ЛЁД

Автор: koffesigaretoff ЛЁД

***
Тогда Туров сказал, что всё отлично, и повёл меня по длинным ломаным коридорам в «наш продакшен».
Шли молча, постоянно куда-то сворачивая. Периодически выходили на какие-то боковые лестницы и балконы – чувствовалось, что перед косметическим ремонтом здание было наспех перепланировано. Как будто изгоняли дух бывшего НИИ.
Шли настолько непонятно, что я заскучал. И чтоб хоть как-то развеяться, поинтересовался у Турова читал ли он «Принц Госплана». В ответ Туров неопределённо хмыкнул.
И тут же назидательно добавил, что тут все про «Принца» вспоминают — из-за старой таблички на входе.
Всегда обидно быть несложнее остальных, поэтому я соврал, что таблички ещё не видел. К счастью, Туров меня уже не слушал.
- На месте, — сказал он, и приглашающе открыл дверь с надписью «Продакшен №2».

Очкастый с длинными волосами встал из-за стола и подошёл к нам. Точнее, к Турову — меня он, вроде как, вообще не замечал.
Пока Туров с ним разговаривал, я успел осмотреться. Зал был симметрично заставлен компьютерными столами, штук двадцать пять — тридцать. А разномастные стулья были хаотично распределены по комнате, как тележки на стоянке супермаркета.
Кроме нас в зале находилось ещё четыре человека. Все четверо что-то разглядывали в мониторе, сгрудившись вокруг одного стола в конце зала.
Оглядев «продакшен» ещё раз, я решил, что чистые столы – это ничейные. Хотя компьютеры на них были включены.
Мне подумалось что это – непорядок, зря харды гоняют.
В этот момент Туров указал на меня рукой и сказал очкастому, что я — «наш новый стажёр». Патлатый начал меня удивлённо разглядывать, словно только что заметил. Затем протянул руку, представился и стал внимательно слушать скудные указания Турова на мой счёт.
Закончив, Туров обернулся ко мне и официально кашлянул.
В ответ я расплылся в глупой улыбке новичка-энтузиаста.
После секундной паузы Туров энергично призвал меня «смело вливаться в коллектив» и тут же не прощаясь вышел из зала.
Очкастый для убедительности щёлкнул шариковой ручкой и отрывисто сказал, что теперь я подчиняюсь непосредственно ему – координатору производственных процессов второго продакшена. Все вопросы решаются только через него. А приступать к работе я должен немедленно, поскольку через два часа чек-поинт.
Выпалив всё это скороговоркой, координатор тут же направился в сторону своего стола – словно я внезапно дематериализовался.
Мне пришлось его окликнуть, мол, за какой компьютер садиться? Очкастый, не поворачивая головы, буркнул, что за любой. Тогда я поинтересовался, что же именно мне готовить на чек-поинт. Координатор посмотрел на меня взглядом человека смертельно уставшего от стажёров, поправил очки и ехидно спросил, а помню ли я, наш новый стажёр, ЧТО именно мы обсуждали с Туровым. Тогда я опять соврал, что всё понял и пошёл к столу у окна.
От первой производственной взбучки стало неловко, и я оглянулся на четверку в конце зала – никто из них, слава богу, за беседой не наблюдал. Если они вообще обратили внимание на моё появление.

Я огляделся и сел за ближайший свободный стол.

*****
Я с детства панически боюсь сосулек.
Только не примите это за фобию – я боюсь не вообще любых сосулек, а только тех, что непредсказуемо висят огромными глыбами на карнизах и козырьках зданий.
Вот их-то я и боюсь.
Точнее, если вдаваться в подробности, это мой отец панически боялся сосулек, считая их смертельной угрозой и верхом коварства.
Сам он никогда не скрывал этой своей «особенности» — говорил, что настоящий мужчина не должен стыдиться реальных опасностей. А будучи умелым воспитателем, отец передал свою «странность» и мне.
Он всегда говорил, указывая на очередной карниз с гроздьями гигантских сосулек, что это висит ОНА. И если ЕЁ вовремя не заметить – ОНА прыгнет вниз и заберёт НАВСЕГДА.
Как послушный и трусливый ребёнок, я внимал отцу всей душой.
Надо сказать, что какую-то логику в этой параноидальной привычке найти можно – такие сосульки действительно лучше обходить десятой дорогой.
Что я постоянно и делаю с тех пор. Даже летом я, по привычке, останавливаюсь и осматриваю карнизы здания, мимо которого собираюсь пройти.
Несмотря на всю свою практичность, особенность эта всё равно не выглядит здоровой — хоть и были в нашем городе случаи поражения людей сосульками, но оба они были очень давно и не со смертельным исходом.


***
Сработало напоминание про чек-поинт – неприятно закололо под браслетом. Я оглянулся – очкастого на месте не было. Я проверил внутреннюю почту – висело сообщение от координатора: «Мы с Туровым у Изакии в админ-корпусе, на совещании. Чек-поинт будет сразу, как освободимся. Если что-то срочное, пишите в «квайт» — я прочту». Сообщение пришло пятнадцать минут назад – значит у меня полно времени. Можно сходить перекусить.

Я оглянулся, ища у кого можно узнать про буфет или столовую. Но в зале не было абсолютно никого. Тишина и покой. Как будто меня тут оставили умышленно.
И не мудрено – весь день меня не покидало ощущение, что, невзирая на официальную бодрость и общую браваду, ни Туров, ни очкастый не знали, что же им со мной делать. А точнее: что я буду делать вместе с ними.
Чтобы разогнать неприятные ощущения я включил настольную лампу и надел наушники.
Стало намного уютнее и я ткнул в переключатель волны.

***
Здесь вообще никто ни к кому и ни к чему не проявляет любопытства — это первое, что бросалось в глаза.
Здоровались сослуживцы крайне редко – и только если подходили лично к тебе сказать что-нибудь по работе.
Сначала я принимал это за хамство и высокомерие и, естественно, очень злился. Но сегодня я бы сказал, что особенность эта была продиктована самой обычной рациональностью.
Хотя, конечно же, практически все они были хамами — невежами и невеждами. Но проявлялось это всё совершенно иначе.

***
Долговязый продолжал кричать и брыкаться даже через выбитые зубы и кляп. Тогда координатор грустно сказал, что ничего не поделаешь – «будем мочить в сортире».
Долговязый сразу затих.
Брайнс перехватил его руку и зафиксировал ладонью на столе. Грин принёс из кухни ножницы и приготовился отрезать долговязому фалангу — он отвёл его мизинец в сторону и ловко зафиксировал между лезвиями.
Долговязый прохрипел, что всё расскажет.
Тут Брайнс крикнул: «Молчать!» и резко ударил Долговязого в висок. Длинный сразу же потерял сознание и обмяк.
Координатор спросил, есть ли у кого-то хоть какие-то соображения. Брайнс сказал, что нужно «отваливать» – всё равно толку не будет.
В этот момент включилась связь. Туров появился во весь рост. Он осмотрел комнату со своей стороны экрана и вопросительно глянул на координатора.
Очкастый переключил связь на индивидуалку и долго что-то обсуждал с Туровым.
Весь разговор Туров в нашу сторону даже не смотрел, делая вид, что разглядывает что-то важное в своём кабинете.
Через несколько минут координатор закончил доклад и замолчал в ожидании дальнейших указаний. Туров задумался и вовсе развернулся от экрана.
Тут я не выдержал и кашлянул. Все, включая Турова, повернулись в мою сторону. Щёлкнул общий канал.
Я, соблюдая субординацию, спросил координатора, можно ли высказать версию. Очкастый перевёл взгляд на Турова. Туров утвердительно кивнул.
Я показал на ножницы и сказал, что клиента уже можно не «настраивать» — Долговязый и так себя сдал. Он наверняка уже ЭТО делал, поскольку точно знает КАК. Ножницы, хват пальцев – такое просто так не придумаешь.
Грин хмыкнул, что они и без сопливых всё давно поняли, но Долговязый мог видеть ЭТО в кино – и что тогда?
В любой момент связь могла щёлкнуть, поэтому я торопливо выпалил, что ножниц на кухне не было. Я точно видел – НЕ БЫЛО, пока мы про пальцы не заговорили. Вот вам и улика.
Тут, чуть ли не впервые за всё время, все стали меня внимательно разглядывать. То ли оценивали, то ли просто ждали реакцию начальства.
Наконец Туров сказал, чтобы мы действовали по инструкции и отключился. Координатор приказал Брайнсу «разобраться с обстановкой», а мне велел не путаться под ногами, и вообще — «всегда лучше сидеть в сторонке и ждать пока не позовут или не спросят».

***
Прямо с утра звонил Туров. Сказал, чтобы я срочно к нему явился. «С вещами!» — пошутил он.
Боясь опоздать, я вызвал скутер и стал торопливо одеваться. Через 20 минут я уже был под кабинетом.
Турова не было.
Зная, что начальство тут беспокоить (даже по делу) крайне нежелательно, перезванивать Турову я не стал. Я уже много раз видел, с какой опаской тут все относились к таким вещам.
По коридору с деловым видом сновали сотрудники. Многих из них я уже знал в лицо, многих по имени. Тем не менее (и как обычно), никто даже не делал попытки со мной поздороваться. Я отвечал тем же – влился в коллектив, как-никак.
Минут через десять вдруг включилась связь и Туров извиняющимся тоном начал мне что-то объяснять про срочное дело. Потом он сказал, чтобы я шёл к Юдифь Александровне в четвёртый зал, она в курсе — что к чему.

Юдифь Александровна, усатая женщина с непослушными, как пакля, волосами, восседала прямо по центру хаотично расставленных столов в зале номер четыре. Она походила на чёрного паука, следящего за своими сетями. А огромная родинка на губе делала некрасивую женщину ещё более зловещей. Назвать Юдифь Александровну Черной Вдовой было бы оскорбительно для паука, скорее напрашивалось — Чёрная Блядь.
Страшная женщина долго по-учительски смотрела на меня через очки оценивая степень моей глупости. Всем своим видом она как бы давала понять, что для общения со мной тщательно подбирает слова попроще – чтобы я их наверняка понял.
Наконец, обречённо хмыкнув, она сказала, что Туров прислал ей письмо насчёт меня. Это правда ли, что я такой прыткий? Я ответил, что в отделе все так говорят. Она сказала, что про Изакия тоже говорят, что он бессмертный, а кто проверит? Может, ты?
Это была первая «политическая шутка», услышанная мной тут. Обычно тут вообще не шутили, а уж тем более не ставили под сомнение «светлый образ» начальства. Атмосфера пресмыкания, подхалимства и лизоблюдства не оставляла сотрудникам времени на шутки, и вообще на собственные мысли.
Чёрная Блядь опять долго смотрела на меня, словно ожидая ответа на свой вопрос. От её настойчивости мне стало неловко — захотелось что-то сказать. И я отшутился, что проверка бессмертия Изакии ПОКА не в моей компетенции.
Юдифь Александровна, видимо, осталась довольна нашей беседой и впечатлением, которое она на меня произвела. Слегка смягчившись, она откинулась в кресле, вынула откуда-то несколько бетакамовских кассет и подвинула их ко мне.
«Вот, — медленно сказала Юдифь, — синхроны последнего сеанса. Ночью снимали».
Я понятия не имел, зачем мне могут понадобиться какие-то «синхроны» и что вообще с ними делают, поэтому даже не шелохнулся.
Тогда Блядь добавила, что кассеты нужно срочно (до обеда) «расшифровать» – и она тут же подпишет мне вот тут (она показала, мне какой-то листок из папки на столе).
Яснее мне не стало, но зная по опыту, что расспросы неуместны, я кивнул, что мол, всё будет в лучшем виде – сейчас всё сделаю!
Я решительно встал и начал деловито рассовывать кассеты по карманам.
«И, давай, забирай всё своё с собой – нехрен мне делать – за твоими бумажками следить», — подводя итог беседы, добавила Юдифь.
Я послушно взял со стола бланк, и как бы невзначай спросил, а что будет потом — после расшифровки и подписи?
«К Изакию пойдёшь, проверишь, кто из вас бессмертнее», — грохнула она своим остроумием.
Я начал пятиться. Кто-то мягко подтолкнул меня в бок: «Расшифровка — в «Машинном зале» — первая дверь налево». Я резко развернулся, глянуть, кто же этот единственный хороший человек во всём этом странном месте. Рядом стоял стажёр Андрей – в первый день мы вместе ехали сюда в «пазике», а потом часа четыре стояли в очереди в «приёмник». Он тогда ещё заметил, что я опасливо обхожу угол с сосульками, и сказал, что если держаться левее, то с учётом ветра нас точно не достанет.
Андрей сделал знак «Тс-с-с-с!» и шепотом добавил, что если получится, зайдёт ко мне в машинный зал через часок-другой.
В машинном зале свободных мест не было. Оператор глянул на меня с подозрением и сообщил, что на шифровальные машины запись на два месяца вперёд, КРУГЛОСУТОЧНО. И все руководители это знают, тем более Юдифь Александровна.
Тогда я спросил, где исходящий бокс для отдела Юдифь Александровны. Тут?
«Спасибо», — сказал я оператору и высыпал в бокс все её бумаги и кассеты, оставив себе только верхний листок. На нём было крупно написано – «Обходной лист», далее шёл какой-то мелкий текст, состоящий сплошь из непонятных сокращений и терминов. Внизу было место для «подписи руководителя проектов». Я лихо расписался – «Туров В.В.» — и пошёл в админ-корпус искать кабинет Изакия.
Хорошо смеётся тот, над кем шутят последним.
Юдифь Александровна, конечно же, сволочь и шутки у неё соответственные, но при желании, и её можно нейтрализовать.
Андрея я решил не ждать – хотелось побыстрее смыться.

Админ-корпус располагался в небольшом двухэтажном здании, метрах в трехстах от высотки продакшен-студий. Нужно было выйти на улицу и пройти мимо ворот и будки охраны. Именно тут и висела неизвестно каким образом сохранившаяся табличка «ГОСПЛАН СССР НИИ Органики и Пластических Масс».
Странно, но я никогда не видел людей возле админ-корпуса. В смысле — я никогда не видел, чтобы кто-нибудь входил или выходил из здания, курил на крыльце, выглядывал из окна или вылезал из припаркованной машины. Машины, при этом, по стоянке перемещались — меняли место, отсутствовали, появлялись новые. Но кто, когда и зачем их перетасовывал, я лично ни разу не видел.
Более того, я не представлял себе кто ещё, кроме Изакия, мог бы работать в этом корпусе. Все службы и сотрудники, насколько это было известно мне, находились в высотке. Никто ни разу не сказал, например, что «это к Иванову в админ-корпус». Админ-корпус всплывал только при упоминании Нашего-Всего-Всего — Изакия.
В здании было тихо и светло. Я проходил мимо дверей со странными медными табличками. Например – «Акз. Ин.№3». Или – «Помощники». В конце коридора, перед лестницей на второй этаж сидел охранник. Когда я с ним поравнялся, он знаком мне показал, куда нужно прислонять бейдж для считывания. Дождавшись отклика на бейдж, охранник сказал, что мне нужно на второй этаж – дверь прямо – там сразу видно будет.
Дверь с табличкой «Изакий Приёмная» действительно оказалась сразу напротив лестницы. Я зашёл, ожидая увидеть на месте секретарши кого угодно, даже инопланетянина, но только не Турова.
Туров обрадовался мне как родному, давно потерянному и вновь найденному брату. Он подскочил, сказал, что наконец-то я пришёл, не опоздал, ядрёна-корень.
- Обходной лист у Юдифь Александровны взял? – тут же строго спросил он.
Я утвердительно похлопал по боку кожаной сумки.
- Это хорошо! – сказал Туров.
Затем почему-то повторил:
– Это хорошо.
И замолчал.
Было слышно, как он постукивает пальцами по пропуску на поясе.
- Ага, — вдруг сказал Туров, — у нас есть десять минут, давай выпьем по кофейку!
Он поручил мне вымыть стаканы в умывальнике, а сам начал возиться с чайником, ложками и баночками на подоконнике.
Умывальник был здесь же – сбоку от входной двери.
В чашках были остатки чьего-то чая, и когда я включил воду, струя из смесителя ударила мощно и неожиданно. Чаинки, выбитые водой из чашки, с удовольствием расплескались по желтой крашеной стене.
Я сделал вид, что ничего не произошло и быстро вытер стенку тряпкой. Влажное пятно над умывальником быстро темнело. Но, как я и надеялся, Турову было вообще не до этого – он смотрел в окно и что-то бормотал себе под нос.
Я принёс чашки, и он сразу же принялся деловито насыпать в них кофе-сахар и разливать кипяток. Так обычно ведут себя завзятые туристы, демонстрирующие обожаемым дамам или новичкам-любителям свою ловкость при разведении костра.
Тут в дверях кабинета появился Изакий. Ранее я его видел только на общей фотографии «Наш Канал», но легко узнал по нестандартной фигуре – очень высокий, полноват, но с маленькой головой.
Туров выпрямился как новобранец и подтолкнул меня к двери.
Изакий отеческим голосом подбодрил: «Ага, заходи – наслышан о твоих подвигах!» Туров подмигнул, мол, «не ссы, всё будет на «окей».
В кабинете я вынул из рюкзака «Обходной лист» с «подписью Турова» и положил на стол Изакию.

*****
В нашей школе была девочка, которая однажды пропала. На следующий день в школу пришло много милиции, и всех про неё спрашивали. Родители девочки сидели в коридоре на стульях, боясь отойти и пропустить что-то важное. Мать девочки всё время плакала, а муж её утешал.
Мы очень хотели помочь, но проку от нас было мало – мы, старшеклассники, учились с «малолетками» в разных корпусах, да и вообще мало обращали на них внимания.
В тот же день, поздно вечером, девочку случайно нашли в посадке за озером. Слава богу – живой. Говорят, что она просто сидела прямо на земле и молчала. Естественно, что девочка была голой. Слухи особенно подчёркивали, что у неё было отрезано несколько пальцев на руке и ноге. Все шептались, что над девочкой надругались, пытали и хотели убить, но что-то этим подонкам в последний момент помешало.
Девочка со временем выздоровела и снова начала разговаривать, но в школу так и не вернулась. Вроде бы родители сами занимались с ней уроками, поскольку отпускать её из квартиры категорически боялись и не хотели. К тому же, если верить пересудам, девочка иногда не понимала что происходит – например, могла пойти мыть руки и не выходила из ванной пока не смыливала мыло полностью.
Я хоть никогда эту девочку не видел и знал это всё понаслышке – но всё равно очень отчетливо представлял, как маленькая девочка апатично мылит руки несколько часов подряд.
Через какое-то время слухи улеглись, и так и осталось неизвестным, чем это происшествие закончилось — кто были эти ироды, поймали ли их? И было ли ВСЁ, что рассказывали, правдой?


***
- Это что? – Изакий кивнул на мою бумаженцию.
Я сказал, что это «обходной лист».
- Нехрен мне делать – всякую ерунду читать!
Изакий порвал лист и выкинул в корзину.
Затем он выдержал театральную паузу и тоном извиняющегося заговорщика произнёс:
- Только ты не обижайся – я человек прямой. Грубый, но честный – как говорится. Я скажу тебе неприятную вещь, но потом ты поймешь, что я тебе добра желал и в другом месте тебе будет лучше — гораздо лучше. Ведь наш Канал, не зря «каналом» называют – тут дерьма на целую канализацию хватит. Понимаешь?
Я кивнул, хотя это было трудно — до сего момента, я думал, что в этом заведении ничего более святого, чем слова «Наш Канал» – нет.
- Вон Туров – мечется! Это он надеется, что и ему чего-то от твоих подвигов перепадёт, что и его переназначат. Только я его не отпущу – рановато ему. Хотя, конечно, по-хорошему… Но вот ты — ты тут всё что мог уже сделал. Толку от тебя уже никакого не будет. Хотя, конечно же, ты – молодец. У нас редко кто таким прытким оказывается. Побольше бы таких – мы бы тут горы свернули. Но, к сожалению, дорогой ты наш…
Изакий снова сделал лицо доброго родителя. Но ненадолго – через секунду он заговорил со мной суровым басом:
- … тебе здесь больше не место!
Тут Изакий ткнул в меня пальцем и повторил по слогам:
- У-хо-ди.

.....
Мне четырнадцать лет. Я лежу голый до пояса на диване в своей комнате. Рядом со мной в одних трусиках лежит Юдифь Александровна – её зовут Ира, и ей тоже четырнадцать. У неё уже большая грудь – совсем как у взрослой женщины. Я много раз видел такую грудь: на фотках у «старшаков», в дырку в окне женской общежитской душевой и у матери, когда она кормила младшего брата своим молоком.
Ира раньше училась со мной в одном классе, но потом перешла в другую школу. Точнее, в лицей для девочек.
А сегодня она пришла навестить нас — своих бывших одноклассников, сказала, что соскучилась. Мы шумели и наперебой расспрашивали об учёбе в «закрытом» лицее. В шутку называли её «гимназисткой».
А когда после большой перемены все пошли в класс, она сказала, что подождёт нас в коридоре «пока урок не закончится». И грустно так запрыгнула с портфелем на подоконник. Я сделал вид, что ищу пропавшую куда-то «сменку», чтобы остаться с Ирой один на один.
По пустым коридорам побежал шум придвигаемых стульев — во всех кабинетах учителя почти одновременно начали урок.
Тут я набрался храбрости и отчаянно краснея сказал, что можно пойти ко мне – подождать конца уроков (я жил прямо напротив школы, и днём родители были на работе). Тем более что на английский я уже опоздал.
Ира сказала, что это отличная мысль.

И вот она лежит — почти голая, но всё равно не даёт снять с себя трусики. Хотя мне, скорее всего, и ненужно – такое событие у меня впервые и я толком даже не представляю себе что и как именно надо делать в таких ситуациях. Я даже не знаю, отважусь ли сделать что-либо ЭТАКОЕ.
Но сейчас таковы условия игры – я пытаюсь её раздеть – а она сопротивляется.
Всё это скорее походит на какую-то странную …м-м-м… репетицию (что ли) — вот губы, уши и шея — их вот так целуют. Вот грудь – она вот такая на ощупь. Сосок вот так трётся об язык. Между ног – пока не понятно что – но там точно что-то есть. Её кожа не такая как у меня – чуть светлее и более шелковистая.
При этом я почти ничего не чувствую, не ощущаю — я даже не возбуждён. Мне кажется, что я просто впитываю женщину в себя, воспринимаю как объект, который нужно изучить и запомнить.
В какой-то момент мне становится невыносимо жарко.
Врач стоит с сосулькой в руке. Из сосульки торчит игла.
Врач говорит моей маме, что через три часа мне снова нужно будет сделать укол.
Мама говорит, что умеет, и что у неё есть шприцы с одноразовыми иглами.
Я с трудом приподнимаюсь. Я лежу на том же диване. Мне – десять лет.
Врач садится что-то писать, а вслух говорит, что оставит четыре ампулы – до завтра должно хватить, а там, глядишь, и полегчает. Если не полегчает, то вызывайте скорую — и на госпитализацию.
Мама трогает мне лоб и говорит врачу, что температура уже начала падать – «наконец-то!».
Врач говорит, что это очень хорошо.
Я постанываю и тру глаза ладонью, прошу пить. Мама даёт попить из чашки, говорит, что это лекарство. Но вкуса я не чувствую.
Я показываю рукой на сосульку, которую врач положил на диван. Мама говорит, чтобы я не волновался, что когда врач уйдёт она выкинет этот шприц в ведро.

*****
От сосулек становится холодно даже в такую жару. И хотя отец давно не с нами, и можно ничего не бояться, но у меня всё равно дёргается нога, когда мама делает инъекции.

.....
Мне десять лет.
Я лежу на диване под толстенным одеялом посреди жаркого лета.
Я спрашиваю у мамы, почему меня так долго не забирали? И почему оставили ТАМ одного?
Мама плачет и отворачивается к окну.
Я чувствую, как маленькие льдинки царапают ей глаза.