкурент кушал как надо, по полной, да еще и запивал остатками мадеры. Через полчаса я уложил его в виде бессознательного тела на кровать, навел на столе порядок, и, освеживши шею витькиным “Тройным”, похилял “творить добро”.
Честно сказать, Юлька была чудо как хороша, у нее были стиль и ураганная страсть. Часа четыре она не давала мне скучать, изодрав в лохмотья всю спину. Я немного нервничал, когда она шептала мне на ухо – давай еще, Витенька!
Под утро Юлька угомонилась и заснула глубоким сном, а я оделся и слинял в туман.
Вот такая история. План мы в том квартале все же выполнили. И в том же квартале свадьбу сыграли. Как уж у них там срослось, не знаю, но после той ночи Юлька увязалась за Витьком, как собачонка, да и Рэмбо дня через четыре сам мне признался, что запал не нее по серьезному. Я на той свадьбе почетным свидетелем был, погуляли — будь здоров!
В свой срок родилась у них девочка, Катей назвали.
Вскоре жизнь раскидала нас по разным районам необъятной тайги, и лишь изредка мы встречались с Витьком в конторе Экспедиции. Иногда выпивали “по соточке”, вспоминая разухабистое прошлое.
Сейчас Витька, как и я сам, трудится в должности бригадира на соседнем участке. Никто уже не зовет его Рэмбой, обращаются к нему исключительно по отчеству — Палыч. Потому как мужик он хороший и дело свое знает. А неделю назад позвонил мне.
-Михалыч,- говорит,- там это, Катька моя к тебе в бригаду направлена на практику, ты уж пригляди за ней, как за своей, по старой дружбе. Добро?
Уже три дня бегает по моему “объекту” рыжая девчонка, сводит с ума молодых пацанов своим смехом, да и мне чего-то неспокойно. Похожа на мать, как две капли воды. Только у Юльки глаза зеленые были. А у Витьки – черные. А у нее серые. Как у меня.
Сегодня 23-е февраля. Надо вечером зайти к мужикам, проверить, что б, значит, порядок был. Или не заходить? Пусть будет, как будет.
Вот кто-то говорит: главное на производстве — дисциплина, а я говорю — человеческий фактор! И конечно, тайна, друзья мои, полнейшая коммерческая тайна!