палец

Автор: Кнут Пряников Настасья Юрьевна, девчушка лет двадцати трёх, урвав мимоходом с подноса фужер шампанского, незаметно для всех испарилась в сторонку, где уютно устроилась в тени широкой портьеры. В одиночестве, подальше от шумной толпы, такой обычной для московских тусовок современной элиты и вчерашнего быдла, понаехавших в Первопрестольную из своих Рязаней, Пенз и Архангельсков, она наслаждалась теперь трудом и слезами реймских виноградарей. Пьянящий напиток кружил девушке голову и словно бы наполнял мистической силой, которая не позволяла отвлечься на что-то иное. Казалось, обернись она на секунду, отвлекись на разговор, что ни на есть незначительный, и магия чарующего букета и аромата божественного нектара будет утеряна навсегда.

Полупрозрачное платье, не прикрывая её наготы, обнажало прелестную стать такого редкого теперь совершенства человеческих форм. Упругая грудь равномерно приподнималась в такт дыханию, изящная кисть с тонкими пальцами небрежно сжимала хрупкое стекло с голубоватым отливом. Девушка осторожно, но с едва уловимой долей кокетства, склоняла длинную шею, запускала кончик своего язычка в фужер и тут же, будто обжёгшись, зажмуривалась, пугаясь шипящих и щипающих пузырьков газа. При этом выглядела она настолько обворожительно, что у любого, самого приземлённого и лишённого воображения человека, возникал в голове образ праматери Евы, вкусившей запретный плод.

От кавалеров на танец, на познакомиться, на ужин в самых дорогих ресторанах отбоя, конечно же, не было. Привлекательность девушки, способной так испытывать наслаждение от напитка, заставляла даже старых и давно импотентных чиновников столичной управы расчёсывать бакенбарды, выпячивать животом впалые груди и распрямлять подагрические коленки с тем, чтобы пройти мимо неё если уж не героем-любовником, то хотя бы не разваливающейся посудиной. Что уж говорить о молодых и кокаиново бледных подонках, коих вокруг хватало всегда.

Андрей Иваныч, гражданский сожитель и даже в чём-то любимый человек Настасьи Юрьевны, хоть и отметил на днях пятидесятилетний свой юбилей, держался моложаво и почти молодцом. Человек он был чрезвычайно чувствительный, нежный, имел даже театральное образование и неплохой вкус, что проявлялось на людях неплохим воспитанием, иногда переходящим в манерность, и лоском кургузых пиджачков модных портных. Кроме того, мужчина был не дурак до девичьих прелестей и понимал толк в разврате.  В публичной своей профессии конферансье и селебрити иное поведение, наверное, трудно представить. Одну мисс Тульской губернии он ежегодно менял на другую из губернии Павлодарской, ничуть не задумываясь, что с ними происходит дальше, после того, как он вышвырнет их из тёплой постельки в мороз и из своей жизни. Но судьба – есть высшая справедливость, и с Настасьей Юрьевной Андрей Иваныч дал маху и не на ту напал.


С первого дня знакомства он ревновал её до колик в печени, и сам себе удивлялся. Душою, повадками был словно Отелло, но в лайтовой версии, осовремененной и модернизированной, женщин поэтому не душил и даже бить их считал невозможным. Раньше он ратовал за свободную любовь, бывало, что подкладывал очередную свою модельку под полезного человека, в подсознании презирал всех женщин, но тут, с этой Настенькой, всё стало не так и как-то иначе. Теперь Андрюша белел лицом в возмущении, ноздри его тонкого носа раздувались в негодовании при одной только мысли, что кто-то, случайно проходя мимо, может дотронуться до его женщины, задев, например, попку. Или того хуже, целенаправленно, с отвратительным умыслом, очередной молодой самец мог бы вдруг прикоснуться к её груди, подавая фужер шампанского. Тяжелее всего были тусовки, эти похотливые взгляды обнищавших нравами прощелыг, испробовавших все доступные за финансы прихоти. И Настасья, Андрею казалось, однажды может взбрыкнуть, сбросить своё незамутнённое развратом спокойствие и, так же невозмутимо как до того была верна, уйти пробовать другого мужчину.

Ранимый и артистически одарённый Андрюша старался провести жизнь за радужными эмоциями. Теперь же чувства его полиняли – сменили масть и окрас, приобрели горький привкус просроченных сухофруктов. Как Кощей, не знающий покоя, чах над златом, так и Андрей Иваныч беспрестанно изнывал муками ревности, выпустить наружу которые было непринято и неприлично. Настасья Юрьевна же в ответ вела себя безупречно – стояла в уголке, пила ледяное шампанское и предъявлять на самом-то деле ей было ну совершенно нечего. 

Андрей Иваныч терпел. Страдал и терпел. И снова страдал, а после терпел. Перестал спать ночами, изнывал кошмарами и внутри уже трансмутировался в злобного, мелочного и подозрительного старичка. Даже лицом обмяк, словно прошлогодний картофель. И было невозможно дальше считаться психически здоровым и адекватным, у него начались видения. Или, как их называют в народе, глюки. Андрею Иванычу теперь казалось, что его чистейшая Настенька не так уж безгрешна, возможно она не просто стоит, не просто пьёт своим особым способом алкоголь и язычок свой она высовывает совсем уж не просто так, а в надежде заманить кокетством бродящих мимо олигархов и прочий сброд. 

В пятьдесят реальность оцениваешь рассудком. Что, например, прилично, что дозволено, а что будет смешно. Это как со стихами: если в двадцать их почти беззастенчиво можно писать, то рифмующий окончания пенсионер выглядит брезгливо и жалко. Особенно если он сидит в приступе любовной горячки. В поздние годы устраивать сцену с криками «ах ты блядь-потаскуха» означает выставить себя идиотом. Андрей прекрасно понимал это и сдерживался. Но сколько ни затыкай носик чайника, крышку-то всё равно сорвёт, если ж никто не догадается снять его с газа.

Сегодня в уголок к Настасье Юрьевне подошёл латентный певец Филькоров, разодетый по обыкновению в перья. Росту он был небывалого, так что даже Настенькины сто семьдесят пять и каблуки-шпильки помочь не могли, она всё равно упиралась взглядом в отсутствие кадыка. Румын по национальности, Филькоров взирал на девушку маслянным глазом и сверху вниз – покровительственно. Начал за здравие о чудных погодах, установившихся в ту пору в столицах, но через минуту забыл манеры и предложил в стиле Мироновского министра-администратора не терять зазря время. Настасья Юрьевна расхохоталась от такой непосредственной наглости. Девушка приехала с Киiву, матери городов русских, и всё никак не могла привыкнуть к распутным нравам Москвы.

Андрей Иваныч в это время селебритил в центре зала с казахско-украинской и виагро-сексуальной певицей Альджанбаевой. Но чуткий нюх его не дремал, мужчина был потому внимательно настороже. Он видел, как Филькоров коршуном и своими перьями накрыл тенью Настеньку, его прелесть, его сокровище. Сокровище как раз прыснуло и захохотало над предложением короля сцены быстренько переспать. От возмущения у Андрея поднялось моментально давление и кровь ударила в глаз. Певица Альджанбаева испугалась перекошенного лица собеседника и, вспомнив своего стареющего любовника и продюсера Валмадзе, подумала, что со стариками всегда так – не знаешь, где окончится вечер. Может, в постели. А может, и в палате интенсивной терапии ближайшей реанимации.

Тем временем Андрюша взял себя в руки, поселебритил для приличия ещё какое-то время, станцевал с Альджанбаевой танец танго, но с первыми разъезжающимися быстренько засобирался домой. Настенька радостно выбежала из своего уголка и поскакала за ним по ступенькам – ей эти тусовки наскучивали в первые полчаса.

Порш Кайен, покрытый по слухам сусальным золотом, мчал по предутренне пустой Ленинградке от центра. В автомобиле сидели двое – Настасья Юрьевна и Андрей Иваныч. Уставшая девушка дремотно клевала носом, мужчина всё сильнее мрачнел лицом. Его бесила, выводила из себя эта её безмятежность, он кипел сердцем, разогревая желудочный сок, поднимающийся по пищеводу с изжогой. Наконец Андрей потерял контроль над собой, резко вдавил педаль тормоза в пол, подсознательно ожидая, что Настенька хлопнется своим изящным носиком об панель. Но этой мстительной мечте, как и всем подленьким делишкам Андрюши, не суждено было сбыться. Настасья Юрьевна, не боясь помять платьишко, всегда пристёгивалась ремнём, когда садилась в машину.

Андрей Иваныч заорал в бессильной тоске и почти сразу перешёл на ультразвук и фальцет. Поначалу Настенька испугалась и приготовилась было испустить ответный крик, но здоровая психика, закалённая в экологии Украины, тут же дала защиту – девочка сгруппировалась на всякий случай и, зажав ладошкой ротик, сдержалась, глядя во все глаза на беснующегося Андрюшу. Его же молчание девушки совсем не устраивало, её нежелание оправдаться распаляло всё больше. Стареющий ловелас бил в истерике ручками по рулю, топал полусогнутой ножкой в ротанговый коврик и озвучивал все грехи – выдуманные и настоящие, хотя последних и не было. Тем не менее, обвинив любовницу во всех преступлениях, навесив все ярлыки, осудил и приговорил ведьму к костру.

В конце концов, разбившись об стену молчания, Андрей Иваныч позабыл свой принцип – женщин не бить. Он, такой весь ранимый и тонкий, но доведённый до отчаяния артист-конферансье и селебрити всея Руси, накинулся на юную девочку, чтобы бить её люто. Однако, нежность его сыграла с ним злую шутку. Он не помнил, что бить нужно кулаком в мягкий животик, по сиськам или резко, скользящим движением, сломать челюсть, Андрюша, смешно толкаясь, тыкнул растопыренной ладошкой в Настеньку. И попал, разумеется, прямо в коленку.

Андрей завизжал, ему давно так не было больно. Возможно даже, что никогда, разве что тридцать пять лет назад, ещё в школе, когда его били за углом одноклассники, требуя мелочь, выданную мамой на завтраки. Но трагические воспоминания эти были похоронены глубоко внутри, снаружи же он рыдал в муках ревности и от боли, поэтому выглядел очень смешно. Сначала Настенька фыркнула. Пытаясь сдержаться, шмыгнула носом, спрятала в ручки лицо. Но в тот момент, когда Андрюшенька взвизгнул зарезанным поросёночком и закричал, что ему сломали мизинчик, девушка хоть и очень старалась, не выдержала. Чувствуя, что уже не в силах подавить в себе хохот, она отвернулась, ущипнула себя за попку, пыталась ещё задержать дыхание, но это не помогло.

Смеялась Настенька долго и от души, слёзки катились по щёчкам, но она их даже не утирала. Нежный рыдающий мужчина в пиджачке цвета сливы был пародией на образ прекрасного рыцаря, о котором Настасья Юрьевна мечтала с самого детства. Задыхаясь, девушка пыталась что-то сказать, но сквозь смех доносились только отдельные всхлипы: «Пальчик!», «Мизинчик!», «Сломал!».

Наконец, девушка успокоилась. Достала  из сумки салфетку, зеркальце и подправила тушь на ресницах. Затем закурила, посмотрела на давно замолчавшего Андрея Иваныча и презрительно бросила одновременно в никуда и ему: «Мудак! Даже бабе врезать не можешь!». После чего вышла из машины, хлопнула дверью и пропала в темноте улицы.

Пальчик, конечно же, Андрей не сломал. Вывихнул и не более. Неделю проходил в гипсе, терпел боль, изображая мужчину, и никому не жаловался. Знакомым говорил, что прищемил руку дверью. Около года он искал Настасью Юрьевну по всей Москве, но та будто в воду канула. Наверное, вернулась в свой Киев или уехала на Тибет, о котором давно мечтала. И может быть, обрела там своё счастье. Андрей же Иваныч счастья своего не нашёл и вряд ли уже найдёт.