Бессонница (или несколько мыслей о курдюке)

Автор: jeronimob Третьи сутки бессонница не давала Борису Шульцу спокойной жизни. Пересчитав всех воображаемых овец справа налево, а потом в обратную сторону, он перекинулся на созерцание цветов на портьере, однако они напомнили ему о том случае, когда он, еще будучи молодым и подающим надежды, подарил своей будущей жене букет петрушки. От этого Шульцу стало невероятно смешно, а сон окончательно и бесповоротно отправился восвояси.
Петрушка, впрочем, занимала его в последнюю очередь, ибо вызывала еще и неприятные ассоциации со вздутием живота, несвежим бельем и изжогой. А вот жена и овцы…
Разведясь с Сарой, Шульц, никогда не служивший в армии, был немедленно покорен любовью Мойры к цвету хаки и нескольким военным, о которых она всегда отзывалась в высшей степени восторженно, особенно напирая на их несгибаемую волю и стальной стержень, ее большой душой и такой же грудью, а так же тем, что она могла цитировать воинскую присягу с любого слова и в любом направлении.
Мойра, однако, оказалась психопаткой. Вдобавок ко всему, у нее обнаружилась страсть к мексиканцам, отчего по четным числам изо рта у нее пахло чесноком, а по нечетным она не приходила домой ночевать.
- Если бы я знал, что выйдет так, до свадьбы купил бы ей пару килограммов мятных леденцов! – восклицал Шульц пытавшимся успокоить его друзьям. – Но она давала мне слово завязать! Разве мог я представить, что через пару лет после марша Мендельсона Мойра окончательно сорвется с катушек и перейдет на чесночную диету, уверяя меня, что лишь она позволит ей избавиться от нервного тика, грыжи и необходимости платить налоги!
Через несколько лет они уже не ложились в одну постель, а после Шульц и вовсе перестал находить дома кровать Мойры, хотя после того, как не смог обнаружить ее ни в тени платяного шкафа, ни за стиральной машиной, ни в довольной приличной щели между кулинарной энциклопедией и Талмудом, даже вызывал частного детектива.
Последний, увы, оказался пройдохой. Бегло оглядев полки с бытовой химией и банки с овсом, он настоятельно рекомендовал Шульцу прекратить бессмысленные поиски, больше бывать на свежем воздухе и перестать пользоваться туалетной бумагой «Мягкий знак», при скручивании которой в рулон используется нелегальный труд несовершеннолетних таджикских гастарбайтеров.
Оставшись в одиночестве, Шульц решил найти утешение в философии, для чего начал читать Блаженного Августина, придя в неописуемый восторг от того, что прошлое, как утверждал старина Аврелий, которому, как представилось Борису, лучшая подруга наверняка изменила со смазливым легионером, это воспоминание, настоящее — созерцание, а будущее — надежда. И настолько погрузился в это самое созерцание, что просидел на прикроватной тумбочке три года, очнувшись лишь после того, как отросшая и закудрявившаяся борода стала лезть ему в ноздри, причиняя невыносимые страдания и заставившая Шульца громко расхохотаться.
- Мне нужно найти новую подругу! – хлопнув себя третьим томом «О Граде Божием» по заметно облысевшей за годы созерцания макушке, воскликнул Шульц. – Но где? Где найти способную ответить на легкий флирт, на еле уловимые движения души, на едва ощутимое поглаживание щиколотки и цитаты из «Винни Пуха»?
Побрившись, надев лучший костюм и насвистывая арию Ленского, Шульц уже было собирался впервые за долгие годы покинуть квартиру, чтобы отправиться на поиски женщины своей мечты у касс центрального кукольного театра, где, по слухам, можно было еще встретить податливых интеллектуалок с хорошей осанкой и жилплощадью, как вдруг раздалось неприятное треньканье, возвестившее Бориса о том, что на его мобильный пришло сообщение.
- Шульц, — написала ему внезапно обнаружившаяся неизвестно в каком измерении Мойра, — есть ли у тебя курдюк?
Через мгновение Шульц почувствовал, как только что сбритая борода вновь опутывает его лицо своей паутиной, ноги принимаются отбивать мелодию Let My people go, тогда как в голове все громче и громче начинает звучать мазурка, то и дело перескакивающая с размера три четверти на три восьмых, спотыкаясь на слабых долях такта и доведя пунктир своего ритма до сигнала SOS, подаваемого при помощи азбуки Морзе.
- Право слово, — пронзила Шульца еле дождавшаяся музыкальной паузы мысль, — это ведь какой-то бред, настоящая чертовщина, пощечина агностицизму и нежелательная конвергенция!
Выйдя на улицу, он, задумавшись, побрел в сторону, противоположную кукольному театру, но обнаружил это лишь тогда, когда через год подошел к нему с другого бока, обогнув земной шар. Он был так погружен в себя, что даже не купил в дорогу чистые носовые платки, но зато смог детально изучить все внутридольковые синусоидные гемокапилляpы своей печени.
Шульц уже было хотел навсегда переселиться в перисинусоидное пространство Диссе, но тут ударился лбом о витрину мясной лавки.
Первым, что увидел Шульц, оказалась только же освежеванная баранья туша.
- Вейз мир, так есть ли у меня курдюк? – пробормотал он так и оставшийся без ответа вопрос Мойры и посмотрел на свое отражение в стекле.
– У меня нет никакого курдюка! – воскликнул обрадованный Шульц и, купив бутылочку бордо, поспешил домой, чтобы отпраздновать это открытие.
- У меня нет курдюка, — рассуждал Шульц в тот вечер. — Не было и нет. Конечно, к моей фигуре можно предъявлять разнообразные претензии. Возможно даже, что от сидящей работы мои ягодицы приобрел слегка деформированные очертания, а профиль никогда нельзя было назвать римским, но нельзя же так! Разве можно, исчезнув на много лет, присылать человеку такие вопросы? Курдюк! Таки что она о себе вообразила!
Допив вино, Шульц понемногу успокоился. И даже принял два важных решения. Во-первых, перейти на мыло синего цвета, по мнению психологов символизирующего непреклонность духа. А, во-вторых, не удостаивать Мойру ответом, пусть даже для этого ему придется притвориться лежачим полицейским или проплешиной премьер-министра, что, в общем, было почти одно и то же.
Приняв душ и внимательно осмотрев себя в зеркале с ног до головы, он прочистил горло петушиным криком и «Шма Исраэль», улегся в кровать, приготовившись увидеть во сне обнаженную секретаршу из его отдела, призывно вращающую впечатляющими бедрами. Он уже было собирался предложить ей слегка пошалить, почитав по ролям Петрония, как внезапно голая прелестница превратилась в затянутую с ног до головы в камуфляж Мойру, без остановки кричащую шаляпинским басом одну-единственную фразу: «Шууууульц, есть ли у тебя курдююююк?»
С этого момента Шульц забыл и про секретаршу, и про сон, и даже про так и не оплаченный штраф за переход улицы в неположенных ботинках. Напрасно ворочался он в постели, перекладывал подушку из стороны в сторону и даже пытался устроиться в стаканчике для зубных щеток, подаренном ему на тринадцатый день рождения Наумом Эльманом.
Ему стало казаться, что в этом простом (на первый взгляд) вопросе Мойра зашифровала тайные смыслы, а может быть даже удачно замаскированную пощечину его жизненным принципам.
- Что она имела ввиду? – никак не находил себе места в правом ящике секретера Шульц. – Что вкладывала в свой вопрос, и не было ли в нем посылов раннего юнгенианства или теории взаимоотношения полов Сабины Шпильрейн? Ведь, если задуматься, что есть «курдюк»? Жировое отложение в виде мешка или подушки на крестце, у основания хвоста и на самом хвосте короткохвостых овец. А что есть «овца»? Агнец! Возможно, отгадка в этом, — изводил себя Шульц. – Может, Мойра отпустила мне все ошибки молодости, особенно тот случай с петрушкой, и теперь намекает мне на мою святость? Может быть, курдюк – есть символ ее всепрощения и моей новообретенной безгрешности? Кто знает, может быть именно с таким вопросом апостол Петр обращался к мессии, желая укрепиться в вере своей после так и не улаженных разногласий с императором Нероном. А, если так, не стоит ли протянуть Мойре руку и одарить ее благословением и абонементом в консерваторию? Или хотя бы «Бхагаватгитой», купленной накануне на распродаже в соседней парикмахерской.
Следующей ночью, однако, Шульца терзали уже совсем другие мысли.
- Я понял! – боясь сознаться в этом самому себе, делился он открытием с остывшей чашкой ромашкового чая.- Я понял! Какая святость, бог ты мой! Ой, вэй! Разве можно было ожидать от Мойры чего-то подобного – от женщины, когда-то изменившей мне с полковым знаменем, а после пытавшейся оправдать это внезапно всколыхнувшимся в душе патриотизмом! Разве можно услышать добрые слова от человека, перепутавшего мою бабушку Эстер с блюдом форшмака?
Это же ясно, как дважды два: спрашивая про курдюк, Мойра просто назвала меня овцой! Тупой безмозглой овцой! И это после всего, что между нами было, — воскликнул Шульц, вспомнив, как сразу после свадьбы Мойра клала между ними то десертную ложечку, подаренную ей на «первый зуб», то «Хаджи Мурата», то вырезки из просроченной телепрограммы, что было особенно оскорбительно, потому как телевизора в их доме отродясь не водилось.
Да что, собственно, я ей такого сделал? И пальцем ни разу не тронул (у нее ведь все время болела голова)! А подвиги, какие я совершал ради нее подвиги: однажды даже, чтобы быть рядом, поднялся вместе с ней на второй этаж синагоги, откуда, впрочем, был немедленно изгнан какой-то огромной женщиной с пейсам! И вот она благодарность! «Есть ли у тебя курдюк?» А нет! И подавись! И будь проклята! И чтоб твоим следующим мужем оказался настоящий баран! И чтоб тебе никогда не постичь мудрость Парменида! И чтоб на пенсии ты стала марксисткой! И чтоб ты не когда не изведала иного совершенства, кроме собственной наглости, и не слышала ничего, кроме диатонических тритонов!
Стоит ли говорить, что и на этот раз Шульц так и не смог уснуть.
Проведя весь день словно в тумане, к следующей ночи он решил подготовиться заранее, для чего еще до обеда погладил пижаму, выпил стакан простокваши и позвонил, наконец, Марку Рискину, чтобы поздравить его с днем рожденья, прошедшим четырнадцать месяцев назад. Почувствовав, наконец, умиротворение, он задернул портьеры и закрыл глаза.
Собственно, а стоит ли мне так переживать, — спросил он у темноты, — когда в мире то и дело происходят куда более ужасные вещи. Вчера, к примеру, президент поменялся фамилией премьер-министром, проиграв ему пять раз подряд в чехарду, Рабиновичу приснилась улыбающаяся свинья с усами его невесты Ривки под пятачком, а амстердамские проститутки объявили сидячую забастовку, из-за чего многих их клиентов скрутил сначала радикулит, а после полиция.
Черт с ними, с этими овцами, петрушкой, цветами на портьерах.
Что все это по сравнению с хорошей шуткой? Пустота! Иллюзия! Поморок!
От этой мысли Шульц пришел в невероятно возбужденное состояние, прекрасное расположение духа и ванную комнату. Он скинул пижаму, нахлобучил на голову невесть откуда взявшийся красный картонный колпачок и, взяв телефон, написал Мойре ответ:
- Есть ли меня курдюк? Мойра — ха-ха! — ты слишком давно не видела меня голым!
И, довольный своей остротой, Шульц выбежал на улицу, где до самого утра и скакал в чем мать родила вокруг кукольного театра, под утро подцепив умопомрачительную цыпочку, сбежавшую из близлежащего зоомагазина.
Есть ли во всем это хоть какой-то смысл? Сложно сказать. Разве что такой: не стесняйтесь ходить дома голым даже тогда, когда ваша жена ушла ночевать к тамбурмажору.