Когда рухнет плотина(3)

Автор: дважды Гумберт 3. Мировой пожар.
22.15. Сияющая пустота дрожала и переливалась, как живое тело. И невнятное бормотание становилось то ближе, то дальше, словно в нем пульсировал смысл. Это и есть *тесто*, о котором говорил Химик, догадался я. Оно дышит, колышется, лепечет.
Я долго любовался искристым брожением неизвестно чего. Потом из этого ласкового вакуума, как из чистого фона, стали выныривать яркие картинки прошлого. Вот я на игрушечном коне с сабелькой из пластмассы. Вот у школьной доски, в костюме и галстуке, стою, протянув пику указки к столбикам химических формул. Вот я в армии, душу солдатским ремнем аварца Джуму.
Понемногу из мельтешения пестрых картинок встает моя странная жизнь. И прозрачное чувство покоя сменяет мутное чувство тоски. Я вспоминаю о себе всё, и всё это не стоит воспоминания. Нет никакой спутанности сознания. Но голова моя раскалывается от пульсирующего вальса крови, словно ее сложили из разнородных фрагментов.
Я Яков Биндер, по кличке Писарь. Мне 38 лет. Я бывший майор пограничных войск. Всевластный аппарат уволил меня из контрразведки по причине частичной служебной невменяемости. Последнее время я работал инструктором по выживанию и преподавал в университете спецкурс по истории радикальных движений. Моя жена бросила меня несколько лет назад и уехала с двумя дочками в Канаду. Ее новый муж – какой-то пузатый сикх с кожей того цвета, что бывает у трупов, несколько дней пролежавших под солнцем. Они там все стали молиться раскрашенным чуркам и петь слащавые цыганские гимны. Утром того дня, когда рухнул прежний порядок, я как раз, после долгой разлуки, встречал в аэропорту своих дочек. Теперь у них были нелепые имена. Они вытянулись и стали похожи на меня больше, чем на свою родительницу. По скайпу они продолжали называть меня папой, хотя я чувствовал, что родство наше неотвратимо тает.
Самолет, который я ждал, взорвался при приземлении. Самое странное, что никто не обратил на это внимание. Клиенты авиакомпаний по-прежнему вальяжно катят свою кладь. Уютно щелкает радио, и женский голос, похожий на голос моей бывшей супруги, объявляет посадку на рейс такой-то. Разомлевшие от жары агенты СБ твердят свою особую таблицу умножения. Лакированный ботинок функционера, которого я спустил с гранитной лестницы, смешно подергивается. Маленькие дубинки и ругань ментов. Вот — я держу в своей памяти четкие снимки с места крушения. В них действительно много неправдоподобия. Но все-таки не могу признать, что они сфабрикованы. Хаос на них выглядит весьма убедительно. Может быть, я сошел с ума, и самолет, который взорвался, был призраком. Возможно, у меня никогда не было дочек. И я жил в режиме ожидания катастрофы. Сейчас мне все это до фени. Кстати, в тот день, но позже, действительно завалилось несколько самолётов. В сознание быстро грузится весь расклад. Голова трещит, как с похмелья.
Очнулся я оттого, что кто-то весьма настойчиво ковырялся в моей голове острым предметом. Сначала я увидел низкий мраморный потолок, потом руку в резиновой перчатке с кривой иглой и столик с окровавленными тампонами и хирургическим инструментом. Зрение сфокусировалось на женском лице, и я узнал малахитовые глаза Маши, своего телохранителя.
- Маша? – похожим на стон голосом проговорил я. – А где Настя с Дашей?
- Настя на рубеже, руководит обороной ГЭС. А Даша погибла, — спокойно сообщила Маша. – Она волновалась за вас, когда вы пошли к бандитам. Только подошла к дому, как упала ракета. Мы недосмотрели. Извините.
- Ракета, — повторил я и вспомнил противный звук, который, казалось, шел не сверху, а снизу.
- Небольшая контузия. Вам повезло, — одними губами улыбнулась Маша и убрала со столика эмалированный кювет с кровавыми ошметками.
- Маша! – позвал я. – Мне нужен…
Название вещества, на котором я сидел уже много лет, совершенно вылетело у меня из головы. Я сделал жест, точно откручиваю кран.
- Это лучше, — и Маша сделала мне инъекцию шприцем с раствором синего цвета. – Лазарин.
Вскоре я почувствовал себя бодрым и цельным. Голова прошла. Тоска отступила. Прилив энергии стал интенсивным. Я рывком сел и ощупал голову. Она была в бинтах, и мой череп, казалось, приобрел другую форму. Маша стояла ко мне спиной, наклонившись над телом крупного мужчины. Красивая и гордая, как айсберг.
- Ты очень красивая, Маша.
- И очень озабоченная, — ответила она уверенным голосом взрослой женщины. — Состоянием вашего друга. Ему повезло несколько меньше вашего.
Она обернулась и выбросила в кюветку глянцевый рубиновый палп. Звонко цакнул кусочек железа. Друг? Что-то я не припомню друзей.
Мужчину, которого она резала, точнее, лепила, узнать было сложно. На нем сильно обгорела одежда. Одна нога была по колено оторвана. Голова выглядела так, словно ее переехал танк. Тем не менее, я опознал его – по полоскам на майке. Все эти мятежные дни Булат не снимал парадной формы одежды для тех, кто спускается в ад. Теперь его затянувшийся день ВДВ, судя по всему, завершен.
- Он не был мне корешем. Знакомец просто. В тот самый день мы случайно оказались в изоляторе, — поведал я. — Знаешь, как два вещества смешиваешь, и получается взрыв? Этот Булат – беспредельщик. Но человек хороший. Он не стал бы меня валить. Он мне был должен. Я его от ваших отмазал. Эх, зря Дашка подорвалась, зря. Маша? – позвал я осторожно.
- Угу.
- Что ты делаешь? Он же мертв.
- Пока да. Да вы не волнуйтесь. Идите себе, разомнитесь, подышите. Скоро я поставлю его на ноги. Личное сознание я, конечно, не берусь восстановить в походных условиях. Но, может быть, так ему даже лучше будет, — деловито ответила Маша.
Честно сказать, ее пожелание было излишним. Меня ничто не волновало. Даша, этот образчик девственной чистоты, мертва. Маша, воплощение здравого смысла, сошла с ума. Настя, неземная красавица, возможно, уже в лапах косматых нелюдей-салафитов, к которым примкнули недобитые элементы прежней власти. И скоро вся эта ёбань повалит сюда. А потом всё пойдет по-старому. Да и пусть. Разве может что-то плохое случиться там, где ничего нет? Пустота не поддерживает уродство и рабство. Из пустоты не рождается зло. Пустота не ебет.
Помещение, в котором сосредоточенно работала Маша, без сомнения, было мертвецкой. Вдоль стен стояли столы на колесиках. На них, под серыми простынями, лежали. На одном из столов, у самого выхода, куда почти не доходил стеариновый свет, пригорюнившись, сидела Лена и монотонно щелкала зажигалкой.
- Зажигалка испортилась, — сказала она с удивлением. – Совсем новая.
В противоположность Маше, Лена была тощей и бледной. Ее красивое лощеное тело раз и навсегда затвердило один язык жестов. И в новых условиях, этот язык больше не действовал.
- Можете меня куда-нибудь отвезти, где нет трупов и не слышны выстрелы? – спросила она голосом, лишенным надежды.
Мне сразу пришел на ум Химик и его уединенная келья.
23.45. Я и Лена шли по пустынному шоссе к Институту Катализа. Дорога петляла в сосновом лесу, но напрямик я не решился. Внутренний компас был сбит. Лес наполняла адская темень, стволы скрипели и стреляли от сильного ветра. А может быть, это отстреливались последние защитники ГЭС. Не верилось, что где-то рядом геройствуют люди. Шоссе орошал звездный дождь. Мне показалось, что звёзды стали богаче и ярче.
Пять минут лихорадочного секса в брошенной машине сделали Лену очень разговорчивой. Прижавшись ко мне так, что путались наши ноги, она несла околесицу про свою прошлую загубленную жизнь, про своего упыря мужа, съеденного свиньями. Отдавалась она нелепо, тревожно и яростно, точно в последний раз. Со скрипом, со страшными хрипами, с истошной бранью. А я представил Машу, как бы вела себя такая, как она, на месте Лены? Маша бы занималась этим легко и сладко, с рассеянным звездным жаром. Маша мурлыкала бы от удовольствия. Точно впереди у нее целая вечность секса. Право, какой-то иной вид подключения.
- Ах, как близко и страшно горят звезды, — произнесла Лена. – Но мне совсем, совсем не страшно. Раньше я очень боялась маньяков. А теперь иду с тобой сквозь темный лес.
- Разве я похож на маньяка?
- Мне Булат сказал, что ты самый настоящий маньяк.
- Древние, очень древние люди считали, что небо – это такая черная изнутри крышка, которая нахлобучивает землю. А там, за этой крышкой, бушует яростный нестерпимый свет. Вот его-то они и называли мировой пожар.
- Агхх, — вскликнула Лена. Я провернул в ее черством сердце заточку, длинный шип, каким раньше добивали раненых. Сошел с дороги и аккуратно опустил ее тело на сухую хвою. Несколько раз она дёрнулась, порываясь встать и вздохнуть. Пару минут лазарин не отпускал, не давал ей покоя. А потом она умерла, на сей раз навсегда.
Там, куда падают боевые ракеты, даже сравнительно небольшие, живых людей, как правило, не остается. Я сорвал с головы повязку, чтобы ощупать голову. Пальцы наткнулись на непривычный рельеф. В самом низу затылка я нашел что-то вроде щитка с наростом, напоминающим позвонок. Когда я резко поворачивал голову, слышался хруст, и вокруг шеи вспыхивало рифленое ощущение дискомфорта, словно на меня надели ошейник. Кадык стал твердым, как камень. И всё беззащитное горло окостенело.
Я быстро пошел напрямик, через лес. У меня было ощущение, что иду я сразу в двух направлениях. И с каждым шагом растет дистанция между мной и мной. При этом никакой раздвоенности я не чувствовал. Мной руководило намерение, которое не было личным. В то время как душа моя рвалась на защиту тех, кто отстаивает свою свободу, я ясно понимал, что мне безразлична оборона плотины. Ничего уже не поправить, ибо все идет по плану. Через десять минут я входил в лабораторию Химика. Часовые, которых я здесь поставил, мирно спали у дымящегося кострища. Это были нарки из банды Карловича. Я их заколол тоже.
У Химика было темно и очень холодно. Перегонная сфера покрылась наростами куржача и сделалась белой. Все провода были отсоединены от установки и спутанной грудой лежали под сферой, как выпавшие кишки. Химик оставался в том же самом положении. Только теперь на нем была походная одежда: толстый свитер с отворотом, старая стройотрядовская куртка и сапоги. Монитор перед ним был пустым. Склонившись над столом, он что-то писал. На меня он не обратил никакого внимания. Время от времени он дышал на шариковую ручку и морщился. Сделал два решительных подчеркивания и повернулся ко мне:
- Это официальный акт о передаче установки. Тебе, или кому там – кто сейчас рулит, — сказал Химик. – Она в рабочем состоянии. Мое экспертное мнение таково – лучше ее затопить. Но можно просто не трогать. Кожух довольно надежный. Всю информацию по исследованию я уничтожил. Думаю, имею на это право.
Химик закинул на плечо брезентовый рюкзачок и гитару в футляре.
- Совсем собрался в поход? – спросил я и сам поразился тому, насколько зловеще прозвучал мой хриплый голос.
- У меня ведь есть домик в деревне, — ответил Химик с искренней радостью. – Баба рядом живет знакомая. Хорошая баба. А тут мне больше нечего делать.
- Ну, а с этой бандуриной что не так? – я кивнул на сферу. – Рвануть может?
- Гм, понимаешь, эта штука была создана в первую очередь для того, чтобы получать несуществующие, или вовсе невозможные соединения. Как они поведут себя при контакте с обычной средой – неизвестно. Могут просто исчезнуть. А могут и рвануть.
- Ну, а что там, все-таки? Примерно?
- Я тебе одно скажу, Яков, — Химик опустил рюкзак на пол, подошел ко мне и неожиданно обнял, — если хочешь, приезжай ко мне. Всегда тебе рад буду. Деревня в болотцах затеряна. А установку я отключил и перевел в режим полной изоляции. Это значит, вскрыть ее можно будет только при помощи специального лазерного резака. Там, — он показал на сферу, — что-то есть. Но что, я не знаю. И не хочу знать.
На мгновение мне очень захотелось пойти вместе с ним, развести на берегу моря костер, пить водку и петь под гитару. Давно я не слышал, как поет Алик. Все эти старые русские песни о любви, одержимости и протесте, рожденные в герметично упакованных, давно исчезнувших мирах. Всё будет хорошо, как пел покойный поэт. Если подумать, нам сразу упало в руки всё, что было лучшего в этом мире. Секс, наркотики, рокнролл. Жизнь явилась нам в совершенно откровенном и расколдованном виде. Мы больше не приемлем чудес, мы рвем от них когти.
- Валяй, — сказал я. – Бог в помощь. Но тебе действительно похуй что там внутри?
- Какой-то феномен. Извини, старый, — Химик смахнул слезу, взвалил свои вещи и вышел.
Я его отпустил.
Настоящий Химик просто не мог оставить свою лабораторию, забросить работу и свой дивный перегонный аппарат, самый малый винтик от которого был ему дороже всего человечества. Особенно в тот момент, когда внутри установки случился, как он выразился, Феномен. Очень скоро я убедился в том, что Химик никуда не ушел. На листке, оставленном перед погашенным монитором, было написано: *Науки, которой я служил, больше НЕТ НЕТ НЕТ. Золото не существует в природе. Это ЗАСЛАННЫЙ элемент. Очень стыдно. Передайте академику, что меня развели. Я слышу шаги – это ДЬЯВОЛ*. Последнее слово дважды жирно подчеркнуто.
Лицо Химика являло резкий контраст сумбурному стилю предсмертной записки. Поразительно расслабленное, безмятежное, оно почти светилось. Я провел над ним рукою, но ощутил лишь мягкие линии холода. Он заснул в своей каморе под лестницей главного корпуса. В последние годы Химик предельно упростил свой быт и отделил от него всё, что мешало сосредоточиться на науке. Его аскетизм стал граничить с безумием. Луч фонаря осветил полку с бульварными книжками по оккультизму. Выцветший фотоснимок совсем юной Вайноны Райдер. Под топчаном, где коченело тело, что-то сверкнуло. Я узнал эту вещь. Это был мой подарок. Сувенирный алембик из чистого золота. Механически я ощупал свой несуразный затылок, а когда снова взглянул на стену, то вместо образа юной принцессы была точно соответствующая по размеру дыра, из которой несло насыщенная тьмой.
Я вернулся в лабораторию и сел на стул, развернутый к замороженной сфере. Чтобы проникнуть в нее – мне не нужна техническая открывалка. Мне достаточно представить, что я иду по обочине ночного шоссе. И сделать несколько миллионов шагов.