Лето Господне (4-6)

Автор: Саша Акимов 4

Рано утром встал и плотно позавтракал. Яичница с колбаской, молоко, ржаной хлеб. Взял с собой фотоаппарат, блокнот и пошел поглядеть на изменившийся ГРЭС (поселок возле ЧГРЭС бесхитростно поименованный так). Туда ходят автобусы, но идти на своих двоих куда интереснее. Увидишь больше. Я надел джинсы, кеды, майку.
За мной увязалась дурашливая псина. Она лизала мои руки, виляла хвостом так, что ее тело ходило из стороны в сторону. Я пытался прогнать ее, не вышло. Только когда ей встретилась молодая кошка, псина убежала. Кошка выгнулась, выпустила когти, зашипела. Я пошел по бетонке, фотографируя все, что мне показалось занятным. Мостовой кран, на котором намалеван лозунг, призывающий не отставать на производстве от коллег. Строящийся новый магазин алкогольной продукции, самого востребованного провианта во всех деревнях России.
Решил немного срезать путь к Кадую, пошел вдоль каких-то труб, ведущих к реке Ворон. Тропа вывела меня к вонючей канаве, я перепрыгнул преграду, взошел на насыпь, пересек узкоколейку. Трубы свернули куда-то по просеке, стекловата облезла, как шкурка перезрелого банана. Я заприметил что-то белесое на ветке одной сосенки. Подошел и рассмотрел. Связка черепов, судя по размерам резцов – это заячьи головы. Птицы склевали плоть, а солнце и дожди отполировали кости. Их пористая желтизна завораживающая.
Уже полуденное солнце стало припекать. Градусов тридцать пять. Ивняк полощет ветви в реке, я прошел по скользкому мостку из бревен. В тенистой духоте преет земля и сочится.
Кадуйские домишки дурацких расцветок. Розовые, фиолетовые, голубые, желтые – плюс еще солнце с особым усердием освещает и без того яркие краски. Ночью все это было сокрыто сумеречным виденьем, уж так устроен человеческий глаз, что в недостаточном освещении все видится ему приблизительно. Поленницы, парники, грядки, собачьи будки, сортиры, бельишко на веревках. Будто тут царство плотников — все окна украшены наличниками, объемная и сквозная резьба, кое-где тончайшая работа. Детский садик разрисован. Сам он голубого цвета, а на нем намалеваны зверушки: медведь с корзиной и тростью, ежик с грибочками на иглах, белка с орешком в лапах, зайки резвятся. Неподалеку невзрачная школа.
На площади перед вокзалом стоит памятник героям Великой Отечественной. На другой стороне площади стела красного цвета с крестообразными серпом и молотом. Надпись на стеле «Слава труду!», а рядом районная доска почета. Невыразительные кирпичные здания, в кладке кирпичами другого цвета выложены даты. 1978. 1982. Местное ПТУ, печальное и пустое, спряталось за деревьями переростками, ветки лезут в окна, трутся об бетон своей корой. Отделение милиции выкрашено в нежный пастельный розовый цвет, рядом припаркованы пара «козелков» и новенький BMW – тоже с мигалками. А неподалеку здание МЧС с каланчой. Пожарные машины на шасси Урал-5557.
На пустом стадионе растет высокая трава. По диагонали пространство стадиона рассекает тропа, по ней ходят старушки, чтобы срезать путь из универмага. На заборе висят пустые банки из-под энергетических напитков. Какой-то паренек неправильно подтягивается на турнике: дергается, как припадочный. Перед церковью Филиппа Ирапского старушки пропалывают клумбы, мужичок в рабочем комбинезоне приставляет лестницу, чинит водосток.
До ГРЭС недалеко осталось. Буквально пара поворотов по бетонке. Но я сворачиваю возле бензоколонки, гораздо быстрее пройти напрямую, через кладбище. Разглядываю дорогостоящие памятники и простые надгробия. На овальных фотография очень много улыбающихся людей. Некоторые в военной форме. Но чаще в простых свитерах. Бабушки в платочках. Бородатые деды.
ГРЭС вызывающе похож на неблагополучный спальный район крупного города. Как Южное Бутово в Москве или Купчино в Санкт-Петербурге. Но это лишь внешнее впечатление, настроение у этого места совершенно другое. Я купил на рынке несколько пленок для фотоаппарата. Конечно не тех, которые мне были нужны, но выбор ограничен, пришлось довольствоваться тем динамическим диапазоном, какой есть.
Мне стало неуютно. Слишком там все похоже на город. В небольшом, конечно, формате, без размаха. Высоток тут нет, только блочные пятиэтажки. Парикмахерские, булочные, ремонт компьютеров. Всюду мамаши с колясками – плодятся как скот. Я спешно пробежался по местным достопримечательностям. Взглянул на открытый в начале года бассейн. К больнице поленился идти, слишком близко к трубе. Но молодежный спортивный центр посетил. Пустые баскетбольные площадки и теннисный корт. Перед входом грязно-белый кот чихает. Вышла бабулька-сторож. Увидела, что я задумчиво стою с молескином в руках. У меня на шее висит большой фотоаппарат. Вероятно, дорисовала в голове образ репортера, я этим воспользовался, расспрашиваю ее обо всем подряд. Но она ничего интересного не говорит. Только и узнаю про расширение ГРЭС. Новый энергоблок делают с оборудованием Siemens. Старушенция говорит: «Воробьи все утро кричат. А у нашего кота-то глисты». Будто эта дополнительная информация облагородит ситуацию. Чувствую себя героем книги Кузнецова «Огонь», правда, там про запуск доменной печи было.
Домой вернулся лесными тропами, шагая вдоль рек и ручейков. Пообедал и прилег почитать. Хорошая книга Джима Томпсона «Кидалы» убаюкивала меня. Я почему-то вспомнил Гениса: «Криминальное чтиво отпочковалось от обыкновенного, не разорвав связи с предшественниками. В сущности, литература и родилась-то для того, чтобы рассказать о преступлении. Без него у нее не было сюжета. Лишь преступив порог нормы, мы оказываемся в зоне вседозволенности, которая чревата приключениями, а значит – фабулой».


5

Мне грезится, что я написал книгу. Семиотическое исследование литературного жанра – нуар. Как когда-то написал Умберто Эко немало статей о Бондиане, не стесняясь обращения к низкому жанру, копая до самой сути. Мой труд был глубоким и обстоятельным, его превозносили критики и он нравился простым читателям.
Меня разбудил стук в дверь. Просыпаясь, вставая с кровати – подумал: дальше набросков и болтовни такое исследование не зайдет. Почесывая спросонья яйца, я отворил дверь. Андрюха позвал меня сходить на работу к Сане. Я надел плавки (с мыслью, что скоро искупаюсь), шорты и эспадрильи.
Мы вышли на бетонку возле старого магазина. Это деревянное здание выкупили частные лица и собираются его перестроить в жилой дом. Двинулись в сторону ДОЗа. Еще советские вывески повсюду: «Берегите лес от огня». Старые здания лесхоза сгорели, новые еще не все достроены. Техника стоит под открытым небом. Я показываю Андрею, вот тут у поворота мы с Психом собаку дохлую нашли. Вон там в лесу похоронили. Рядом с Дружком тёти Раи, которая и сама уже умерла. Дружок скончался от старости, а тётя Рая из-за диабета.
Андрей рассказывает, как работал трактористом в рыбном хозяйстве у Теплого канала. Перевозил осетров в более прохладные воды. Но там были и белуга, карп, сомы. Икра из местного рыбного хозяйства отправляется в Японию и ОАЭ.
Когда мы поднимались на небольшой холм, решили свернуть на лесные тропы. Андрей рассказывает, как местные ребятишки кое-как отремонтировали старый «Запорожец», предложил как-нибудь прокатиться с ними. Купили они его за копейки: «Машина-то говно, да еще и перевертыш». Двери закрываются плохо. Электроника еле работает. Двигатель никчёмно пердит.
Перешагнули через поваленный забор, перепрыгнули через газовые трубы. Хрустя сучками, прошлись по подлеску. Вход на лесопилку стережет здоровенная псина, лохматая и вонючая. Позвякивая цепью, она к нам рванула, залаяла. Вышел сторож, повелительно замахнулся на собаку, впустил нас. Штабеля досок, горы опилок, уродливые машины для перевозки древесины. В темном здании стоит большая пила, покрытая смазкой – на красной кнопке отпечатки пальцев. Опилки повсюду. В мои соломенные тапочки они уже попали. Нам навстречу вышел Саня. В комбинезоне защитного цвета, опилки в волосах. Сказал, что скоро закончит и придет на реку. Ну, а мы решили пройтись к ДОЗу, раз уже сделали половину пути.
Здания там стоят менее хаотично, чем по всему Кадую. Кое-где даже образуют дворики. Почти у всех спутниковые тарелки, ловят до семидесяти двух каналов. В одном дворике есть турник и брусья. Ворота Деревообрабатывающего завода заперты. От водонапорной башни отваливаются кирпичи, будто в нее попал снаряд. Мы спустились к реке. Пошли вверх по течению.
На другом берегу резвятся детишки-дачники. Там река мельче и спокойнее, много отмелей и островков. В неглубоких теплых протоках плавают мальки. У старого моста раньше был брод, но теперь там творится что-то непонятное с дном. Топляки после сплава кое-где торчат из воды. Как подводные чудища покрытые слизью и водорослями. Под ними любят прятаться окуни.
Мы спрыгнули с невысоко песчаного обрыва, а Саня уже на месте. Возле плотика, где полощут белье. Тут же рядом сооружен трамплин для прыжков в воду. Дети жгут костер. У одного пацаненка кожа на бедрах покрылась пятнами, он дрожит. В воде плавают жирные мужики. Из припаркованной рядом машины орёт Юра Шатунов: «Белые розы, белые розы»…
С Саней его друг – Ушан. Так его прозвали из-за больших оттопыренных ушей. Он за долгие годы привык и уже не обижается. Обычный туповатый безобидный алкаш. Они с Саней пьют пиво из больших пластиковых титек. С трамплина прыгнул мальчишка, сделал сальто, сгруппировался в полете и вошел в воду «бомбочкой». Когда он вынырнул, я его узнал – это Ромик-гномик. Ему уже тринадцать лет, сынишка Ольги. Мальчик вырос, вытянулся, стал шире в плечах. Я сбросил одежду и нырнул с разбега. Проплыл против течения несколько десятков метров, затем, как какашка поддался воле волн и преспокойно вернулся обратно.
Саня крикнул Ромику: «Вылазь из воды, хуй мамин! Пойдем к дому». Малец проигнорировал его. Я отжал плавки в кустах. Натянул шорты и пошел босиком с ребятами. Идти по лесной подстилке с непривычки было немного неудобно. Саня рассказывал про своего товарища Серегу. Тот врезался в мотоциклиста, будучи бухим и с бабами. Мотоциклист только сломал ключицу, но сам его байк не подлежит восстановлению. Скоро будет суд.
Там где кончается лес, возле подстанции, есть турник, который сделал мой друг детства Василий (теперь он живет и работает в Вологде). Железная перекладина прибита к двум соснам путевыми костылями. Одно дерево, к сожалению, погибло и высохло. На турнике были двое. Я потащил Саню и Ушана туда. Андрей пошел домой. Все поздоровались, похлебали пива, постреляли сигареты. Коля и Петя решили сыграть в лесенку с фигурками. Я тоже вписался.
В лесенке с фигурками — разные элементы считаются за некоторое количество подтягиваний. Офицерские выходы, полотенчико, склепка. Сами подтягивания не разделяются по типу хвата. И лишь подтягивание за голову считается за три простых. Я дошел до шестнадцати, но у меня отвалилась мозоль на большом пальце. Коля и Петя дошли до двадцати семи. Их руки были прочнее. Покрытые мозолями, с грязью под ногтями. А Саня и Ушан сидели на корне большой сосны и потягивали пиво, даже не пытаясь вскарабкаться на турник. Вечернее солнце косыми лучами просвечивало между ветвей, лучики играли среди иголок хвойных деревьев. Потусторонне светились потрепанные стволы. Белка прыгнула, шурша когтями по коре.
Набоков приказал: «Смотри на арлекинов!»
И я смотрю.


6

С утра посетил места, которые давно не видел. В последний раз был там в подростковом возрасте. Отправился: мимо брошенного кладбища домашних животных – могилки поросли мхом и походят на кочки, лишь нелепые православные крестики и надгробные камни выдают места последнего упокоения чьих-то хомячков и котиков – по тропе позади общественной бани. Прошел по лесочку вдоль низины. Выбрался на бетонку, снял с лица налипшие паутинки.
Дальше ведет кривая ухабистая дорога. По обе стороны которой — ямы для хранения заготовок. Большей частью ухоженные, закрытые на замок, хотя почти замаскированы хвоей. Есть несколько провалившихся, зияют, как воронки, как дырки в гнилом зубе. Дальше пруд, в котором всегда много живности: змеи, пиявки, лягушки. Там никто не купается. На мелководье растут какие-то демонически некрасивые растения.
Еще немного по пыльной дороге и я оказался возле охладителя. Большой неглубокий водоем, в котором мы купались в детстве. Дно его покрыто мелкими камнями. Повсюду разрозненные плавучие островки, периодически сталкивающиеся, оседающие, цепляясь корнями за дно, образующие конгломераты. На множестве мелких островков ближе к берегу — селятся утки. На самых больших ближе к середине — обитают чайки. Птицы вьются в воздухе, кричат, приводняются, вспархивают.
Я прошелся вдоль берега сначала в сторону ГРЭСС, дымящая труба – мой ориентир. В некоторых местах следы костров, рогатины воткнуты в мягкий берег – тут бывают рыбаки. Дальше, где видна заброшенная узкоколейка и ржавеющие вагончики, есть канализационный сток. Из трубы постоянно выливается пахучая жижа. В этом месте над водой висит омерзительный смрад. Сама вода там мутная, но поверхность часто рассекают спинные плавники. Видимо, рыб привлекает говно. Но там никто не рыбачит. Потому что плоть рыбин из говнотечки провоняла насквозь. Скользкие ерши пируют на дне и мутируют.
По побережью охладителя я пошел к водосбросу и плотине на реке Суда. Вдоль каменистой дорожки проходят трубы, по которым сбрасывают шлак. Внутри них постоянно скрежещет. Остановился у сорок седьмого столба. Тут было наше любимое место для купания в детстве. Мало водорослей, которые противно щекотали пятки. Тут мы жгли костры, курили «Приму» без фильтра и зажимали девчонок лет двенадцати.
На водосбросе брызги летят на многие метры, тонны воды обрушиваются в узкие трубы и разбиваются об бетон. Пенящаяся вода вливается чуть дальше в Суду. Неподалеку есть хорошие заросли камыша. Я помню, как заходил по пояс в воду там, когда был подростком. У самих зарослей хорошо клевали подлещики и некрупная сорога. Если закидывать дальше, на живца — то берут жадные окуни. Ох, и натаскали же мы там когда-то крупных горбатых окуней. Они так глубоко глотали наживку, что приходилось вытаскивать крючок вместе с их кишками и жабрами. Мне внезапно захотелось покакать.
Я нашел приятное место на берегу. Насобирал побольше листков подорожника. Выбирал самые ровные и красивые, чтобы на них не было никаких насекомых и гусениц, или физических повреждений. Присев и поднатужившись, я почувствовал, как об мой зад бьются кузнечики. Испуганные прыгуны улепетывали от фекалий, обрушающихся на засиженные ими листья травы. Я подтерся, кончились листки, но все равно попа была недостаточно чистой. Поэтому я, со спущенными штанами, боком, как краб спустился к воде. Подмылся.
На плотине четыре шлюза. Три открыты, один закрыт. Вода обрушается, пенится, журчит, бурлит. Чайки изредка пикируют, чтобы схватить растерянных рыбин. Лодчонки на небольшом причале. Там мы раньше забрасывали донки. Старая песчаная дамба заросла колючими кустами, потому я не смог на нее вскарабкаться. Мне стало невыносимо жарко и захотелось пить. День уже разгорелся вовсю. Одолеваемый жаждой, я пошел от плотины к дому по бетонке. Повсюду на дороге валяются засохшие сплющенные трупики ондатр и ужей. И тех и других тут много – даже слишком.
Бабушка открыла баночку компота из красной смородины.