Я - легенда

Автор: ГринВИЧ Это случилось, когда Витька по прозвищу Сало заимел рюкзак с головой серебристой лошади. Или с серебристой головой лошади… когда я запутался насчет лошади, то попросил мать о таком же.

Она ответила: у нас в магазине нет таких, давай купим с машиной, где я возьму лошадь? Потому что витькин отец ездит везде по командировкам, а она, прости господи, учительница, у неё нагрузка сорок часов! Знаешь, что такое сорок часов?
Я ответил, что знаю про сорок часов. Это когда в холодильнике все время стоит одна желтая кастрюля с маками, внутри неё суп и сверху белый жир, и в нем дырка, я сам её выломал. Потому что я ненавижу суп, и ем только мясо. Достаю через дырку, съедаю, вот сразу все и съедаю, потому что в доме больше нету ни фига — вот что твои сорок часов, мама.

Когда у них сорок часов, или смена в ларьке, как у Верки Зотовой матери, они вообще ничего не понимают. Говняные наклейки, или рюкзак с машиной какой-то там, с такими полшколы ходит. Родители от работы тупеют. Им не понять, что вот идет, например, Витька по школе – они же не знают Витьку. Он жирный баран. Овцан, потому что белобрысый, колыхается весь и голос тонкий.

Если он идет по школе, и рюкзак у него за спиной, то лошадь на кармане сияет. Лицо у неё очень благородное, ноздри четкие вырезаны, словно – дышит, всем железом, мощно так дышит. А грива, честное слово, у неё шевелится; глаз только один, потому что боком приделана, и в него камешек вставлен, красный. Он на солнце горит, будто немножко косой, потому что сторожит она, чует того, кто у хозяина сзади.

А Витька идет и жирной жопой её вверх-вниз подбрасывает, овцан.

Бывает, что он в руке её тащит, или швыряет как попало под подоконник. Лошадь-то сбоку выпуклая, видно, что много металла на неё пошло, точно. Наверное, настоящего серебра. А он – об стенку.

Если честно, я её гладил, два раза, пока не видели. Не так, что «дай посмотреть», как все, а как живую, родненькую лошадку. Один раз хотел даже поцеловать, как настоящих лошадей целуют, в морду. Потом козы пришли из восьмого Б, они там крысы все, запалили бы сразу, вот и не вышло.
Даже снилась она, вся, полностью снилась, с тонкими ногами и серебристой грудью, очень на маму Спирита похожа, который Дух Прерий, они в конце мультика, помните, встретились.

Всегда один его смотрю, чтобы мать не дразнила за мульты…
Лошадь эта на клепках за ранец держится. Наверное, можно эти клепки расклепать, или отжать как-нибудь ножницами, лошадь снять, рюкзак незаметно вернуть. Вроде она сама отвалилась, а там ищи-свищи. Можно ножницами вырезать, но тогда ранец испортишь, точно будут искать. Думал-думал…
… и не успел, потому что Витька первый полез. Сказал – а что я за ним хожу целую неделю, как пришитый. Че, говорит, надо, дебил?

Я сразу-то и не понял, потому что на лошадь смотрел. Ниче, говорю, школа общая, хожу, да и все. Тебя парит?

Витька и говорит – ну и вали тогда, а то по щам. Дебил косорылый – это опять про меня.
Люди кругом стоят, слушают, поэтому отвечать нужно как-то.
Ну ты, говорю, жирножоп, и нервный. Где хочу, там и буду ходить. Главное, тебя обойти и не запачкаться.
Короче, я не виноват, что в голову ничего другого не пришло.

- Щас ты у меня получишь, сука школота, — и резко так рюкзачок свой раскручивает.
Я спокойно стоял, ничего же не делал! С чего он взбесился?
Отпрыгнул, но он все равно попал, по руке сильно въехал, я голову ею прикрыл. Не сказать, чтобы больно.
Только железной лошадью мне по лбу чиркнуло, кожу содрало, и кровянка. Сам не понял, только заорали все.

Ой, ты его до крови, кровь, кровь, Витька, дурак, ты че делаешь, перестаньте, обалдели, Витька, он дурной, не трогай его!
Всегда кто-нибудь так кричит и за преподом бежит, хуже всего, если физрук притащится. Физрука самое западло звать, потому что всех, кто дерется, он лишние круги бегать заставляет, или отжиматься.


- Ты овцан тупой, что ли, — говорю, — на людей кидаешься. Дерьма в столовке переел?

Я дальше не очень-то помню, разозлился. Мне, чтобы разозлиться, много времени надо. Помню только, что Витька вроде как цвет поменял. Наверное, хорошо я ему ответил.
Однажды я был там, где настоящие фотки делают. У Пахи Миронова видел, у его старшей сеструхи фото — , как там её, лаборатория. Короче, старинный процесс: не с фотика на комп перекидывают, а по- настоящему: пленку проявляют, ванночки наливают с растворами, и чтобы в темной комнате, с красным светом. Интересно было смотреть – вот вроде бы чистый лист, а потом на нем чего только не получается: картины из ничего проступают, из белого. Как волшебство, привет из прошлого.


Витька так же – проявился, понятным стал. Зенки ссделались, как белок у яичницы, как у зомби, честное слово, не вру, а сам краснотой налился. Был белый – стал красный, башню ему конкретно снесло.
Рюкзак кинул, копыта расставил – и на меня, враскоряку, аж пыль.
— Убью блядь! Шизик!
Мне кровь со лба натекла, вот и проморгал момент. На полсекунды, но решило…


Успел увидеть – изо рта у Витька пена грязная пошла, крупными пузырями, и вся она вдруг покрыла его, как барана, только глаза из неё торчат бешеные и рот, красной прорезью — и оттуда пузырится, пучится — ненавистью.
— Стой, — только и успел я, — стой, ты чего…
Он не слышал; сбил меня на пол и сел сверху, вся кровь моя ушла в голову, а дышать стало нечем. Он жал горло, я держал ему руки, скользкие — он был гораздо сильнее, и оставалось только корчиться, дергаться по-слабому в напрасных попытках, и руки держать, чтобы… чтобы…

Не подергаешься, я и затих.

— Че, получил, — сказал Витька сверху, — школота мутная. Не гунди в этой школе, понятно? Ниже травы чтобы ходил, как невидимка. Тут своя поляна, дебил. Меня уважают, понятно? Понятно?
Быстро попустило – он сидел на моем животе, пока злой, но уже довольный, и руки с горла ослабил; я принялся кашлять, воздух глотать, когда закричали:
— Шуба, пацаны! Физрук идет!

Витька обернулся на крик, я вскинулся и обеими руками вцепился в его жирное тело под тонкой футболкой, туда, где торчали соски, вцепился ужасно и мертво, изо всех сил, поэтому визг Витьки был ужасен.

Я не знал никаких правил бокса, и вообще никаких, но я часто дрался, потому что так уж получалось. Я стискивал витькин напрягшийся жир, не обращая внимания на то, что меня лупят по голове, а потом отдирают; я прилепился к нему, как вампир-сосущий-кровь-через-пальцы, а на каждый удар я впивался сильнее. Витька, он все делал неправильно – он отдирал, а нужно было продолжить меня душить, терпеть боль и душить, я бы сам отвалился.

Поэтому он завизжал, как настоящий овцан, своим истинным голосом:
— Отпусти, отпусти-и-и-и …

Я сделал это не сразу, потому что не слышал, я не соображал ничего.
Потом рядом с нами оказался физрук, сверху грянул звонок, а Витька, оказалось, плачет в углу, сильно согнувшись.
-Эк, кровищи… Отведу-ка я тебя к матери, — сказал физрук, — Сальников, а ты пока к завучу.

Погодите, сказал я, погодите, все же не зря. Все должно быть не зря, верно, Иван Леонидыч? Раз дерешься, то должен быть смысл, пусть в самом конце. Хэппи-энд. Правильно?
— Ну да, — озадаченно ответил физрук, глядя на меня, как на придурка.
Я нашел свой рюкзак, простой синий мешок, на котором не было картинок, не было ничего, вообще ничего и достал оттуда ножницы.
Потом я взял и вырезал мою серебристую лошадь из витькиного рюкзака и мне никто ничего не сказал. Вот и все.