Герой

Автор: МихХ Долг платежом красен.
«Русская пословица»

Зеленый глаз светофора замигал, ненадолго пожелтел и загорелся красным светом. Монотонно шумящий кондиционер работал на полную мощь. Нога машинально давила на тормоз, а я смотрел в окно. Нещадно палило ближневосточное солнце, а от раскалённого асфальта поднималось дрожащее полупрозрачное марево. Температура за бортом, вероятно, перевалила за тридцать.
Между машинами, с трудом передвигая ноги, медленно ковылял сгорбленный человек. Он останавливался у каждого автомобиля, и призывно потряхивал пластиковым стаканом в руке.
- Ну и что теперь? Где жить-то будешь? – спросил я сидящего рядом товарища, шаря в бардачке в поисках завалявшегося шекеля.
- У деда с бабкой пока перекантуюсь, а там посмотрим, — ответил он и потянулся.
Мой друг Миша Роскин только что изложил в подробностях историю собственного развода. Протянув без малого двадцать лет в законном браке, нажив две квартиры и трех детей, они, как говорится, разбежались. «Жопа об жопу, кто дальше отпрыгнет» — цинично подытожил он.
Последние годы отношения у супругов не ладились, а две недели назад жена Валентина сообщила моему товарищу, что давно любит другого. И то, что было между ними, включая имущество и потомство, можно считать ошибкой или привычкой, как ему удобней.
Еще через несколько дней она съехала. Ее избранник также до роковой связи находился в законном браке и имел двух собственных детей. Новая гражданская семья арендовала квартиру и в надежде на счастье начала вить собственное гнездо.
Несмотря на трагические события соглашение о разводе составили быстро и без особых возражений. Как-никак люди интеллигентные.
Новая, большая и дорогая квартира, где Миша, Валентина и дети проживали последнее время отходила жене. А старая и маленькая, где они со старшей дочерью ютились лет восемь назад, доставалась мужу. В договоре указывалось, что Миша дотянет в большой квартире до мая и идет на все четыре стороны. В маленькой же квартирке, как и до того, будут жить Валентинины дедушка и бабушка. Мой товарищ не имеет право их выселить, пусть живут до конца, сколько суждено.
Но и Миша выдвинул свое условие. В большой квартире Валентина может проживать с детьми, но только без сожителя. «Я в эту хату слишком много сил и здоровья вложил, чтобы какой-то халявщик пользовался» — говорил он.
- Со стариками жить, ты хоть представляешь, что это? Сам с ними состаришься, — возразил я.
- Да ладно, я с дедом в хороших отношениях. Ему за девяносто, а с ним и поговорить можно. Мужик начитанный — все кроссворды в интернете разгадывает. Даже вроде чемпион какой-то по этому делу.
- А ты у них спрашивал? Может они не захотят с тобой жить? Все-таки Валентинины родственники.
- Да Валентине они по барабану. Она свою работу даже больше детей любит. Это я их счета все время вел, по магазинам, в больницу возил если надо. И по хозяйству когда-никогда помогал. Дед только рад будет. А бабке все равно, — сказал Миша и вытащил сигарету.
- Как это все равно, — удивился я. – Дед гегемон, всем рулит?
- Парализованная она, — сказал Миша, тщательно разминая сигарету в пальцах.
Повисшую паузу прервало настырное постукивание по стеклу. Взглянув в окно, я вздрогнул. Опрятно одетый старичок жалобным взглядом смотрел прямо на меня. Я полез в карман и достал несколько монет.
- Что-то тут не то, — сказал Миша, внимательно осматривая попрошайку. – Посмотри на его одежду.
- Открывая окно, я с интересом оглядел старичка. На голове кепка «Nike», тенниска «Tommy», шорты и мокасины «Timberland». Вся одежда чистая, новая и явно не с рынка.
- Тебе чего дед, на жизнь не хватает? – обратился я к старику. Он посмотрел на меня совершенно безумным взглядом и, указывая скрюченным пальцем на открытый рот промычал:
- Еды… Еды…
- Не давай ему ничего! – громко сказал Миша. – Тут дом престарелых недалеко. Красивое такое здание в парке. Там проживание стоит больше чем мы с тобой вдвоем зарабатываем. Сто пудов оттуда он.
- Видать свихнулся старичок, – предположил я, закрывая окно. Впереди загорелся зеленый, и нетерпеливые водители уже сигналили.
- Не дай бог такую старость, но разве виноват он в этом? Никто от такого не застрахован, — сказал я.
- Виноват, невиноват, то нам неизвестно. Только скорее всего всю жизнь свою он за деньгами гонялся. По нему видно, что преуспел. Вот они его и не отпускают никак, — сказал Миша и ухмыльнулся.

Минут через двадцать мы уже сидели в ресторанчике на набережной. Холодное пиво с оливками, сигаретка и душевный разговор – что еще надо давно не видившимся друзьям. Сине-голубые волны медленно накатывались на берег и облизывали желтый песок.
Миша говорил, я слушал и изредка уточнял детали. Безумный старичок все не выходил у меня из головы. Я представлял себя на его месте, и мне было ужасно грустно. Я панически боялся той безжалостной силы, что делает человека безумным и неотвратимо наказывает за все, что было или не было совершено в жизни. Молодость не думает о смерти. А старость уже ничего не позволяет изменить.


- Дура она дура… — вздохнул Миша. – Говорит: он, человек хороший в детях души не чает.
- Может, на самом деле так, – возразил я.
- Ага, своих двоих бросил, а троих чужих любить и воспитывать будет. Макаренко хуев, — сказал Миша и снова вздохнул.
- Да ладно, все пройдет, ну помнишь, как на кольце у Соломона? – сказал я.
Восемь лет тому назад мне самому пришлось пройти через точно такое же испытание. Вся боль была далеко позади и я считал себя в праве не жалеть своего друга. Кому как не мне было известно, что жалость тут совсем не нужна.
- И это пройдет, — процитировал он на иврите и улыбнулся.

- Тут в жизни такое может произойти, что твое положение покажется сказкой, — произнёс я очередную банальность.
- Проживешь жизнь по правилам, как от тебя все ожидали, а потом, добившись всего поймешь, что и не жил вовсе. Бежал куда-то, торопился, а что дальше? На хера все это надо было, — сказал Миша и его лицо прояснилась.
- А то и того хуже, накопив миллионы будешь милостыню на перекрестке просить. Неужели старость всех под себя подминает? Дряхлеет тело, дряхлеет мозг? – со вздохом спросил я.
- Не скажи. Бывает, что в самом конце жизни люди на такой высоте оказываются, что и молодым не допрыгнуть.
- Это ты про президента нашего – Шимона Переса, что ли? Деду за девяносто, а он все не уймется.
- Да я не об этом. Перес обыкновенный наркоман, только вместо героина у него публичность. Не может он без этого, вот и бежит от самого себя без оглядки. Боится остановиться. Знает, что все равно один конец – яма, камень и черви.
- И жена от него ушла. Ультиматум выдвинула — или президентство или я. Так он не ее выбрал. Да и умерла она пару лет назад как хотела — дома, а не в президентском дворце, – сказал я.
- А поехали к деду! Я тебе настоящего фронтовика покажу, нечета папаше главного кинематографиста, — произнес Миша и ударил по столу ладонью.
- Это в каком смысле? — спросил я.
- Ты «Повесть о настоящем человеке» читал в детстве?
Я кивнул.
- Так вот херня это… — сказал Миша, подзывая официантку.

Маленькая трёхкомнатная квартирка, доставшаяся по договору о разводе Мише, находилась в старом районе нижней Хайфы. В доме, как и положено, пахло старостью.
Дедушка Гриша, оказался худым слегка сутулым стариком с живыми лучистыми глазами. Его жена Соня сидела в инвалидном кресле посреди зала, напротив телевизора. Полная женщина была заботливо закутана в одеяло. На экране мелькали яркие краски, громкий звук несся из динамиков, а ее спокойное лицо не выражало совершенно никаких эмоций. Сони не просто не было в этой комнате, она находилась сейчас в другом мире. Если бы не открытые пустые глаза, можно было бы подумать, что она спит.

- И давно? – шепотом спросил я у Миши.
- Пять лет, инсульт, — ответил он.

Мы сидели за столом в маленькой кухоньке. Бутылка водки медленно, но уверенно пустела. Мы с Мишей пили за жизнь, за судьбу, за деда. Старик цедил по капельке из своей рюмки, но тостов не пропускал. Время от времени он выскакивал из-за стола и подходил к жене. Поправлял на ней что-то, поил, двигал кресло, переключал программы.
- Гриша, а сколько вам лет? – спросил я. Хмель делал меня сентиментальным.
- Девяносто два, — ответил он с улыбкой.
- Не тяжело?
- Да я приспособился. Каждый день на два часа женщина из социальной службы приходит, помогает. А так, слава богу, все хорошо.
Я вспомнил, как мои родители отдали девяностопятилетнюю бабушку в дом престарелых. «Нам самим уже под семьдесят почти, сил больше нет никаких» — говорили они. И я в глубине души соглашался с ними. Это было логично – когда же им для себя жить? Бабушка не протянула там и двух лет. В богадельне долго не живут, там пахнет кладбищем.
- А социальные работники разрешают Вам самому ухаживать за женой? Вы для них сами – социальный случай, — спросил я.
- Все время предлагают. Говорят, ей все равно. Не понимают они, что мне не все равно. Что я никогда этого не сделаю. Долги отдавать надо.
- А расскажите Гриша про вас с Соней. Про войну, — попросил Миша. – И я еще раз послушаю, — добавил он.
Дед на минуту задумался, словно в памяти перенесся на семьдесят лет назад и начал рассказывать.

Возвращался я из госпиталя. Успел навоеваться. До звания старшего сержанта дослужился. Должность командира отделения связи при артиллерийском батальоне исполнял.
Летом под Курском зацепило меня. Пришлось в лазарете поваляться. Ранение легкое оказалось. По молодости зажило все как на собаке. В госпитале совестно прохлаждаться было. Спешил на фронт, к своим ребятам тянуло, хотелось вместе сними фашистов бить.
Трех часов не прошло, как от станции отъехали, разбомбили наш поезд вчистую.
Разметало эшелон, дым, огонь, крики, стоны, неразбериха. Не повезло мне, взрывной волной далеко от железной дороги отбросило. Обломками привалило.
Очнулся под завалом. Кругом мусор, искорёженное железо, грязь. С трудом голову приподнял, огляделся. Видать еще и контузило меня. Море в ушах шумит, а все звуки, словно издалека доносятся. Ноги тупой болью налились. Руку протянул, дотронулся до колена. Мокрая штанина, липкая. Слабость. Видно много крови потерял. Снова во мрак провалился.
Помню смутно, что дальше было. Память только обрывки сохранила. Тащат куда-то. Халаты белые. Больно. Свет яркий. Снова мрак. А главное в голове фраза занозой сидит: «Безнадежный, несите к моргу, под лестницу, недолго ему осталось».
И так безразлично мне все на свете стало, что и самому удивительно. Открыл глаза, смотрю, а рядом со мной, прямо на полу человек лежит. И чувствую я, что нет больше в нем жизни. Глаза его холодные, мертвые, удивленные. Тут медсестра к нему подошла, до виска дотронулась. И через секунду лицо, совсем детское, простыня серая навеки прикрыла.
И тут испугался я. Запаниковал. Почувствовал, будто темнота холодная, злая засасывает меня. И так мне жить захотелось, что мочи нет. Из последних сил схватил я сестричку за руку и тихо так провыл:
- Милая, не бросай меня, помоги...
Слезы из глаз побежали, последняя надежда на эту девчонку осталась. Она отвернулась, руку высвободить попыталась. А я вцепился, что есть мочи не отпускаю ладонь ее теплую. Посмотрела она на меня с жалостью, по щеке рукой провела и сказала:
- Не брошу тебя, солдатик, потерпи...
И поверил я ей в эту минуту. Где-то в глубине души надежда родилась. Сила ко мне от нее перешла, чтобы бороться.
Не обманула Соня меня, не бросила. Возилась со мной, как с ребенком. И вЫходила всем врачам на удивление.
Потом снова фронт. Война. Победа. Поженились, дети. Жизнь пронеслась – словно молния сверкнула. Душа в душу прожили. А как же иначе? Ведь промеж нас такое случилось. Вот и доченьки наши любимые этот мир покинули, а мы все небо коптим.
Гриша замолчал, задумался. Потом, словно вспомнив что-то, подскочил с табуретки и к жене.
Я сидел зачарованный рассказом. Как-то светлей на душе стало радостней.
Вернулся старик, помолчал с нами.
Зацепило меня, да так глубоко, что не по себе стало. Циничность, постоянно накачиваемая в душу с экранов телевизоров, из интернета, со страниц газет, из разговоров людей потеснилась, сдулась. Стало обидно, что весь этот вечно несущийся в никуда мир, не позволяет замечать настоящих людей. Поверхностность, нахальство и наглость возводят на вершину недостойных пустых людишек. А главное, что мы сами и наши дети уже давно начали подражать навязанным идеалам.
- А давай-ка, дед, за тебя выпьем! – сказал Миша, разливая остатки водки по рюмкам.
- Побольше бы о таких людях, об их судьбах писали, по-другому жили бы, — добавил я.
- Да ладно, ребятки, достойных людей на самом деле немало. Просто живут они незаметно, зато по совести, чтобы не стыдно в зеркало смотреться было. А с Соней нам до конца вместе быть — судьба. Я ей всей жизнью своей обязан. Пока жив, она рядом будет, а иначе как умереть человеком смогу?