Пустырь

Автор: Вита-ра Город Н считается молодым населённым пунктом.
Семьдесят лет – это ли возраст для города? Но душа городка, конечно же, живая намного старше его памятников. Ей лет сто, а может и все двести. Ведь её, привыкшую жить в ином измерении, подобно окружности, невозможно увидеть ни в фас, ни в профиль. Наверное, потому, что пороки её и добродетели вращаясь по кругу, стирают память о себе самих. А может потому, что обитает душа за пределами города; недалеко, неблизко – на пустыре.
Только не надо путать сию окраину с городской свалкой, где темно, сыро, крыс полно и дерьма всякого по ноздри.
Все дороги ведут к свалке.
К пустырю дорог нет, тропинки и той не сыщешь.

Пустырь, место для благ цивилизации непригодное. Оно для них слишком культурное.
Ни шума, ни гама. Ни копоти, ни грязи.
Царство чертополоха. Разросся без присмотра. Заполонил всё вокруг. Распустил корни, опутал паутиной, припорошил нити лунной пыльцой.
Вход в лабиринт охраняет, подземный. В обитель ящерок, гадюк и прочих гадов.

Даже глазу зацепиться не за что. Особенно неприглядный вид у пустыря в летнюю пору.
Путник, забредший на целинную пустошь, может оглохнуть от диких песен пьяных кузнечиков, сбить в кровь ноги о камни, рассыпанные по колючкам, и с плачем взывать о помощи.
Ни одной тени. Жаркий день наносит удары в лицо один, со всеми своими подробностями. Вот углубление, рядом насыпь. Вот овечий череп, заросший полынью, ромашковым цветом. А дальше травинки-былинки, маковые головки. Но и они такие какие-то ненужные, слепые, умершие.
В этот раз заблудший герой не орёт, даже не стонет. Во рту у страдальца пересохло. Ползёт. Хорошо ползёт, медленно, но упорно. Через раз дышит; кровь, капающую с виска, не замечает.
Где ей ещё капать как ни здесь?! Капли крови этого мира – запёкшиеся воспоминания на вечносухой траве. Они никогда не будут рассказаны, они останутся там, внутри, во чреве земли, в душе и будут известны лишь ей одной.


************************

Лениво ковыряясь в огороде, Ефрем Каратов мечтал о дожде: «Хоть бы одна на смех, хоть бы одна какая-нибудь дождинка». Поглядывая на угарное незаходящее солнце, он утирал лоб и, матерясь сквозь зубы, ковырял засохшую землю. Возня на огороде никогда не доставляла радости. Лишь постоянное нытьё супруги, разрушительно действующее на нервы, заставляло заниматься этой отвратительной, по его мнению, работой.
Закурив, он присел на корточки, осматривая территорию, которую придётся перелопатить. Неожиданно, взгляд привлёк блеснувший в лучах светила непонятный кругляшек. Бросив сигарету, «землепашец», покряхтывая, нагнулся. Каково же было изумление, когда в руках оказалась золотая монета. Оглянувшись на домик, где суетилась благоверная супруга, он сунул находку в карман. В тот день участок так и не был вскопан.

Какими немыслимыми путями закатилось это богатство на неухоженный участок, было известно одному богу.
Вечером, закрывшись в туалете, Ефрем тщательно рассмотрел деньгу. С одной стороны была изображена голова некрасивой женщины с надписью по кругу: Б.М.Елисаветь.iмп.iсамод.всерос., с другой двуглавый орёл.
- Ты чего там застрял? — жена подёргала дверь за ручку.
- Живот болит! — ответил Ефрем, зашуршав газетой.
**************
Первым делом, придя на работу, Каратов подозвал Ваську Тупина, по прозвищу Буратино.
- Глянь-ка, Бурятко, что я вчера на огороде выкопал! — с гордостью произнёс он, разжимая кулак.
- Твою мать! — восхищённо воскликнул друг — Это ж, сколько водки купить можно?! Дай подержатся.
- Я думаю: тысяч пять-шесть за неё дадут! Тогда погудим, но ты мне сперва огород перелопатишь. Идёт?
Мужики, мечтая о предстоящей пьянке, двинулись в сторону цеха. Рабочий день тянулся неимоверно долго, но таки и он закончился, проводив неразлучных друзей в антикварный магазин.

- Что Вы хотели, молодые люди? — с нескрываемым высокомерием спросил оценщик, глядя на внешний вид посетителей.
- Вот, посмотрите! — Ефрем положил на стол монету.- На сколько потянет?

Бывший работник музея, неплохо разбирающийся в нумизматике, не поверил глазам.
- Подождите минутку! — прогнусавил он, доставая лупу.- Да, интересная монетка. А сколько бы вы за неё хотели получить?
- Не знаю, поэтому и принёс! Вы оценщик, вам и карты в руки!
- Допустим…тысяч сорок, Вас устроит?

Услышав названную сумму, Васька чуть было не одеревенел, оправдывая своё прозвище. Понимая, что оценщик называет не конечную стоимость, он влез с предложением:
- Сорок пять, и разбегаемся!

- Подожди ты! — остановил его Ефрем — Кто хозяин? Я! Сейчас сходим в другой антикварный и посмотрим, что там предложат!

- Хорошо, пятьдесят тысяч, здесь и сейчас! Без всяких оформлений и бумажной возни. Подумайте, ведь это выгодное предложение. Я же не спрашиваю: откуда эта монета? Как она к вам попала?
Тупин толкнул друга в бок.
- Соглашайся, тормоз! Какого рожна тебе ещё надо?
************************
Полпачки тысячных купюр жгли ляжку, как утюг. Каратов, то и дело похлопывал по ней ладонью, будто боялся, что она прожжёт штанину и вывалится на асфальт. Покупать водку Ефрему расхотелось. Он давно мечтал о мопеде и импортной удочке с навороченным спиннингом, о французском блюде из жабьих лапок, но сейчас, когда мечта оказалась настолько близко, Ефрем просто растерялся. Откуда-то появилась неимоверная лёгкость. Каратову казалось, что не он идёт ногами. Его кто-то несёт. Сердце лихорадочно колотилось во всех клетках воздушного тела, и если бы не тяжесть в кармане, долбившая голову немым вопросом «Что делать?», Ефрем бы взлетел.

Чувствуя, что-то неладное, Васька потормошил разбогатевшего другана за рукав.
- Ну, что? Может, в пивную … чёта в горле пересохло от напруги?
- Не гони коней, передумал я! Другие планы появились.

Видя, как рушатся надежды, Ваську охватила ярость. Он еле сдерживал себя, чтоб не наброситься на жлоба, которого пять минут назад возлюбил как брата.

Задыхаться от нехватки кислорода начали оба.
Но если один задыхался от счастья, другой от злобы.

Чтобы сократить путь домой, к новостройкам, где они жили, Каратов и Тупин, решили пройти через тот самый пустырь, говорящий всем и каждому своим неприглядным видом: «Я – это я, таким был и буду!». Солнце, зависло на самом краю синевы и по-прежнему слепило, но уже усталым, налитым кровью глазом.

Проходя мимо овечьего черепа, Васька неожиданно, даже для самого себя, треснул Ефрема по голове булыжником, подобранным тут же, с земли. В глазах Каратова погас свет, оповещая, что наступает эпоха вечной темноты.

Подхватив захрипевшего товарища, Тупин затащил его в углубление рядом с насыпью. Непослушными руками, изъяв деньги, закидал безжизненное тело безжизненной землёй. Убедившись, что его никто не видел, суетливой походкой направился к дому.

«Надо пачечку где-то спрятать, нельзя тащить всё в квартиру — эта ищейка сразу найдёт!» — думал Васька, вспоминая свою сожительницу.

Сумерки сгустились как-то резко и повсюду. Тупина трясло. Решив поскорее скрыться, он сошёл в овражек и направился к дому через бурелом. «В подвале спрячу, а потом буду потихоньку таскать! А про Ефрема, если что, скажу — разбежались после работы по своим делам, пусть ищут!»

В тем, наступив на канализационный люк, душегуб не успел сообразить, что произошло. Тяжёлая чугунная крышка сработала, как турникет, пропуская Тупина на тот свет. Ударившись затылком о шпиндель задвижки, Вася отправился путешествовать по загробному миру, оплатив вход в лабиринт пачкой фальшивых купюр в кармане.

***************

Чуть живой Ефрем всё ещё ползёт или думает что ползёт. Трава под руками, трава покусывает лицо. «Ну, а это что шевельнулось?» В траве сидела земляная жаба. «Ах ты, лярва французная, сама пришлёпала!». Прижался синеющими губами к её холодной коже. Полегчало.

Отпели его на закате сомлевшие от жары кузнечики, отмолили.
Так всегда было – того, кто отмолен, чрево земли не принимает, выплёвывает как недозревшую ягоду.

И начинает со временем такой страдалец жить-поживать скрытником, поселившись где-то на краю света.

Мудрый – выкинут из чрева сухого затем, чтобы из балагура превратиться в угрюмого дядьку, не верящего словам, сказанным вслух, чтобы на все задаваемые ему вопросы отвечать вопросом: «А вы сами что думаете?», чтобы исцелять идиотов, объясняя их пустоглазие одной фразой: «На том свете побывали, да позабыли, вспомнить бы – а не могут», чтобы смириться с убогим уделом мудреца — быть не собою, а тенью кого-то другого или чего-то иного, и, в конце концов, затем, чтобы негромко радоваться незаходящему солнцу, да совсем тихо радоваться смерти, когда смерть за ним придет.