Книга Жизни (часть первая)

Автор: Poma3oH КНИГА ЖИЗНИ.
Для меня это стало традицией. Знаю, что не хорошо, нельзя так, что слабость с моей стороны, но, ей Богу, ничего не могу с этим поделать. Каждый раз, приходя к стене, я останавливаюсь, оглушенный ее величием и долго стою, замерев, будто в трансе. Потом, взяв, наконец, себя в руки, кое-как вырываюсь из ее плена и будто бы начинаю приготовления к работе. Конечно же, все эти приготовления, ни что иное как очередная попытка отсрочки от нее. Да, я делаю эти вещи осознанно, даже не пытаясь оправдаться перед собой или хотя бы как то замаскировать мотивы.
Все от того, что я боюсь этой стены, каким-то животным страхом. На уровне инстинктов. Стоя пред ней в утренние часы, заспанный и еще теплый от постели, чувствую себя муравьем под нависшим в воздухе ботинком великана.
А стена будто бы знает. Знает и ухмыляется своей глиняной рожей. Тешиться надо мной. Изводит каждый день. Рвет меня на куски своим молчанием. Давит меня как жука и бесцеремонно прогоняет прочь. Прогоняет резко и с отвращением, как голодного пса от человеческого стола. А выждав немного, снова манит к себе, ласково улыбаясь и как бы прося прощения.
И я, дурак, верю. И каждый раз возвращаюсь к ней, все прощая и чувствуя, в груди возбуждение от встречи. Знаю, что все повториться опять и опять, но, не умея сопротивляться, продолжаю работу.
Подхожу к ней, трогаю ее шершавый бок, пальцами, слега, сковыривая глиняные комочки. Давлю эти комочки и растираю о ладонь, а потом отхожу на пару шагов и замираю вот так, как сейчас…
Я тряхнул головой, словно пытаясь высыпать из нее всю эту неуместную сейчас рефлексию и перехватил кирку поудобнее.
Рукоятка кирки привычно и удобно легла в мозолистые руки, приятно прошелестев о них заполированным древом своего естества.
Представив себя бравым пехотинцем, я двинулся на стену, всем своим видом демонстрируя готовность к безжалостной атаке. Первые секунды этой решимости, как всегда походили на прыжок с крутого и безумно высокого обрыва – вот ты стоишь, с замершим сердцем на его краю, а в следующий миг уже летишь в свободном падении и назад не взлететь.
Я выбрал новое, не копаное место на ней. Эти девственные куски манят меня со страшной силой. Не могу долго вгрызаться в один и тот же сегмент глиняной ее плоти больше двух дней. Тогда я теряю либо уверенность в скорой находке искомого, либо натыкаюсь на более плотные слои и быстро выдыхаюсь. Поэтому почти весь, выделенный мне, участок стены испещрен следами моей активности. Мое орудие труда, за небольшой отрезок времени, успело хорошенько изуродовать ее нижний край, наградив его язвами и шрамами.
Наверное, это справедливый размен. Я настырно и регулярно уродую ее плоть, стена же, с наслаждением и особым садизмом, мою психику.
Первый удар, как всегда, оказался обманчиво легок. Зуб кирки ворвался в глину хищно и глубоко. Я нанес еще несколько ударов и сколол, приличных размеров, пласт. Вместе с ним к моим ногам свалился и желанный комок черной смолы.
Дивясь и радуясь столь скорой удаче, я поднял комок и бережно ощупал, кожей осязая его липкость и упругость. Потом убрал находку в мешок и, раздразненный, с азартом продолжил дело.
Проработав около часа, я выдохся и, тяжело дыша, ретировался к стволу поваленного дерева, уткнувшегося одним концом в самый край леса. Сплюнув вязкую, отдающую железом, слюну, я уселся на ствол, бросив кирку у ног.
Новых находок, за прошедший час, так и не произошло. Раздосадованный этим фактом, я выругался вслух и полез во внутренний карман своей толстовки за сигаретами. Закурив, отвернулся к лесу, чтобы не видеть, как стена издевается надо мной. Лучше полюбуюсь на весеннюю прелесть оживающей природы, может тогда удастся продержаться до обеда и не сбежать, трусливо поджав хвост.
Курил я долго и со смаком, не думая совершенно ни о чем. Докурив и замяв окурок в сыроватую землю, потянулся было за следующей сигаретой, но тут же одернул себя и заставил подняться, чему изрядно удивился.
Я поднял кирку и уставился на стену, с блефоватой дерзостью вызывая ее на второй раунд. Она молчала и нависала. Величественная и гордая, стена давала понять, что я все равно подойду первым. Тогда и продолжим. Тогда и получу свое.
И я, повинуясь ее мощи, подошел. И стал долбить по ней со всей возможной мне скоростью, чтобы хоть как-то реабилитироваться перед собой за свою же слабость.
Облегчения мне это не принесло, только разнылось левое, перетруженное еще в прошлую субботу, плече. Кирка отбивала лишь желтую глину, чистую, чуть пахнущую пылью после дождя.
Решив, что на сегодня удача оставила меня, я развернулся и пошел прочь от своей мучительницы, на ходу зацепив мешок своими костлявыми пальцами.
Ужасно хотелось пить. Я дал себе слово никогда не брать с собой воды на работу. Любые отвлекающие моменты, здесь превращаются в серьезную проблему и заметно тормозят и без того еле ползущий процесс. По первой я таскал с собой кучу хлама: плеер, забитый дискографиями любимых групп, бутерброды с кофе, сотовый и прочие мелочи. Наивный дурак, тогда я не знал на сколько слаб и до какой степени коварна стена. В следствии этого половина утра, если не больше, пролетала в пустую за постоянными перекусами, передыхами и перезвонами. Как только я брал кирку, все посторонние вещи вдруг оказывались до ужаса важными и не терпели отлагательств.
Потом, наученный опытом, я стал умнее. Единственное от чего пока не смог избавиться – это табак. Воздержаться от курения, даже на каких-то несколько часов, оказалось выше моих сил. Сигареты со мной всегда и везде, без них я начинаю нервничать и превращаюсь в злобный труп.
Да, сигареты. Миновав подлесок и ступив на тропинку, ведущую к моему домику, я достал пачку и зубами вытянул одну. Остановился, прикурил, затянулся раз, другой и пошел дальше, чувствуя, как кипящая во мне досада начала снижать градус.
Тропинка проползала через самый угол леса, как-бы отсекая его от общего, зеленого тела и упиралась прямо в мой порог.
На просторном, деревянном пороге располагалось очень удобное, при этом весьма скромного вида, кресло. Я люблю почитать в нем вечером, при теплом свете фонаря, прилаженного к потолку порогового козырька.
Еще немного злой, я миновал его, тут же бросив кирку, и вошел внутрь жилища. Оно встретило меня, скопившимся за ночь и не успевшим выветриться за утро, теплом от печи и запахом яичницы со свиными шкварками, съеденной мной на завтрак.
Я оставил мешок у рабочего стола, а сам отправился на кухню где вдоволь напился прямо из под крана. Местную воду не хлорировали и она имела совершенно потрясающий вкус. Такой водой трудно насытиться до конца и мне приходиться силой отрывать себя от такого нектара богов.
Продышавшись и чуть поостыв, я, с влажной щетиной на подбородке, вернулся в рабочую комнату. В комнате, впрочем, как и во всем доме, никто кроме меня не бывал и потому все лежало на своих местах и ровно в тех положениях в каких было оставлено, положено, брошено, закинуто или забыто. Довольный этой мыслью я прошелся между столами, по пути трогая книги и разный хлам лежащий на и под ними. Такой мануальный ритуал всегда положительно влияет на меня, либо же это глубочайшее мое заблуждение. В любом случае другого ритуала я пока не придумал и придумывать не хочу, опасаясь разгневать бога ритуалов и навсегда потерять способность делать настраивающую на работу магию. А вообще в жопу все это суеверное и психологическое дерьмо. В жопу его! Туда где ему самое место. Я современный и уверенный в себе (Bitch pleaaaase) homo sapiens и мне не нужно никаких чудес для работы, только мозг и руки. Просто сажусь и работаю как долбанный вол, до тех пор пока естественные потребности не прервут меня, вот им можно верить, они на протяжении тысяч лет не подводили человека. А ритуалы в жопу. Так и сделаю… с завтрашнего дня, потому, что нельзя резко, вот так, ломать себя. Вредно так. Завтра, завтра. Все завтра.
Мне захотелось выйти на улицу покурить перед работой и моя рука уже потянулась за пачкой, а тело разворачивалось в сторону двери, когда противно запищал мобильный. Давно собираюсь сменить эту, могущую служить, ломающим психику и душу, мотивом при входе во врата преисподней, мелодию, но лень искать шнур для подключения к компьютеру. Остальные же ее сородичи, вбитые руками программистов и техников инквизиторов в прошивку, являли собой такие же образчики музыки сатаны. Я извлек трубу из под мятых листов А4, нажал на зеленую кнопку и приложил динамиком к уху.
— Калай жордай! – прогремело мне прямо в мозг – Э, че ты там, живой?
— Эбонит, бля, изъясняйся по европейски, в крайнем случае по-русски. — Я говорил как будто с легкой ленцой, но был очень рад услышать знакомый голос. – Живой. Не дождетесь. Не сдохну. Как сам?
— Нормалай. Ты где пропал? Пока тебе не позвонишь хрен услышишь, лунный человек Спартак.
Эбонит собирался еще, что-то добавить, развивая тему, но я его опередил, отсекая ненужный мне кусок разговора сразу.
— Давай не разводи демагогию джига, говори строго и по делу, ты же знаешь я как Сталин, не люблю лишних слов. У тебя есть, что по делу сказать?
— О, хо-хо, Сталин. Я просто узнать хотел где ты, как ты, с кем ты, Сталин. Можно, да? – Эбонит говорил весело, но едва различимые нотки в его голосе намекали на обиду, вызванную моим ответом.
— Конечно можно, интересуйся на здоровье. Спасибо тебе Эбанитушка за заботу, только ты и остался один, кому интересен старый добрый Спартак. Не водится со мной никто, грустно однако – я попытался несколько сгладить углы, но после первого же предложения понял насколько далек от дипломатических речей.
Эбонит издал неопределенный звук, призванный выразить толи скуку, толи блаженство освободившегося от толстенной фекалии человека и продолжил:
— Эх, Спартакус, все иронизируешь. Я тебе на домашний звонил раз пять, наверное. Ты где, плут?
— Извини, кажется не смогу тебе объяснить своего местоположения, сложно все. – Я лелеял надежду, что Эбонит отстанет и мы просто перекинемся немногочисленными стандартными фразами и попрощаемся, как, впрочем, в большинстве случаев и делаем. К сожалению, в этот раз у него обнаружился боевой настрой и он не желал отступать. Только я не до конца понимаю зачем кому-то хочется ввязываться в этот бой со мной. Действительно, если отбросить всю эту мишуру с юмором и увиливанием от самого себя, кому я, нахуй, нужен? Скучный и угловатый тип, с вымазанной в вазелине душой, легко выскальзывающей и противной на ощупь, противной на столько, что ее не хочется отмывать, а хочется скорее вымыть руки, погреть их о нормальную душу и поскорее забыть о пережитом близком контакте. Эбонит же все продолжает и продолжает пробовать подержаться за эту слизь, каждый раз меняя тактику и приемы, иногда через силу не отдергивая руку, будто пытаясь проверить себя на стойкость и узнать сколько сможет продержаться. Так, кажется, бьют рекорды, пожиная после лавры победителя. В моем случае потенциальные рекордсмены либо сразу отказываются от соревнования, либо сходят с дистанции сразу на старте. Так вот Эбонит относится ко второй группе и скорее всего единственный ее оставшийся представитель. Остальные давно капитулировали и их спортивные формы истлели в заржавевших шкафчиках.
Эбонит, я заметил, тоже начал сдавать и все реже предпринимает вылазки в мой микромир, в мою землю Саникова. Однако продолжает же, и я поражаюсь ему, удивляюсь его любопытности. За это и люблю его, но всегда забываю сообщить об этом. В панике спасаясь от его откровенности, тороплюсь влезть как можно выше на тонкие ветки, туда, где ему меня не достать, а потом уже поздно, что-то говорить. И я снова остаюсь там один, на высоте, над кронами, смотрящий в небо, беспомощный, исцарапанный, ждущий ночи, позволяющей незаметно спуститься и спрятаться.
— Я не достаточно интеллектуален по вашему, товарищ Сталин? Может, попробуете мне объяснить? Обещаю, с третьей или четвертой попытки я соображу. Вы дальше Караганды, Сталин? – Где-то там, в трубке, в мире Эбонита, прозвучал пронзительно клаксон автомобиля. Мой собеседник коротко выругался по этому поводу и вернулся ко мне, вопросительно задышав в трубку своей сотней килограммов.
— Много дальше, мой друг. – ответил я, чуть выждав. — Сюда не ходят корабли и нет здесь опознавательных знаков.
— А у вас там бухают? Девки есть? Короче, это, мы сегодня хотим огонь устроить. Ты с нами, джига?
— Наверное, не с вами. Кажется, я здесь надолго и пока не смогу делать вылазки в ваш мир.
— А че, давай тогда мы в твой? Ты где, запарил? Давай забухаем!
— Прости, не получиться. В следующий раз обязательно с вами, клянусь. Просто пока кое-какие дела возникли, если сейчас не закончу, то так и останется висеть все. – Я грустно выдохнул, нервно зыркнул на принесенный мной мешок, безвольно лежащий и давящий своим содержимым.
— Да, Спартак, я тебя теряю. Теряю тебя я! – Эбонит на что-то отвлекся, потом продолжил. – Меня тут осенило, слушай, ты не в монастыре случайно? А то я замечал за тобой странности последнее время. Не?
— В каком то роде…в каком то роде. Но по существу – это не монастырь далеко, скорее каторга. – ответил я.
— Странный ты. Слышишь?
— Слышу от тебя это уже в сотый раз. Ты меня пытаешься убедить в этом? Так я и сам знаю давно.
— Нельзя быть таким странным просто. Я тебе помочь хочу. Давай сегодня побухаем и всю твою странность выкурим интоксикацией хорошенько, а? Я тебе помогу, пацаны все поддержат.
— Не надо интоксикаций. Ты лучше в семью вечером возвращайся, дай любовь детям и жене, дай нежность, а то интоксикацию удумал стервец.
— Короче, ладно, — оборвал мня Эбонит, наконец то потеряв интерес к беседе. – что, тебя уговаривать буду. Оставайся в своем монастыре, как хочешь, а мы огонь будем делать в это время.
— Вы просто как промитеи, я завидую вам, ммм…- мечтательно затянул я в трубку.
— Давай, не пизди много Спартак. Я обрываю связь. – сообщил Эбонит.
— Ну давай, созвонимся.
— Пока, странный. – Эбонит отключился, унося с собой гул клаксонов и рев двигателей, оставив меня в тишине комнаты.
Я еще немного подержал трубку в руке, как бы впитывая остатки его мира, но они, остатки, лишь потыкались в забитые поры моей кожи и так и не сумев пролезть, попадали на пол и испарились.
Я бросил сотовый куда-то влево и уверенно двинулся к мешку. Уверенно развязал его тесемки. Уверенно запустил в него руку. Уверенно нашарил и извлек из него смоляной комок…и так и застыл, вперившись в него взглядом. Он как один сплошной черный глаз тоже смотрел на меня, видимо в ожидании своей судьбы.
Я очень долго разглядывал его. Сначала думал исключительно о нем, пристраивался к нему, пытался вникнуть в саму суть этого черного кусочка. Отчего в нем столько силы? Силы слова. Почему нельзя, вот так просто, без них, без этих черных словесных алмазов, спрятавшихся в глине? Что есть слово и почему оно скрыто…Постепенно мысли запутались и я стал размышлять совершенно о другом. Хотя о каком другом? В итоге я всегда размышляю только о себе. Меня волную только я сам. Только ради меня я совершаю столько священных плясок.
Боже…Для чего я стою в этом месте с комком грязной смолы в руках? От кого запираю себя и ковыряюсь в своих мозгах, когда ТАМ жизнь, там Эбонит и все все все громко смеются и говорят друг другу слова (звонкие и живые, не бумажные), смотрят в лица друг друга и не отводят глаза. Там хорошо и по настоящему. Наверное. Когда же я выскользнул от туда? А может и не выскальзывал? Может меня и вовсе там не было. Так бывает, иногда просто кажется, а на самом деле лишь иллюзии. Ты с кем то и в тоже время ни с кем. На самом деле, ТАМ, за периметром, был лишь твой фантом. Фантом, пытался смеяться, фантом пытался говорить, фантом пытался жить как заведено и положено, так, чтобы не стыдно. И не странно.
Но я ведь помню все как вчера. Не могло это все быть искусственным, я не был искусственным. Я держал рюмку водки или папиросу с планом или руку подвыпившей и уже похотливой девки, также отчетливо и вполне осязаемо как сейчас держу в руках этот кусочек смолы. Все так. Куда же тогда испарилась явь? Пожалуй слишком много вопросов на сегодня, притормозить бы, иначе загублю вечер.
Я нежно переложил смолу из правой ладони в левую и направился к электрическому чайнику. И вот опять удрал от себя, оставив на потом сложное и неприятно-непонятное, ожил в голове внутренний голос. Пошел ты к черту голос — - ответил я ему самой наглой интонацией которой владел, — пошел ты к черту, слышишь? Ничего полезного от тебя не дождешься, ты только притворяешься другом, а сам, случись что посерьезнее, опасливо выглядываешь из-за моего плеча, трусишь падло! Так ведь это ты же и выглядываешь сам из-за своего плеча. Не хочешь замечать своего бессилия и прячешься за воображаемых двойников. Я же просто голос, мысль, звук, и ничто иное, я бесплотен – попытался оправдаться внутренний голос, но я уже на всю катушку открыл кран с холодной водой и стал наполнять чайник, создав резкий шум из плещущейся воды. Голос видимо оглушило и он сначала затих, а потом и вовсе пропал, оставив меня наедине с собой. Хотя остаюсь ли я когда-нибудь совсем один? Порой мне кажется, что совершенное одиночество это лишь иллюзия. На самом деле мы никогда не бываем до конца наедине с собой. Наше подсознание это еще один живой организм в организме, и оно (он, она), в некоторых случаях, кажется, размножается спорами, создавая сколько угодно себе подобных. Все эти личности сидят в тебе и наблюдают за тобой постоянно, просто иногда настолько затихают, что ты не слышишь даже их мыслей, в такие моменты наивно полагая, что находишься в полном уединении.
Все мы по сути своей Билли Миллиганы, только не умеем себе признаться в этом и все сводим к собственно принятым решениям. Когда мы чувствуем контроль нам спокойно. Но мы никогда не одни. За нами смотрят и лучше нам тоже научиться смотреть, иначе мы становимся безоружны, нам нечем ответить этому подсознанию. И мы становимся обычным, серым… большинством. На этом игра заканчивается. Свет гаснет, все расходятся. Конец. Ты оглядываешься и видишь как за тобой наблюдает толпа, выстроившаяся во множество шеренг, таких же как ты потерявшихся миллиганов, они машут тебе и зовут, понимающе улыбаясь. Пойдем к нам, новенький, ласково шепчут они, теперь ты большинство. Ты осознаешь катастрофическую неправду во всем этом, но отступать некуда, позади ничто.
— Нет. – прошептал я, устанавливая чайник в нагреватель. – Все можно менять и перекраивать, только найти в себе силы надо.
Решив заглушить на сегодня мысленный хоровод, я включил ноутбук и закинул в плейлист пару альбомов Mastodon, выкрутив ползунок звука больше чем на половину. Из колонок зазвучали выстроенные в дроп С гитары, а я, радуясь этим вибрациям, принялся за драгоценный смоляной кусочек.
С ним надо поаккуратнее. Этот смоляной ментальный ЛСД, как я его прозвал, чертовски обманчив и не всегда работает, так как тебе нужно. В один день это может быть подарок богов, рог изобилия твоего вдохновения, щедрый кусок литературного пирога, поданный тебе на тарелке с золотой тесьмой. В другой же день, ровно такой же кусочек, брат близнец, двойник, не принесет и толики того креативного былого фонтана. Здесь очень важен собственный настрой и момент. Важен настолько, что чуть ли не равен самому смоляному кусочку. Чертовски похоже на ЛСД. Не даром у каждой марки кислоты имеется свой рисунок, который, по сути, и задает тон трипу. Обстановка, рисунок, настроение – вот решающие факторы успешного приходы, что у ЛСД, что у моего литературного лекарства.
Ну, и конечно же не стоит забывать про собственно литеры. Они запрятаны в этой смоле, надежно в ней захоронены кем то и когда-то. Если смола попадается достаточно светлая, то их удается разглядеть, там, в ее центре, искаженные от преломляемого света. Встречается все, что угодно, от кириллицы и до иероглифов. Некоторые символы мне так и не удалось идентифицировать ни с одним из словарей. Может быть какой-то мертвый язык. Или…Язык будущего? Не знаю. По моим наблюдения минимальный эффект имел место быть как раз таки при принятии внутрь смолы с неопознанными литерами. Похоже, из какого бы времени они не были, проку для меня не представляют. Хотя и очень меня интересуют и я продолжаю экспериментировать с ними, когда выпадает случай.
В начале, по неопытности, я пробовал выковыривать эти буковки. Распаривал смолу в горячей воде и выковыривал их маленьким ножом. Извлеченные, они являли собой жалкое зрелище, больше походя на размокшие газетные сегменты, с потекшими чернилами. И это в лучшем случае. Как правило извлечь литеры невредимыми мне редко удавалось, так как они легко деформируются и быстро превращаются в кашу.
Уцелевшие я пробовал на вкус, кажется это были латинские F и G и должен сказать, что их внешний вид в полной мере соответствовал вкусу. Обычная размоченная бумага. Я подержал их на языке, ожидая неожиданной перемены или послевкусия, но так и не дождавшись, ни того ни другого, сглотнул и запил. В тот вечер не удалось написать ровным счетом ничего. Писалось так же как и на пустой желудок, то есть никак. После я пробовал сглатывать и кашицу из неудачно извлеченных литер, но результат был тот же. Похоже литературный ЛСД работает только в своих смоляных капсулах, невредимо доставленный в желудок и там уже растворившийся.
Но и перед стандартным приемом необходимы некоторые манипуляции. Смоляной комок приходится максимально минимизировать, по сути оставляя литеры в тонкой оболочке. Я бережно обстругиваю смолу, уложив на кухонную досточку, предварительно сполоснув в теплой воде, а затем эти получившиеся кочерыжки кидаю в горячий кофе и, подержав их там немного для мягкости, вылавливаю ложкой и съедаю, после уже не торопясь допивая напиток.
На вкус как дерьмо, так и хочется добавить сюда. Но нет, в полнее себе ничего. Со временем мне даже начал нравиться этот настой и я с удовольствием жду следующей порции, одновременно предвкушая результат.
Чайник закипел и щелкнул. Я достал красную кружку с логотипоп Nescafe и наполнил ее крутым кипятком. Потом плюхнул туда три ложки сахара, ложку кофе и немного сливок, оставив все это настаиваться. Занялся смолой, немного нервничая, как перед лотереей. Да, именно такое чувство. Просто я долго не мог оформить его для себя, каждый раз, перед литературной трапезой, испытывая одинаковую щекотку в животе и волнительное, почти, раздражение, что ли. А сегодня определение вдруг само всплыло и застолбило себе место на поверхности.
Смолу я ополоснул и немного потряс над раковиной, избавляя от излишков влаги. Попытался рассмотреть внутренности. В ее сердцевине, чуть боком к самому тонкому участку, расположилась толи русская Ф, толи Б. Обстругав кусочек, я обнаружил Ф. Не плохо. Как то я уже принимал Ф и результатом остался вполне доволен. С той Ф мне удалось выдать около шести листов весьма съедобного текста и все на одном дыхании, так как я больше всего люблю. Хотя и склоняюсь, что оптимальный рабочий вариант за день — это от восьми до двенадцати листов, но учитывая скорость написания и, самое главное, качество – изумительный результат. По мне так выстрелить шестью листами плотного и каллорийного текста менее чем за полтора часа, ой как здорово.
Интересно будет сравнить результаты те и сегодняшние. Так не разочаруй же меня Ф! С этим я забросил смолу в кофе и помешал ложечкой. К кофейному аромату прибавились едва уловимые нотки соснового леса. Интересно, как это нечто, видимо порожденное сосновым лесом, попало в глиняную стену? Надо бы разузнать об этом у Валентина Николаевича, хотя заведомо мертвая затея, Николаич не склонен распространяться на тему стены и особенностей ее происхождения. Но все равно попробую. Может даже с пол литрой, так старикан становиться поязыкастее.
Я взял кружку в руки и уселся на стул возле раковины. Раковина стояла под лилипутским квадратным оконцем, в которое я очень люблю наблюдать рассветную природу, если встаю с позоранку. Нет ничего лучше для душевного тонуса, чем наблюдение за таинством просыпающейся природы. Это успокаивает и настраивает мысли на правильный лад, тот лад с которым потом весело и складно проходит день, не оставляя после себя ощущения растерянности.
Сейчас за оконцем царил, набирающий солнечную силу, день. Вокруг, невесть кем посаженных, высоченных, с человека, стеблей укропа петляла и жужжала всякая крылатая живность, а со стороны леса доносились редкое ухонье и стук упрямого дятла.
Кружка успела сильно нагреться и стала обжигать мне ладони. Я поставил ее на край раковины, ложечкой выловил смолу и отправил себе в рот, немедленно проглотив как горькую таблетку. Потом стал пить кофе, планируя день.
Конечно планы во многом зависели от того как проходило письмо. Бывает, когда не удается толком поработать, то и настроения совсем нет. Ни к чему тогда не лежит рука и все становится неинтересным, все раздражает. Тогда и весь день на смарку, ничего не помогает и никак не могу разобраться с этим. В такие дни я обычно беру ружьишко и надолго ухожу в лес. Редко когда стреляю по дичи, в основном просто брожу по звериным или проложенным уже мной, тропинкам и подолгу останавливаюсь на полянах и редких старых вырубках, заросших высокой травой, где сижу и курю в раздумьях. Так удается приглушить обиду и разочарование в самом себе. Вдыхая запах трав и слушая осторожный голос леса, удается убедить себя (или обмануть), что я вовсе не никчемность какая-то бездарная, что все у меня еще получится. И так удается вытерпеть день и не сломаться. Но про работу в такую пору можно конечно забыть. Бывает и по два, три дня так кисну.
И все бы ничего, знаю, что бывает такое и с каждым. Не всякому дано родиться литературным волом, без устали тянущим плуг и взрывающим плодородные, еще пахнущие классиками, пласты. У всех случаются застои и провалы, даже депрессии. И раньше к такому я относился спокойнее. Только случаться эти провалы со мной стали подозрительно часто. Это то и забеспокоило меня. “Неужели действительно?” — иногда робко спрашиваю я себя и тут же отвлекаюсь, не дожидаясь ответа, словно боясь услышать о неизлечимом диагнозе.
А вдруг и правда все зря…Зачем я здесь…
Делая маленькие глотки, я допил кофе и оставил чашку в раковине, в компании ее сородичей, которые покорно дожидались момента их мытья. Ждите-ждите, в кухонном шкафчике еще осталось достаточно посуды и видит Бог, я собираюсь использовать ее всю, прежде чем меня посетят мысли о моющем средстве и губке.
Вдруг пахнуло прохладой, ищущей в доме спасение от проснувшегося солнца, видимо проскользнувшей в одно из незакрытых окон. Меня всего обняло ей и действо это заставило замереть и зажмуриться от удовольствия. Во дворе заспорили воробьи, будто соседи и в домике моем, в одно мгновенье, стало как-то уютно и спокойно. Люблю такие секунды. Так все становиться понятно и не суетно. И не нужно маяться размышлениями, не приводящими в итоге никуда. Все раскладывается по полочкам в голове и больше не требует твоего внимания, оставляя лишь одно удовольствие от возникшего момента. Жаль только, что исчезает эта искра так же мгновенно и неожиданно, как и появилась. И предугадать ее следующего появления невозможно.
С чего бы такие всполохи появляются в сознании? И отчего провоцируют их появление, казалось бы, какие-то мимолетные, а порой и странные вещи или действия.
Вот бы задержать это состоянии хотя бы на час… Сколько всего можно успеть за этот крохотный час. О, это было бы во истину великое орудии, научись человек своевольно вызывать в себе эту прелесть.
Резко мне стали нестерпимо противны мои рассуждения и захотелось отвесить самому себе хлесткую пощечину, да такую хлесткую, чтоб забыть, навсегда, как оперировать такими пустыми мыслями. Надо бы контролировать себя поупорней. Становиться жестче. Желе и пышность превращать в гранит. Тогда будет вес в мыслях. Тогда и писаться будет ядовитее. Читателя нужно травить слогом, хоть он того как бы и не хочет. А от моих потугов пока один только диабет.
Вот так вот все и развеялось.
Пожевывая губу, я уселся за рабочий стол и с неохотой открыл word в ноутбуке.
Верховное божество лени тут же накинуло на меня свои прочные хомуты и принялось, с извращенным удовольствием, тянуть прочь мои руки от клавиатуры, а в уши нашептывать неразборчивую, но навязчивую ерунду, сильно сбивающую с мыслей.
Видимо опять проглотил пустышку.
Начиная злиться, я выключил аудиоплеер, пробуя обвинить во всем громкую музыку. Легче, однако, не стало. Я выдал еще тройку жиденьких и бесхребетных обзацев и окончательно выдохся.
Тупо уставившись в экран, я сидел в состоянии полной беспомощности, наверное, около получаса. Потом встал, прошелся по комнате, разминая руками шею. Сходил в туалет, помочился. Съел бутерброд с колбасой и снова сел за письмо. Немного потыкал по клавиатуре. Подумал, разглядывая истертый медиатор, лежащий на краю стола. Еще неохотно потыкал. Перечитал… И стало так обидно и досадно.
А потом вдруг стало смешно. Просто до ужаса. Я принялся стучать по клавишам почти без остановки, пытаясь как можно большим потоком бессмысленности, графомании и наивности обрушиться, на ставшую вдруг ненавистной, литературу и утопить ее в этом безвкусии раз и навсегда. Утопить одновременно жестоко и неумело, чтобы сильнее мучилась, захлебываясь в этих, спадающих вниз, каскадах строк.
Наверное, в эти минуты я представлял собой страшное зрелище, сидящий ссутулившись, с безумной улыбкой, перекосившей губы и с пылающей яростью в глазах и молотящий по черным квадратикам, хрустящим под подушечками пальцев, шьющий предложения, не обращающий внимания на грамматику и пунктуацию.
Так я мстил всему и вся почти час, совсем без остановок.
Потом убрал руки на колени. Чуть продышался, словно совершил пробежку. Почувствовал как мышцы лица расслабляются и провисают. Улыбка растаяла, оставив человека сидеть с лицом резиновой куклы. Стало пусто. Захотелось, что бы кто-нибудь обнял и занялся со мной сексом, а потом смотрел как я засыпаю.
Или нежно убил во сне. И съел печень. И ушел, никому не рассказав об этом секрете.
Я вернул руки на клавиатуру. Выделил несколько страниц только что написанного и нажал на Delete. Казнил свой припадок. “Однако ж удалил ровно с того места, где закончил прошлый раз. На остальное рука не поднялась. Не хватило духу пристрелить раненную лошадь. Все-таки теплиться надежда, да? Ебучий же ты слабак, бля!” – с ненавистью уже к себе, подумал я. С этим я силой захлопнул ноутбук и отодвинул его от себя, с отвращением и поспешностью, как тарелку с куском тухлого мяса.
На сегодня все. А быть может и на завтра и на послезавтра. Если б знал, то вовсе не глотал бы сегодня эту смолу. Такой безысходной беспомощности я не испытывал даже на чистый желудок. Может у меня развилось, что-то вроде аллергии на эту штуку? Ведь не может же быть…вот так…Как все глупо и противно. Если бы оставалась у меня хоть частичка здравого смысла и самоуважения, давно бы бросил все и уехал. Стал бы жить нормально. Со временем все бы забылось, это только разговоры, что пути назад нет. Все забывается и уходит. Все.
Но нет во мне решимости. Тряпка я. Трус. Брак. Писанина моя, никому ненужная, изменяет мне не стесняясь, а порой и вовсе уходит в загулы, совсем на меня не оглядываясь и не опасаясь. А я все жду ее внимания, радуюсь когда соизволит хотя бы взглянуть на меня. Подыхающий наркоман. Куда уж мне в жизнь возвращаться. Нет, я обречен и раздавлен. Но и даже признаться себе, по честному, не могу в этом. Только облизываю эти переживания, а вот так, чтобы взять да и размять их рукой, обличить и признать, раз и навсегда, такого никогда не случалось.
Да пошло все в пизду.
Я встал из-за стола и с чуть дрожащими руками вышел на улицу покурить. Не торопясь, выкурив подряд две сигареты, я вернулся в дом и принялся за обед. Кстати сказать, готовить я люблю, только не совсем умею делать это как положено. Просто экспериментирую, положась на поварской свой инстинкт. Мне нравиться сам процесс создания чего-то нового из обыденных продуктов. Интересно наблюдать за изменением текстур и вкусов, пробовать эти изменения на вкус. В нашем роду все мужики умели готовить. Видимо кровь сильная в этом плане, не пропускает никого.
Пошарив по полкам и в холодильнике, работающего, как и все электрическое в доме, от генератора, я уложил находки на стол. Прикинув, убрал половину назад. Оставшееся как-то приготовил и как-то съел. Даже под пытками не вспомню, что это было и было ли вкусно. В том состоянии, в котором я находился, еда воспринималась просто как корм, как набор углеводов, белков и витаминов, необходимых для функционирования организма, ничего более.
Но как не удивительно, после обеда стало полегче. Я подуспокоился и даже чуть повеселел, как будто человек, который, на фоне стресса узнал, что выиграл в некрупную лотерею.
Снова вышел, на улицу, захватив с собой бутылочку колы и покурил уже с удовольствием. Снаружи полным ходом напирала жара, но вполне терпимая, сопровождаемая, периодически, ветерочком. Но я не переношу ее ни в каком виде и потому предпочитаю утреннее и вечернее время. День я, как правило, провожу в доме и выхожу только по необходимости.
Допив колу, я бросил пустую пластиковую бутылку в мусорное ведро и вернулся в дом. Съев несколько кусочков молочного шоколада, я достал с книжной полки первый попавшийся томик. Им оказался «Побег из Шоушенка» Стивена Кинга. Раздевшись до трусов, я улегся на диван, раскрыл книгу с середины и принялся бегать глазами по строчкам, особо не вникая в написанное, а все больше придаваясь своим постоянным думкам. Так, не заметно для самого себя я уснул. Да крепко.
Проснулся больше от того, что подмерзли ноги. Поначалу я накинул на них плед, приготовившись почивать и дальше, но потом захотел в туалет и пришлось подниматься. За окном вовсю смеркалось и набирал силу скулящий ветер. Занавески у открытых окон колыхались как флаги, а не приложенные хоть чем-то бумаги на рабочем столе шуршали и грозились сорваться с места и затеряться. Я поспешно затворил все окна и потом уж справил нужду.
По возвращению в комнату почувствовал, что вроде как выспался и сон, вроде как отлип, но решил все-таки постараться снова заснуть. Не хотелось потом до глубокой ночи сидеть без дела и скучать, для меня хуже этого нету. В и без того, воспаленную мою голову, в ночной тиши с особым усилием начинает лезть всякая пакость, которой на утро только удивляешься. В компании какой, еще другое дело, но одному так куковать уж увольте. Может завести животинку, все какая-то отрада. Подумаем.
Я выпил пол стакана воды и вернулся к дивану. Оброненная во сне книга, валялась на полу раскрывшись и уперевшись, как ногами, своими растопыренными корешками в ковер. Я поднял ее и вернул на полку. Сам, подложив под голову, пропахшую потом подушку, улегся на диван, укутался в плед и закрыл глаза.
Ветер завывал еще минут десять, а потом раздался шум несильного дождя. Капли стучали по крыше, крыльцу, подоконникам, иногда, сорванные с курса ветряным потоком, разбивались о стекла. Этот шум ввел меня в транс. Перед тем как провалиться в забытье, я успел подумать, что нужно бы поужинать, хотя бы по легенькому. Хоть бы и чаем одним.
А потом я крепко заснул. И темная, застывшая комната наблюдала за моим сном. И больше никто, кроме нее.
Так прошел мой день.