Внучка

Автор: goos Автобус раскрыл перекошенные створки дверей, выпустив из своего чрева девушку, судя по внешнему виду, городскую штучку.
Девушку звали Алина, ей месяц назад исполнилось восемнадцать, она проехала почти триста километров, с двумя пересадками, чтобы попасть в это вымирающее захолустье. Где-то здесь, в одной из низких хат, крытых почерневшей соломой, живёт её бабушка, Матрёна Тимофеевна. А может, уже и не живёт. Может, лежат её косточки на местном заросшем кладбище, охраняемые деревянным крестом и поржавевшей оградкой.
Отец не хотел отпускать дочь и удивлялся, откуда вдруг у неё возникли такие родственные чувства. Бабушку Алина последний раз видела года в три, а после словно вычеркнули Матрёну Тимофеевну из памяти. Ни одной фотографии, ни одного письма, ни одной открытки к празднику, даже имя не вспоминалось. Так и была до недавних пор у Алины чисто гипотетическая бабушка, о которой и не думалось и не вспоминалось.
И тут, ни с того ни с сего, накатило — тоска, потеря, утрата, грусть и желание найти, посмотреть в глаза, обнять и даже разрыдаться на плече. Ведь кровь одна, один род. Алина и сама удивлялась, что это вдруг её так проняло, никогда она к родственникам не привязывалась, друзья ей дороже были всяких тёток и племянников, а тут совсем невмоготу стало. И днём думает и ночью снится, как она с бабулей встречается. Вот только нет у бабушки лица, память не отпечатала, а то, что было, стёрлось за столько лет.
Отец на все расспросы нервничал, ничего не говорил, кроме того, что «ведьму эту знать не хочу, она мать твою в могилу свела» и что не нужно никуда ехать и никого искать не надо. От греха подальше. И больше ничего, никакой информации. Адрес девушка выведала у отцовской двоюродной сестры; та тоже особо не хотела говорить о старушке, и тоже отговаривать стала, мол, лучше забыть и не вспоминать. И всё так туманно и невнятно, что у Алины даже азарт появился съездить и всё выяснить. Потрусить скелеты в семейных шкафах. И вот она здесь. Отцу записку оставила, чтоб не волновался, а телефон отключила, чтоб на мозги не капал.
Солнце слепило и припекало. Всё вокруг казалось линялым и выгоревшим, улица была пуста. Никакого движения, даже ветерок не пробегал по листьям, ни одна птичка не подавала голоса, ни одна собака не лаяла. После шумного города пейзаж казался картиной, нарисованной скупой, бледной акварелью, да ещё и простоявшей неизвестно сколько в пыльном чулане.
Алина закинула на плечо сумку с гостинцами и пошла по улице, мимо заборов, плешивых тополей, мимо огородов, где сквозь комки серой сухой земли пробивалась чахлая поросль. Мимо «журавля» с мятым ведром, мимо магазина, у которого от названия осталось всего пять букв, а железная шина уже приросла к двери, и окна так давно не мылись, что стали одного цвета со стеной.
Дойдя до окраины, и никого не встретив, Алина повернула назад и увидела вдалеке, в знойном мареве над дорогой, бредущую фигуру. Девушка ускорила шаг и через пару минут догнала старушку, скрюченную, согбенную под грузом прожитых лет.
— Здравствуйте, бабуль, вы мне не подскажете…?
— Да, деточка, — проскрипела старуха, — заблукала? Кого ищешь?
— Матрёну Тимофеевну Кошевую. Я внучка её. Из города приехала проведать.
Старуха подняла голову и пристально посмотрела на Алину. Потом перекрестилась три раза, а потом и вовсе сплюнула в дорожную пыль.
— Давай-ка, родимая, на остановку. Автобус обратно идти будет, и езжай ты отсюда и не оборачивайся. И не возвращайся. – Старуха опять перекрестилась.
— Почему?
— А лучше и автобус не жди. Иди ножками. Тут недалеко до станции, километров десять. В самый раз на электричку поспеешь.
— Хорошо, хорошо, я только на минутку, — Алина не собиралась спорить с перегревшейся на солнце сумасшедшей.
— Вон видишь, сухое дерево, за ним следующая хата. Ты только на ночь не оставайся. Проведала – и домой.
— Спасибо вам, — Алина не стала дослушивать старческий маразм и, попрощавшись, зашагала в сторону сухого дерева.

Чтобы зайти в дом, пришлось наклонить голову, такая низкая была дверь. В хате пахло прелостью и затхлостью. Свет с трудом проникал сквозь маленькие грязные окна.
— Есть кто? Матрёна Тимофеевна! Вы дома? Это я, Алина, ваша внучка!
— Заходи, — раздался слабый голос из дальней комнаты.
Бабушка лежала на кровати, сложив руки на груди и закрыв глаза. Алине сперва показалось, что старуха мертва.
Обрюзгшее рябое лицо, седые волосы, руки, как у мумии – кости, обтянутые кожей, под ночной рубашкой – распластанная бесформенная грудь и вздутый живот. И ноги, опухшие, налитые, как две колоды, с коричневыми, кривыми ногтями на посиневших пальцах.
Совсем не такой представляла Алина бабушку. И совсем не такой виделась ей встреча.
— Бабушка, привет.
Старуха открыла глаза, медленно, будто поднять веки стоило ей больших усилий. Взгляд не выражал никаких эмоций. Только зрачки, чёрные, живые казались чужими на фоне беспомощного больного тела.
— Дождалась таки, — сказала Матрёна, попытавшись улыбнуться беззубым ртом.
Матрёна глубоко вздохнула, закрыла глаза и затихла.
«Умерла!» — испугалась Алина, но увидела, что грудь взымается и опускается, наполняя лёгкие воздухом, который не нужен мертвецам. Значит, жива.
Алина выбралась из сырости хаты на улицу, стала посреди заросшего двора, огляделась, что можно сделать по хозяйству, но всё вокруг было так запущено, да и что могла придумать девчонка, выросшая в асфальтовом городе, видевшая деревни только из окна автомобиля или по телевизору. Она вышла за калитку и закурила, чтобы хоть как-то вернуть себе ощущения реальности. Зачем она здесь? Что привело её сюда? Умирающая старуха в сырой вонючей землянке – совсем не то, что она искала. Эта куча больного мяса – её бабушка, которой она бредила последнее время? Вдруг мелькнула подлая мыслишка – просто пойти на дорогу и через десять километров станция, а там – электричка, и к ночи уже будет дома, и попробует забыть. Не было ничего, просто сон, беспокоящий, после которого одеяло на полу и простынь комком. Нет, она не сможет так поступить, как бы ни хотелось.
— Ну, что там Матрёна? – Алина вздрогнула от неожиданности.
Рядом стоял мужчина, высокий, плечистый, с лицом морщинистым и загрубевшим от солнца, ветра и земли.
— Вы о чём?
— Меня Фёдор звать. Я сосед ейный через двор.
Мужчина протянул большую, грубую ладонь.
— Алина, — пожала руку девушка.
— Что забыла тут?
— Бабушку проведать приехала.
— Столько лет никто не появлялся, и тут на тебе – проведать решили. С чего бы это? Ты есть хочешь? Пойдём, жена как раз обед готовит.
— Да я, вообще-то… — Алина оглянулась на дом. – Она там совсем плохая.
— Ничего, никуда твоя Матрёна не денется. Это она днём такая беспомощная. Ничего с ней не станется до вечера. Нечего там делать, всё равно спит весь день.
Фёдор повернулся и пошёл к своему дому, продолжая говорить. Алина побрела за ним. Есть всё-таки хотелось, да и возвращаться в дом с помирающей старухой не особо хотелось.

Матрёна помирала тяжело. Пятый день уже, как смерть приходит и уходит ни с чем. Не дают забрать грешную душу. Некуда её забирать. В рай ей заказано, а для ада не созрела ещё, не все дела на земле завершила. Она знала, что так будет, иначе и быть не могло, но не думала, что так страшно это будет и больно. День, пока солнце выжигало последние сорняки в незасаженном огороде, ещё давал передышку, но как только светило пряталось за линию горизонта, приходила боль. Но боль была не самым страшным наказанием. С темнотой дом наполнялся тенями и голосами. Чёрные пятна скользили по стенам, за печкой смеялись и шептались, под кроватью ворочались и толкались, ворчали и шипели. Окна затягивались пеленой, превращаясь в дыры, ведущие в самую беспроглядную тьму. Гремела посуда и утварь, скрипели двери. Слов не разобрать, словно говорили на тарабарском языке, но голоса были знакомые. Матрёна узнавала тех, с кем встречалась майскими ночами на Креженской горе. Но тогда они были свои, а сейчас предали, только и ждали, когда можно наброситься, впиться в беспомощное, налитое болью тело, испить вязкой чёрной крови и вырвать душу, чтобы бросить к ногам Хозяина. Самые нетерпеливые тянулись холодными когтистыми лапами к её шее, хватали за запястья и лодыжки, дышали смрадом в лицо. Её оставили все. Даже верный кот сидел теперь на подоконнике и ухмылялся, наблюдая за мучениями хозяйки.
И вырывалась она из черноты дома и бегала по пустым улицам, по чужим огородам, в белой ночнушке, бледным призраком, вопя и проклиная весь свет. А за ней с гиканьем и улюлюканьем носилась нежить, хватая за пятки и запрыгивая на шею. И гремела гроза в чистом небе, собаки скулили и забивались в будки, а люди, даже не особо верующие, крестились в темноте, боясь включать свет, чтобы не привлечь внимания обезумевшей ведьмы. А она выбегала на перекрёсток, падала в пыль и звала Хозяина, умоляла его явиться и позволить умереть наконец-то, ведь служила верно и преданно. Но он не отвечал — только тени носились над дорогами в ожидании пиршества.
Смерть искупила бы все грехи, прогнала бы боль из выкручиваемых костей, отправила бы её прямо в объятья Самого, который бы презрел её преданность, и отправил бы сразу же в котлы со смолой. Но должна была она оставить здесь то, что даровали ей тёмные силы. И звала она, заходясь в хриплых криках, ту, кто заменит её здесь, ту, которая примет всю науку трав и заговоров, сглаза и приворотов, ту, которая займёт её место на Креженской горе, среди весёлых подруг и лихой нечисти. Из последних сил, превозмогая страх и боль, варила отвар из собранных в предрассветную росу трав, чтобы пришла та, кому уготовано было сменить её на грешной земле, та маленькая девочка, выпившая горькое зелье, которое приведёт её сюда, когда наступит час. И пусть прошло столько лет, и девочка уже стала барышней, но зов был услышан, и в сенях прозвучало долгожданное: «Есть кто? Матрёна Тимофеевна! Вы дома? Это я, Алина, ваша внучка!».

Алина поела борща, и её склонило в сон. Жена Фёдора, пышная румяная тётка, Ольга, отвела её в комнату, где кровать с пышной периной и подушками вышитыми. Девушка сначала сопротивлялась – неудобно как-то спать у чужих людей, ещё и днём. Но хозяйка была настойчива, и вот уже усталость после дороги, сытный обед и прохлада после удушливого зноя сделали своё дело, веки потяжелели и сон накрыл шёлковым покрывалом.
Проснулась она уже под вечер. В соседней комнате гремели посудой, бормотало радио и басил Фёдор. Алина полежала несколько минут с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить сон – странный, липкий, беспокойный, но остались только ощущения. Наконец, она встала и вышла в гостиную. Ольга месила тесто, а муж её строгал ножом деревяшку, похожую на большой карандаш.
— Вот и поспала малость, — улыбнулась хозяйка, — а я вот пироги затеяла на ужин. С чем ты пироги любишь?
— Спасибо, мне так неудобно…я пойду. Там бабушка одна. Больная. А я тут. Пойду я. Спасибо вам за всё.
Фёдор встал, закрыв широкой спиной дверь. В одной руке нож, в другой заострённая палка. Ольга тоже стала тесто с рук вытирать.
-Ты, это, не торопись сильно, — сказал Фёдор. – Сказали тебе пироги – значит пироги. Поужинаешь, переночуешь, а завтра я тебя на телеге до самой станции довезу.
— Дядя Фёдор, вы что? Мне к бабушке нужно, — сказала Алина, сдерживая дрожь в голосе.
Страх неприятным холодком прошёлся по телу. Неужели попала на пирожки с мясом? Сразу вспомнились все фильмы про сельских маньяков, питающихся ничего не подозревающими туристами. Краем глаза она пыталась не упускать из виду Ольгу, стоящую сзади. К горлу подкатила тошнота.
— Для твоего же блага,- сказала Ольга. – Побудь у нас. Не нужно тебе к бабке идти. Совсем не нужно. Тем более, уже вечер на дворе. Через час солнце зайдёт.
— Сядь, — Фёдор показал на стул.
— Мне в туалет нужно. Можно?
— Можно, — Фёдор вышел в сени и вернулся со старым эмалированным ведром. – Вот тебе туалет.
— Я не могу в ведро.
— Деточка, — Ольга стояла уже совсем рядом. Алина вздрогнула, когда женщина погладила её по волосам, — не бойся. Сядь, мы тебе всё расскажем. Вижу, ты совсем не в курсе.
Алина села на табурет, сложила руки на коленях. Внутри всё дрожало. Хотелось выскочить на улицу и бежать, не останавливаясь, подальше от этой деревни, от больной страшной старухи, от семейки людоедов, от глухой тишины и пустых улиц.
— Ты знаешь, что бабка твоя Матрёна – ведьма? Да, самая что ни на есть.
— Какая чушь, — возразила Алина. Вся обстановка казалась ей абсурдной, с самого момента, когда она вышла из автобуса. Приступом накатило желание поскорее вернуться в городские объятия. – Ведьм не бывает. Это всё сказки.
— Сказки? Ты знаешь, как твоя мать померла? Ты знаешь, что за ней тут парубки с четырёх сёл хвостом бегали. Знаешь, сколько у неё женихов было? Даже из райцентра сватались. Не последние люди. А она за отца твоего вышла, не иначе как сдуру. И жизнь свою перечеркнула. Сжила её со свету бабушка твоя любимая.
— Как это?
— А вот так – ведьме свести человека в могилу – что тебе чихнуть. Мать твоя сохнуть начала, худая стала, серая вся. Врачи ничего не поймут – говорят, здорова по всем параметрам. Как полежит в больнице, подальше от села, так ей и легчает, а как вернётся – всё по новой. А эта карга всё ходит — то иголку попросит, то соли, то ножницы. Если в руки ей попадёт какая вещь, а ещё лучше – волос, ногти срезанные или ношеное исподнее – считай ты в её руках. Никита тогда в охапку жену и в город подался, а там и ты родилась, но от чар куда денешься? Так и завяла мамка твоя. Никто и не знает от чего. Умерла и всё. Жалко девку. Мы с ней дружили с самого малолетства. А сколько Матрёна народу извела, сколько семей слезами изошли, сколько коров чужих передоила. Ведьма твоя бабка, и ты сюда не зря приехала. Хочет она тебя. Нужна ты ей.
— Зачем? – спросила Алина. Вспомнились ей отцовские слова, которые она приняла тогда за метафору.
— Кто его знает. Но туда мы тебя не пустим. Тем более на ночь. Побудешь здесь, а завтра мы тебя домой отправим.

Матрёна чуяла родную кровь совсем рядом. Вечер постепенно затухал, в доме начались первые безобразия. В чулане что-то упало, и раздался хохот, ехидный, злобный. Ведьма лежала, пытаясь не обращать внимания на вернувшуюся боль и холодную костлявую руку, выползшую из-под кровати и шарившую по простыне
- Пошёл вон, — властно прошипела старуха, и рука исчезла. Матрёна встала с кровати и побрела на кухню. Долго рылась в мешочках и коробочках, доставая оттуда щепотками травы и порошки, бросая их в кастрюльку. Нечисть поутихла, видимо чуя, что развязка близка.
Кастрюлю Матрёна поставила на примус и, помешивая отвар, шептала под нос заклинания, знакомые только посвящённым. Пар, густой и едкий, заполнил комнату, нашёл щели в двери и окне и выполз на улицу.

Алина жевала пирог, не различая вкуса, не замечая хозяев, уставившись в окно, за которым уже почти разлилась ночь. Небо темнело на глазах, цвета заката сливались в один – черный. В комнате было темно. Свет не включали. Ольга ушла в комнату, а Фёдор дремал за столом, не выпуская из руки заострённую деревяшку.
Вдруг девушка услышала голос. Кто-то звал её. Не по имени, вообще без слов, просто манил, тянул к себе. Всё вокруг расплылось, потеряло фокус, затянулось пеленой. Остался только зов, прилипший и ведущий за собой. Алина встала и пошла к двери.
— Эй, ты куда? – откуда-то издалека вопрошал Фёдор.
Алина упала, что-то тяжёлое прижало её к полу.
— Верёвку давай, Ольга, быстрее!
Руки опутали змеи, ноги стянули упругие лозы, не давая пошевелиться.
Её поволокли, больно ударив боком о дверной косяк. Затем хлопнула дверь, щёлкнул засов. Холодный пол, сырость и запах лука, чеснока, мяты. Не было страшно, было невозможно выносить то, что она не может идти на зов, глубокая безнадёга и тоска о недостижимом, далёком и в то же время родном и необходимом. Она рванулась, забилась в бессильной попытке освободиться от уз, доползла до двери, поднялась на колени и ударила плечом. Бесполезно. Тогда она закричала, срывая голос, раздирая связки, чужим диким воплем.

В дверь постучали. Фёдор вздрогнул от неожиданности, потрогал оберег, висящий на шее.
— Кто там?
— Фёдор, открывай, это мы.
— Коля, ты?
— Да я. Открывай.
— Подойди к окну.
Фёдор не понаслышке знал, как может морочить голову тёмная сила. Как завела его в болота нечисть, прикинувшись соседкой, рыдавшей, что сынок ушёл на рыбалку и второй день нет его. Еле тогда вырвался Фёдор, вспомнил, что нет у соседки никакого сына, да и сама она уже третий год, как утопла, а тело так и не выловили.
В окно постучали.
— Перекрестись, — сказал Фёдор, и только убедившись, открыл дверь.
Вошли трое – кум его, Николай, Андрей Мартынчук с ближнего хутора и батюшка, отец Анастасий.
Они сели за стол, молча взяли по пирогу, и стали жевать. Батюшка всё стряхивал крошки с бороды.
— Кто это там воет у тебя? – спросил кум.
— Тут внучка её объявилась.
— Плохо дело, — сказал Мартынчук.
— Ничего, мы её в чулане заперли. Никуда не денется. Думаю, сегодня всё и закончится.
— Дай Бог, — отец Анастасий размашисто осенил себя крестом. – Ну, что, чего тянуть? Пойдём, что ли?
— Ой, боязно мне. Там же, небось, со всего пекла черти пособирались, — сказал Николай.
— Ха, это ты с моей Маруськой не жил. Мне теперь ни один чёрт не страшен, — усмехнулся Мартынчук.
— Оля, смотри за девкой, — Фёдор взял кол и пошёл к двери. Остальные потянулись за ним.

Луна заливала двор матовым светом, растягивая по земле длинные тени. Они вышли за ворота и тут увидели белое пятно, летящее в их сторону.
Батюшка забормотал под нос молитву, не переставая креститься. Николай пытался сдержать нарастающую дрожь в коленях. Фёдор выставил вперёд кол. Только Мартынчук был спокоен. Повидал на своём веку, что и бояться перестал.
— Так, сейчас, когда подойдёт, хватаем её за руки, за ноги, держим крепко и тащим обратно в её хату. Ничего не бойтесь. Только в глаза ей не смотрите. А она только спасибо скажет. Замолвит за нас слово перед Сатаной.
— Ты чего это мелешь, окаянный? – возмутился батюшка.
— Эх, батюшка, в рай мне точно не попасть, так пусть хоть в аду блат будет.
Матрёна остановилась шагах в пяти от мужчин. Ветра не было, но сорочка её трепетала, и седые волосы развевались.
— Матрёна, шла бы ты домой, — сказал Фёдор, — мы тебя доведём.
Ведьма зашипела и сжалась вся, словно готовясь к броску.
— Не дури, старая, — Мартынчук сделал шаг навстречу. – Хватит тебе уже. Откоптила своё.
Он почувствовал, как что-то вцепилось в ногу, но не дрогнул, даже вида не подал, и его отпустили. Он подошёл ещё ближе на шаг. В лунном свете бледным пятном вырисовывалось ведьмино лицо. Зрачки ушли под веки, рот открыт, язык вывалился, как у висельника, нос вздёрнулся, выставив напоказ дыры ноздрей.

Кто-то засмеялся в углу и холодные скользкие руки дотронулись до Алины. Прошлись по телу, нигде не задержавшись, и принялись развязывать узлы на верёвке.

Мартынчук прыгнул на старуху, навалился всем телом, прижав к земле. Ведьма вырывалась, хрипела в лицо, брызжа слюной. Руки пытались дотянуться до щёк, до глаз, но Андрей локтями придавил её запястья. Что-то прыгнуло ему на шею и вцепилось в волосы, но Мартынчук не поддался. Он знал, что пока не начнёшь с нечистью бороться и препираться, она не страшна.
— Ну, где вы там?! – Закричал он. – А ну подсобите!
Помощь подоспела вовремя. Старуха уже почти выскользнула из-под Андрея. Но тут схватили её за руки, за ноги, держали крепко, батюшка бормотал мерзкие слова, лишая её сил. Кол прижался к горлу, не давая пошевелить головой. Потом удар в висок и пропасть. «Смерть» — обрадовалась старуха перед тем, как потерять сознание. Но она ошиблась.

Алина брела по улице, на ходу снимая с себя одежду и бросая её на обочину. Прошла мимо бабушкиной хаты. В окнах горел свет и в ночной тишине слышались голоса, возня и ругань. Но Алина пошла дальше, ступая босыми ногами по лунному серебру. Вдалеке, на перекрёстке она увидела силуэт. Девушка улыбнулась и ускорила шаг.

Ведьму привязали к кровати, зажгли все свечи, которые нашли в доме. Пока Фёдор держал у старушачьей груди кол, остальные пробивали крышу. В потолке дыру сделали быстро, вывалив на пол кучу соломы и глины. Андрей, как самый смелый, полез на чердак. Было слышно, как он бранится там и стучит, пробивая солому на крыше. И только когда увидел звёзды над головой, угомонился, заглянул через дыру в комнату.
— Всё, порядок, — сказал он. – Отойдите, я спрыгну.
Оказавшись в комнате, подошёл к ведьме, снял со своей шеи крест и положил ей на грудь.
Матрёна сразу пришла в себя, словно в неё калёным железом ткнули, закричала, выгнулась дугой, выкручивая конечности. В окно ударил порыв ветра. Завыло во дворе, вихрь ворвался через дыру в крыше, поднял в воздух лохмотья соломы, закружил, швырнул сор в глаза. Батюшка забился в угол и, не переставая, читал молитву, прижав к бородке нашейный крест. Фёдора неведомая сила оттянула от старухи и прижала к стене, а Николай и вовсе упал на колени, свернулся клубком, чтобы не видеть ничего.
Загремела гроза и молния расколола небо. Матрёна свалилась на пол и забилась в конвульсиях. Но вдруг утихла, распласталась на спине и выдохнула свою чёрную душу – клубок чёрного густого дыма, который и устремился вверх, через пролом в крыше. А дальше прямо к перекрёстку, где Хозяин прижимал к груди и гладил по распущенным волосам бледную в лунном свете голую девушку, как когда-то давно принял в свои объятья и Матрёну. Увидев ведьмину душу, он поймал её, как ночного мотылька, отпустил девушку, которая обмякла и упала на колени, не отпуская мохнатые ноги, целуя гладкие твёрдые копыта.
Матрёна же успокоилось навеки. Ветер сразу утих, и дом погрузился в ночную тишину.
Николая стошнило, он поднялся, вытирая рукавом рот.
— Вот, срань господня. Кто бы мог подумать.
— Не богохульствуй, — пробормотал поп, но видно было, что он и сам высказался бы по поводу крепким словцом, дабы снять напряжение.

Матрёну похоронили тем же утром, пока солнце не успело припечь. Зарыли за кладбищенским забором. Яма уже ждала, гроб на столярке сбили за час. На радостях. С участковым проблем не будет, с медпунктом тоже. Так что, с похоронами решили не тянуть, тем более, жара такая. Гроб привезли закрытым, чтобы не видели, что покойница не совсем обычно лежит – вниз лицом, ступни отрезаны, а из спины торчит край осинового кола. А под боком чёрная тушка кота со свёрнутой шеей, Чтобы не беспокоила уже никого. Сельская публика стояла молча, никто слова не сказал, только старухи возили заскорублыми пальцами по лбам, животам и плечам. Крест сбили тоже осиновый, на всякий случай.
Деревня вздохнула спокойно. Это был именно тот случай, когда радовались чужой смерти.

Алину нашли спящей на обочине недалеко от перекрёстка, совершенно голую. Ольга привела её к себе, отпоила чаем, накормила и повела в баню, где горячий пар и березовый веник привели девушку в чувства. Она перестала дрожать и даже выпила стакан домашнего вина.
— Как же я тебя прозевала, — всё причитала Ольга, — вроде и засов был закрыт, как ты проскочила?
— Ничего не помню. Пироги помню, и что вы меня бабушкой моей пугали. А потом – как сон. А что снилось — не помню, но что-то кошмарное и… и такое сладкое, что-ли. Будто нравился мне этот ужас. Страшно было и в то же время так хорошо. А что с бабкой моей?
— Померла нынче ночью. Пожелала бы ей царства небесного, но вряд ли она туда попадёт. Ты как себя чувствуешь? Там после обеда агроном будет ехать на станцию, обещал тебя забрать. Мы бы тебя ещё на пару дней оставили, но тебе лучше уехать.
— А..? – начала Алина, но Ольга её перебила:
— А на кладбище не надо. Ты что, кладбища никогда не видела? Что там делать среди покойников?

Вернувшись домой, Алина слегла. Две недели бил её озноб, прошибал такой пот, что простыни меняли по два раза в день, металась в горячечном бреду, кричала и стонала. Кошмары изводили её. Отец с мачехой дежурили по очереди, смачивая потрескавшиеся губы влажной губкой, держа горячую ладонь и прикладывая ко лбу уксусный компресс. Лекарства не помогали. Скорая предложила положить на стационар – обследование, капельница, уход. Отец отказался. Навозил он покойную жену по больницам, помнит, как медики беспомощно разводили руками.
Всё проходит, и болезнь отступила, и Алина вернулась в реальность, вырвавшись из горячих потных лап хвори. Похудевшая до неузнаваемости, бледная, с синяками вокруг глаз, добралась на неуверенных ногах до кухни, достала из холодильника еду – колбасу, сыр, овощи, хвост селёдки, кусок пирога. Отец молча смотрел, как жадно ест дочь, и радовался, что всё прошло, и всё теперь будет хорошо. Раз ест, значит на поправку пойдёт.
Алина поела, смачно рыгнула и посмотрела на отца. Никита узнал взгляд, и холодок прошёл по спине. Глаза, совсем недавно серо-зелёные, теперь превратились в антрацитовые угольки. Холодные и надменные.
Девушка стала собирать сумку. Бросала вещи без разбору, пока не набила до отказа.
— Ты куда? – спросил отец.
— Домой.
— Ты дома.
— Теперь у меня другой дом, родной. Он ждёт. Пока, папа.
Отец стоял, не зная как быть. Не понимал, что не сможет это предотвратить, что нужно было раньше думать. Он ушёл на кухню и сел за стол, обхватив голову, и не заметил, как перед тем, как хлопнуть дверью, дочка зашла в ванную и сняла со щётки, которой пользовалась мачеха, клок вычесанных волос, завернула в её же носовой платок и сунула в карман. Алина никогда не любила эту полную тихую женщину, которая так и не смогла заменить ей мать.