Венец природы

Автор: goos Дед Егор ловко скрутил «козью ножку», прикурил, выдохнул клубок сизого дыма и, ехидно прищурившись, посмотрел на собеседника.
— Ну, вот отучился ты, Стёпа – шесть лет коту под хвост, и что, ума-то прибавилось?
— А как же, Егор Иванович, зачем же я учился? – тощий очкарик в ковбойской рубахе и джинсах тоже достал пачку сигарет «Космоса».
— Зачем?
— Чтобы стать агрономом. Чтобы знать, как правильно кукурузу растить, пшеницу, чем жуков травить, и как повысить урожайность.
— Чепуха всё это, я без всяких институтов картошку такую выращиваю, что хоть сейчас на ВДНХ вези. Я же тебя не про кукурузу спрашиваю, а про ум. Чему вас там умному ещё учили?
— Как чему? Всему. История, химия, биология, да много чему. Этика, эстетика, основы экономики.
— А про Бога вам рассказывали?
— И про Бога тоже. Теология и атеизм.
— И что про Бога?
— То, что Бога нет. А религия – атавизм и опиум для народа. Что человек – венец природы, и над ним уже нет никого, ни Бога, ни чёрта.
— Так, стоп! – дед встал с табурета и подошёл к иконостасу, стоявшему в углу на прибитой к стене полочке. Перекрестился и достал из-за большой иконы бутылку сивухи, запечатанную кукурузным початком. Поставил на стол два залапанных гранёных стакана. Порезал помидор и сало, отломил краюху хлеба. – Давай, агроном, пока бабки нет.
Он плеснул в стаканы, опять перекрестился на красный угол и выпил, без тоста, просто, как пьют воду в жаркий полдень.
Семён тоже влил в себя самогон, который сразу обжёг гортань, осел на языке сивушными маслами, и вызвал непроизвольный позыв вернуть всё взад. Но молодой специалист устоял, только выдохнул алкогольные пары и стал спешно закусывать. Отвык он за шесть лет от какого напитка. Там всё больше «Русскую», да «Пшеничную» пили, да портвейны и агдамы. Интеллигенция, а как же.
— Итак, теперь попробуем разобраться, — сказал дед Егор. Про Бога мне неинтересно, что вам там наплели. Не буду спорить про Бога. Он такой – у одних есть, а у других нету. Вот и я не знаю, есть он или нет. Но мне что, трудно что ли в него поверить? Если он есть, то ему приятно будет, а мне спокойнее, а нет его, ну и ладно. А спорить зачем? Можно языком молоть, сколько влезет, и разойдёмся всё равно, каждый при своём. А вот про венец – это интересно. Ну-ка, расскажи.
— Егор Иванович, да что там рассказывать? А то вы сами не знаете? Сейчас вспомню. Ага! Человек — существо, воплощающее высшую ступень развития жизни, биологический вид с наиболее развитым разумом на Земле.
— Как многоумно ты разговариваешь. Этому, вижу, тебя хорошо научили. А можешь на человеческий язык перевести?
Семёну не хотелось разводить дискуссии. В институте он научился многому, и теперь сложно подобрать простые понятные слова, которые дойдут до ума необразованного старика. А научные сухие термины – не для этой ситуации. Да и зачем доказывать, то что уже доказано давно великими умами. Всё равно ничего не изменится от этой пустой болтовни. Но дед смотрел лукаво и выжидательно.
— Человек – самое разумное существо на планете, — отрезал Семён.
— Ага, интересно. И кто это тебе сказал? – дед снова наполнил стаканы.
— Как кто? Это каждый знает.
— Кто каждый?
— Каждый человек.
— Так это что получается – человек сам взял, и объявил себя венцом, ни у кого не спросив? Самым разумным, значит.
— Да, — подтвердил Степан, — а кто же его ещё объявит, если умнее человека нет никого. Нет больше ни у кого разума.
— Ну, и что же такое разум? Что там тебе рассказали в институтах?
— Это как бы высший тип мыслительной деятельности…не помню я всё дословно. Там что-то про анализ и обобщения. Не помню я уже.
Дед снова выпил, вытер губы рукавом и принялся прикуривать потухшую самокрутку.
— Про анализы это я согласен. Но вот разобраться хочется. Это же что получается? Ты выбрал то, чем на других не похож и объявил: все, кто умеет на мопеде ездить, водку пить и на гармошке играть — разумные. А кто не умеет – второй сорт.
— Ну, вы утрируете, Егор Иванович. Не только на мопеде. Человек, например, дома строит, машины, книги пишет, музыку, в космос, вот, полетел. Мир изучает. Кто ещё такое может?
— А кто его знает? Может и может, но оно ему сто лет не надо. Зачем соловью музыку писать? Когда он сам себе музыка. А зачем лопуху дом? И велосипед зачем? И козе баян? А зайцу этот космос сто лет не нужен. Может, если бы зайцу приспичило в космос, он бы взял и полетел? Кто знает? Да ты пей, не грей напиток.
Стёпа выпил, скривился, набил полный рот помидорами. Пока он жевал, дед продолжал:
— Вот у нас жил один мужик, царство ему небесное, так он, выпив хорошенько, решил проанализировать, что с ним будет, если ему в зад шланг от насоса засунуть и накачать. И что? Кишки порвались, и к утру помер в муках, а приятелю его, с которым они опыт проводили, три года дали. Вот разумно это? Заяц до такого додумается? Или вон Пашка Кривой допился до чёртиков и повесился в сарае. Просто так, без особой на то причины. Это разумно? А в том году одному башку топором пробили – долг не отдавал. Тридцать рублей. Тебе ещё рассказать про разум? Вон Гитлер напал – сколько народу полегло. От большого ума? Если мы чем и отличаемся от других, то разумом это назвать – язык не поворачивается.
— Так, то единичные случаи… — попытался возразить охмелевший уже новоиспечённый агроном.
— Единичные? Да у нас полдеревни таких случаев, а остальные полдеревни ничем не лучше. Даже фельдшер жену свою бьёт три дня в неделю. А она с ним живёт. Ни капли разума, ни у него, ни у неё. Вон Гитлер напал – сколько народу полегло. От большого ума? Единичный случай? Если мы чем и отличаемся от других, то разумом это назвать – язык не поворачивается. Анализы сплошные.
— Ну, не знаю. Всё равно – посмотрите, сколько человек построил: железные дороги, города, заводы, электростанции, кинотеатры. Без разума мы бы жили, как звери, и питались бы корой. А так – быт у нас организован. Работа, культурный отдых.
— Работа? Это же каким нужно умным быть, чтобы за трудодни работать? Нам разум дан, чтобы работать? От зари до зари? Только полный дурак мог до такого додуматься. Я тебе вот, что скажу – настоящий разум не совершает ошибок, не делает вреда ни себе, ни другим, и ему не нужно летать в космос, потому что он такой разумный, что ему даже двигаться не нужно. Он знает всё, он просто стоит себе и думает. А ты корове в глаза когда-нибудь заглядывал? А собаке? Вот где вселенская тоска. Они намного разумнее нас. Всё на этой планете разумнее нас, от последней блохи, до самого большого дерева. Только им всем плевать, есть кто-то лучше или нет. И кулаком себя в грудь не бьёт, мол, венец.
Егор Иванович замолчал, а Стёпа боролся с оккупировавшим его тело алкоголем, жуя кусок старого «резинового» сала.
— Но… — промычал он.
— Никаких но. А ну, пойдём за мной.
Они зашли в другую комнату, где на двери шифоньера висело засиженное мухами зеркало.
— Венец говоришь? Смотри.
Стёпа увидел в отражении две фигуры: дед, ссутулившийся, с носом в красных прожилках и слезящимися глазами, и он сам – тощий, с растрепавшимися волосами и мутным взглядом, нескрываемым даже очками. Да ещё и на подбородке вскочил прыщ. На царей природы эта парочка явно не тянула.
— Пойдём, я тебе кое-что покажу, заодно и покурим на воздухе.
Они вышли во двор. Солнце уже успокоилось и светило мягко и томно, готовясь ко сну. Зелень садов стала гуще, погружаясь в вечерние тени. Небо окрасилось мазками розовой акварели. День угасал, устав от зноя и суеты. Так человек после тяжёлого дня ложится в свежую постель, наслаждаясь предстоящим отдыхом. К вечеру засочились сладким ароматом матиолы, последние пчёлы ещё гудели над цветами. Жирные шмели и изящные мотыльки ужинали, пока не упала вечерняя роса. Какая-то пичуга завела трель в кроне яблони. Воздух наполнялся прохладой, запахом скошенного сена и горечью полыни, на пруду пели лягушки. Ночью, когда всё утихнет, этот хор не даст уснуть, но это не страшно. Это даже приятно — лежать в темноте и слушать болотные песнопения.
Дед молчал, глядя на краснеющее небо. Семёну тоже ничего не хотелось говорить, он достал сигарету, закурил было, но передумал, не решаясь вонью табака нарушить букет ароматов.
Пейзаж, окружавший его, закружила пьяную голову, в которую лезли совсем неправильные мысли. Он почувствовал себя чужим на этой пасторали, совсем посторонним персонажем, портящим всю картинку. Окружающий мир жил прекрасно без всяких венцов и царей, и даже не замечал их. А царь только и мог, что нагадить посреди этой всей красоты и подтереться лопухом, который, возможно, умнее всех людей на свете.
— Ну как?
Семён только пожал плечами. Его подташнивало от выпитого, и хотелось присесть, а лучше – прилечь, и забыться. Самогон брал своё.
— А вот не чувствовал бы ты себя венцом, всё могло бы быть иначе. А то засрали всю землю химией, агрономы, ёпт твою за ногу, леса повырубали, озёра повысушивали, мелиораторы, мать вашу. А так, может, лишний раз на букашку бы не наступил, травинку лишнюю не сорвал, чтоб в руке помять. Глядишь, и приняла бы нас природа в своё лоно.
— Вы, прям, буддист, — пробормотал Семён.
— Сам ты мудист.
Дед посмотрел на Семёна, хмыкнул ехидно:
— Иди уже спать, а то ещё тащить тебя до кровати. Венец, тоже мне.
Семён добрался до кровати, стянул одежду и плюхнулся на перину. Сквозь сон он слышал, как пришла бабка и ругала старика, что опять пил, и квартиранта напоил. А дед отбрехивался и всё повторял: «Ишь, венец, перемать, царь природы».
И Семёну было стыдно за себя, что превознёс себя над всем сущим, за то, что напился, и в желудке воевал самогон с помидором, и возможно, придётся выбегать во двор поблевать. Но это не страшно, это пройдёт, и завтра он снова проснётся царём.