Свидетель

Автор: [B_O_T]anik К тому моменту, когда Арнольд Валерьевич Куприн надумал покряхтеть на супруге, пауза уже действительно затянулась, сама же Надежда Тихоновна была кайне не решительна в призывах к соитию, ибо ханжеское воспитание в семье инспектора по технике безопасности районного отделения донецкого бассейна сказывалось. А тут, вроде, и повод оконтурился — командировка. В связи с чем, на кануне раннего отъезда, был затеян малый фуршет со шпротами и последующим моральным разложением. Ужин был чуден, а вот тёс как-то сразу не заладился и, пропыхтев полчаса впустую, Арнольд Валерьевич вывалился из койки с вялым укулелем и телячьей поволокой в глазах, ища спокоя душе и прохлады пяткам. Раскинувшись на диване в зале, он недружелюбно уставился в тёмный экран телевизора, источая меланхолию, а потом принялся выписывать ногами замысловатые эволюции из арсенала шаолиньских акробатов, пытаясь дотянуться до различных выростов на голове, херес еще не выветрился. Утомившись и мысленно похвалив себя за морально-волевые Куприн соорудил персональный альков, ложись и спи, так нет, мутный взор его упал на темнеющий проём под выдвинутой секцией дивана. «Интересно, а смогу я там пролезть?»

Квёлая спираль бытия завершила скрипучий оборот и угарный императив вонзился в сознание адептом хаоса, заплутав в кривых аксонах послевкусием мелких неудач под гулкие обертоны старых досадных промахов, провоцируя гипнотические замирания, грустные как кода ноктюрна и бесцветные как жалость деспота, словно надменная милость вечности к маниакальной безысходности одиночества души мадам Баттерфляй, приколотой на шёлковую подушечку смерти булавкой доктора Паганеля, приоткрыла створки своих ладоней.

Он полз как червяк-стахановец, натужно подтягивая упирающееся тулово и бесполезные плети рук. Было тяжко и пыльно, деревяшки скребли спину, а ковёр брюхо, и уж совсем непонятно отчего вспомнилось детство в деревне Староселье. Слово-то какое, Ста-ро-сель-е, так и веет славянской патриархальной плесенью, целебной как лапти Пафнутия Заболотного. Как же там было хорошо, в белозубом мире ирисок и прессованного какао, где ползание под мебелями было национальным видом спорта. Соседская девочка, Куприн тяжело задышал глотая пыль, имени-то уже и не вспомнить, первая любовь вроде. Тётка её, работавшая дояркой, так азартно пахла навозом, что это вызвало катастрофический облом в личной жизни. Юного Куприна очень удивляло, что живой человек может столь дивно благоухать. Бабушкины блины, тонкие и большие как луна, речка с тайными островками, спрятанными от мира заболоченной старицей и укромной тропинкой среди папоротников, в которых достаточно было присесть, чтобы исчезнуть. Там всякий день был триумфом, а он так и не заметил когда у него появилось прошлое. От нахлынувшего Куприн совсем размяк, не преодолев и половины пути, малодушно попытался сдать назад, не получилось. Тогда он попробовал подняться, тоже неудачно. «Чёрт, прийдётся ползти до конца, вот мудак, хорошо никто не видит». Но он ошибся, Сибелиус — наглая тварь, наследство казанской тётушки, поглядывал из-за тумбочки, давя лыбу: «Во даёт, ахмак кеше! Тронулся, не иначе». Когда туловище полностью скрылось под диваном, его обладатель совсем выбился из сил и впал в компульсивную летаргию. Привиделся старинный друг Сёма. Или не привиделся? На работу какую-то они нанялись, почему-то ночью надо было выйти и он вышел, а Сёмы нет и он побрёл куда-то вдоль заборов, за которыми деревья, в совершенно чёрную, аж до зелени, темноту, ускоряя шаги, и вот уже технично и красиво бежит чуть касаясь земли кончиками пальцев, а дыхания едва хватает.


Надежда Тихоновна выплыла из спальни в прозрачном румынском пеньюаре с призрачным намерением очаровать супруга тем что имела, то есть центнером. Послонявшись туда-сюда по квартире она присела с телефоном и сигаретой на диван. «Уехал, что ли уже? Постель не собрал, гадёныш». Позвонила. Абонент был не доступен. «Эй ты, щас тебе белгеле улем будет, срака», — пытался вякать под диван Сибелиус, загадочно циркулировал и таращил желтые глаза на хозяйку: «Тупая калын тиле, удавишь мужа-то», — но Надежда Тихоновна не прониклась драматизмом посыла и взяла кота на руки, тот не стал кочевряжиться, подумав: «А насрать, кызганыч-ма», и тяжело вздохнул. В это время темнота вокруг бегущего купринского аватара загустела настолько, что стала осязаемой и он вмёрз в неё тихо и безропотно как кирпич в стену. Женщина докурила сигарету, смачно бзднула в поролон и отправилась спать, а утром поехала к матери. Через неделю на лестничную клетку поползла вонь. Не то чтобы Надежда Тихоновна бзднула столь злостно, нет это был запах всеми забытого свежего июльского трупака. Валерич напоминал миру о себе. Соседи засуетились и позвонили куда следует.

Опер Яша Рванцов, до крайности раздражённый адским амбре в квартире Куприных, куда с группой понятых и участковым они так яростно вломились, не дожидаясь хозяев, решил расколоть главную подозреваемую по горячим, привёз от постели старенькой мамы в отделение и начал задавать каверзные вопросы, вдова лупоглазо отвечала невпопад и оборонительно моргала. И когда казалось явка с повинной уже была в руках беззаветного вассала юстиции, когда с языка его уже готов был сорваться завершающий убийственный вопрос, мол почему это в её квартире среди бела дня под диваном валяется бесхозный голый труп и омерзительно смердит, позвонил патологоанатом и всё похерил полным отсутствием признаков насильственной. Пришлось взять паузу и трагическим фальцетом сообщить Надежде Тихоновне о скоропостижном изменении её гражданского состояния. От расстройства тётенька так и не поняла, что её подозревали в убийстве.

Скорбная суета закончилась дождём, мир не перевернулся, но думы тяготили. Надежа Тихоновна погрязла в самокопаниях и заронила в траурно удобренную душу пудовое зерно печали, через месяц взросшее походом к Яше Рванцову с невнятными саморазоблачениями. Яше уже было глубоко насрать на всю эту тему, дело было закрыто и он профессионально взрыхлил мозг беспокойной толстухи, надув ей в уши что-то про необоснованность, мотивацию и отсутствие свидетелей. Про свидетелей она запомнила.

-- Ну, хорошо, — устало разминая сигарету молвил следователь, — мне надо его допросить, составить протокол и прочее, а вас попрошу покинуть помещение.
-- Да, да, конечно, — Надежда Тихоновна, на следующий день притащившая на допрос живого свидетеля, подобострастно попятилась к двери. Яшину изворотливость она уже целый час затаптывала неопровержимыми бабскими аргументами.
Рванцов присел на корточки, пытаясь заглянуть в глаза животного, которое, чуя близкое зло, шхерилось в контейнере, на казённом диване.
-- Сибелиус говоришь тебя зовут, сейчас ты мне всё расскажешь, Сибелиус, или кровью обгадишься, — вспомнил своё живодёрское отрочество энтузиаст-опричник, крутанулся на каблуках и с криком: «Колись, сука»! — ударил дубинкой по обивке. Дерматин лопнул по шву и взрыв поролоновой трухи затянул помещение грибовидным облаком горчичной пыли.
-- Бля-я-дь! — Рванцов нервически швырнул дубинку в угол и пошёл курить.
«Ышандырырлык», — подумал Сибелиус, ни сколько не смутившись.

Некоторые вещи имеют совершенно необратимую парадигму и ничто не в состоянии поколебать упрямый вектор предопределённости, параллельно которому сквозь бледную изморозь легкого недоумения подло просачивается отвратительная целесообразность, бесцеремонно расшатывающая надгробные плиты аффилированных прерогатив, ещё на заре сучьего царства утверждённых тайным магистром ордена вечных неудачников, чья шаркающая походка до сих пор слышна в лабиринтах влажного сумрака времени, зуммером постоянства и равновесия обезображенного кракелюрами мира.

На сороковины, после того как все разошлись, а вдова на кухне ещё елозила вилкой в тарелке с холодцом, Сибелиус печально смотрел в даль, сидя на подоконнике, когда перед ним скомпилировался полупрозрачный Куприн и беспечно свесил ноги с карниза.
-- Ха, привет, ты всё ещё здесь, намуслы батыр? — неподдельно удивился кошак.
-- Да вот, потусил тут с новопредставленными, — Арнольд Валерьевич скривился, — нудные они все какие-то. А сегодня, вроде всё, пора. Что тут было-то?
-- А тебе щас не пох.
-- Ну, хотелось бы… чтоб без недомолвок.
-- Всё хуйня, Валерич. Нас тут чуть не приняли из-за тебя, но обошлось, борчыл-ырга-ма.
Помолчали.
-- Переживает? — кивнул за спину Куприн.
-- А то.
-- Ну, я полетел тогда, до свидания.
-- До какого свидания, ёба? — Сибелиус вытянул шею.
-- А ты что, вечно жить собрался?
-- Дурак ты, Валерич. У меня же рух юк.
-- О как! А как же так, без души-то, — оживился фантом.
-- Хуёво.
Куприн хмыкнул, поболтал ногами, щурясь на закат, и растаял.
-- Сяба, ты о чём там урчишь? — выдохнула Надежда Тихоновна. Сяба ничего не ответил, только поджал лапы поудобнее.


® © anik ™ июнь 2012 Баренцево море