Хроники девота (продолжение)

Автор: Платон Сумрaq Внешность Лены…
На первый взгляд: негромкая, неэффектная. Заостренные черты лица. Тонкий нос. Брови — широкие. Линии их талантливо очерчены природой. Красивый абрис рта. Уголки узких бледных губ не испорчены никаким врожденным или развитым дефектом мимики… Уголки узких бледных губ — не опущены безвольно или сердито вниз; не поджаты капризно; не приподняты неумной усмешкой… Лоб высокий. Открытый. Но не покатистый… Маленький аккуратный подбородок. Небольшие, искусной формы уши. (Как правило, они скрывались за пепельными, слегка вьющимися волосами.) Шея — по-детски худая. Как у цыпленка. С синими ручейками вен. Подчеркивающая выпирающие упрямые скулы.
И голубые глаза. Родниковой чистоты. Опушенные короткими густыми ресницами.
Словом, облик Лены не был наглядным.
Но ее лицо обладало для меня какой-то иной, метафорической притягательностью. Такая некрикливая, знающая себе цену, северная, варяжская красота.
Что же касается ее тела?
…Я уже говорил. Оно еще недоформировалось. Тело девочки-подростка, — которому предстояло изо дня в день преодолевать последствия автокатастрофы, грозившие осложнить, а то и обратить вспять процесс его нормального физического развития. Лена понимала это. И не собиралась сдаваться.
А я был рядом.
Вместе мы придумали комплекс упражнений. Лена проделывала его ежедневно. Не забывая давать обусловленную нагрузку и на то, что осталось после ампутации от ее левой ноги.
Нельзя было позволить увечью одержать верх. Иначе можно распрощаться с мыслью научиться ходить на протезе, обходясь без костылей.
Как-то я имел глупость спросить у Лены: когда ее нога окончательно заживет? И еще о том — не хочет ли Лена на своем выпускном — как Маресьев! — танцевать вальс?
Вопрос был бестактным.
Я понял по ее слезам.
Из глаз Лены покатились слезы…
Но в чем заключалась бестактность?

Только когда она почти успокоилась и, всхлипывая, заговорила снова, — я понял, как глубока пропасть, разделявшая Лену и ее тетку.

Светлану Михайловну одолевали приступы хитрости, которая, как известно, является всего-то кратковременным проявлением ума. Проще говоря, тетка Лены была хитрой дурой. А хитрым дурам удается многое. Правда, все как-то по мелочам. Но сами они этого не понимают. Ведь они с младых ногтей увлечены выдаиванием птичьего молока из попавшей к ним в руки синицы.
Странно, что в одной семье с разницей в пять лет родились два таких разных человека, как Ленина тетка и ее брат.
И не странно, что однажды отношения Светланы Михайловны и Лениных родителей зашли в тупик; последние четыре года они почти не встречались.
После похорон Ленина тетка впала в свой самый затяжной приступ хитрости. Логика полета ее бытовой фантазии — меня одурачила. Ну не понял я, не понял — какую пользу? — собиралась Светлана Михайловна извлечь из подвернувшегося ей увечья племянницы.
Какие-то последующие многоходовые комбинации с квартирой?..
Теткины дети подрастали. На имевшихся у нее квадратных метрах — им становилось тесновато…
И еще, — имея на иждивении племянницу-инвалида, можно было покозырять этим перед «золотой рыбкой», выбивая из нее внеочередное корыто. Да и среди знакомых — прослывешь филантропкой. Без устали кладущей брюхо на алтарь человеколюбия.

Итак, тетке было надо:
1) полностью прибрать к рукам Лену — и всеми правдами и неправдами сломать ее психологически;
2) заставить чувствовать себя:
а) обязанной;
б) нахлебницей в чужой семье;
в) неблагодарной калекой.

В ход пошли нравоучительно-продуктовые посещения. Светлана Михайловна добилась почти полной изоляции племянницы. Заперла ее в четырех стенах:
«В школу? Ну что ты, на костылях — ни-ни! Учителя сами пусть приходят, я уж добьюсь… Эти врачи — идиоты. А вот я нашла специалиста с мировым именем. (На практике, как я потом догадался, все делалось для того, чтобы Лена оправлялась после операции подольше). Протез? Ну что ты, Леночка. Рановато еще, деточка. Видишь, как культя-то твоя плохо заживает. Да и не по карману нам это. Сама знаешь, каждая копеечка на счету. На твою инвалидную пенсию, лапуля, не шибко ведь разгуляешься, правда же? (Многозначительно вздыхает и разводит руками, на которых десять сарделечных пальцев; редкий из них не задушен перстнем). Да и потом, деточка, хе-хе, на костылях-то ты всегда у нас под контролем. Далеко не уйдешь! А на двух-то ножках эва, сколько глупостей можно наделать, в твоем-то возрасте. СПИД, знаешь ли, какой-то развелся. Я тут тебе газетку принесла. На вот, почитай внимательно… Что? Снять на протез деньги с папиной книжки? Ну вот, видишь, миленькая моя, я так и знала, что тебя ни на минуту нельзя оставить без присмотра. Не успела родителей да бабку, царствие им небесное, схоронить, а уже своевольничать торопишься. Ты эти глупости из головы-то выкинь. Не дай бог, что… деньги пусть на черный день лежат. Ты еще, может, вздумаешь из квартиры что продавать? Так ты смотри, не забалуй. Без нас с Алексан Никитичем (Ленин дядя-генштабист) ничего предпринимать не вздумай. Сама знаешь, кроме нас, никому ты на белом свете не нужна. Слушайся нас, деточка, и все будет по-хорошему. А сберкнижку… ты лучше мне отдай. Мало ли что, хе-хе, у меня, небось, сохраннее будет (и, благоговейно прижав к рыхлым грудям сберкнижку, Светлана Михайловна одаривает племянницу постным поцелуем в лоб). Ну, ладно, прощай, кисонька. На днях привезу тебе чего-нибудь сладенького к чаю».

И так — приезд за приездом. Раз за разом. Неделю за неделей. Месяц за месяцем.
Лена мне признавалась, что от желания огреть тетку костылем — у нее подчас кружилась голова.
Потом Лена как-то научилась отключаться.
Изредка вставляя в теткины монологи, требуемые по драматургии реплики.
Но Вы-то, как писатель, знаете, что родственные идиосинкразии не лечатся.
Меня кидало в жар, как подумаю о том, что Лена даже не рискнула рассказать Светлане Михайловне о нашем нападении, — предпочитая в одиночку тиранить свою психику. Не давая тетке нового повода для причитаний, политесов и пакостей.
Лена мне этого не говорила. Но я и без нее понял, что в тот день, когда я подкараулил ее — там — на лестнице — львиная доля причин, по которым она не только простила меня, но и сблизилась со мной, — называлась «Светлана Михайловна».

Приневоленное затворничество.
Тяга к нормальному человеческому общению.
До описанного ниже — Лена лишь скромно и нелогично радовалась моему обществу. В иной ситуации она, возможно, предпочла бы любое другое. Но уж такая штука жизнь, что действовать Лене приходилось в данных обстоятельствах. И еще — как быть, если изменить их — у тебя — силенок маловато?
К счастью, эта причина наших встреч живо исчерпалась. Уступив место задорной заинтересованности и взаимному влечению. Тут-то со мной и произошло то, — чего сроду не случалось.

Я влюбился в Лену.

Слушая меня, Вы могли решить, что вышеизложенное звучит как-то нереально. Для истории подростка.
Если Вы так считаете, то, значит, Вы правы. Я сам с Вами соглашусь.
На самом деле — многие события происходили иначе. Многие мысли, которые я сейчас столь витиевато излагаю, в мою голову — тогда! — не закрадывались.
Все так.
И, ради бога, не подумайте, что я что-то приукрашиваю.
Или утаиваю.
Нет.
Просто память — материя избирательная. Прошло больше десяти лет. И каких лет! Это после семидесяти — все дни сливаются в один.
А в шестнадцать, двадцать, двадцать пять лет — жизнь переполнена. Событиями! И все, все вершится впервые. Одна история накладывается на другую. И, как в испорченном компьютерном файле, — в голове причудливо перемешиваются разномастные куски своей и чужой жизни.
Проходят годы. Память начинает услужливо возвращать все взлеты; мысль о них заставляет светиться тебя изнутри.
И еще: никуда не деваются постыдные мгновения. Сожалея о них, — приходится краснеть до корней волос и молить бога, чтобы эти беспощадные воспоминания не вернулись к другим.
Тогда садятся писать мемуары.
В надежде напоследок обмануть людскую молву и «вышний суд».
Мне эта жалкая участь — пока! — не грозит. Учитывая мой нынешний возраст. И обстоятельства нашего… разговора.

Не спорю. Я пересказываю тогдашние события — с точки зрения и языком взрослого человека. Но все-таки пытаюсь — хотя бы отчасти вернуться в мир мыслей и чувств шестнадцатилетнего парня. Не знаю, хорошо ли у меня получается. И потом. Я же и тогда был — взрослее. Своих сверстников. Был почти продвинутым подростком.
Не надо считать мой рассказ правдивым.
Считайте его… Правдоподобным.

Stop! Извините, я, кажется, снова увлекся. Пора выкурить сигарету. Будет легче. Продолжить…