Мицелий (Часть I)

Автор: Братья Ливер Они странные. И совсем не такие простые, какими кажутся. О-о, только наивный может решить, что перед ним куски материи, не имеющие ни сознания, ни воли. Кто они на самом деле? Откуда появились, и чего им надо? Если удастся разговорить их, они расскажут сами…
…...……………………………
В каске, защитных очках и с баллоном сжатого воздуха Майер выглядит как боец аварийно-спасательного спецназа при исполнении задания особого риска. У входа в шахту он поднимает глаза и долго смотрит на солнце. Так, словно хочет втянуть его в себя взглядом.
Внутри сумрачно, издали доносится приглушённый рокот, как будто там, глубоко внизу, плещется море или ворочается многорукий тысячепоршневый монстр. Клеть скрежещет раздвижной решёткой и начинает погружение в утробу шахты.
— И как только вам тут живётся – всё время в темноте, под землёй, без солнечного света? – Майер сочувственно улыбается своему провожатому – неопределённых лет мужичку. Лицо мужичка, покрытое слоем угольной пыли, похоже на африканскую ритуальную маску. – Да вы, ребят, прям герои!
Провожатый не отвечает, косится на Майера — так смотрят на цыган или пьяных — с опаской и уверенностью в своём превосходстве. Даром, что на мужичке засаленная роба, а на запястье Майера посверкивает новенький Ролекс.
Клеть, поскрипывая, скользит вниз – долго, бесконечно долго. Пятна света коногонок пляшут по каркасу подъёмника. Наконец, Майер со своим проводником оказывается в длинном тоннеле, уползающем в обе стороны и прошитом узкоколейкой. Свет лампы выдирает из темноты висящий на стене щит-указатель. Надпись над левой стрелкой гласит: «Угледобывающий комбинат «Центральный-7», над правой – «Жилой комплекс» и «Социально-бытовые службы шахты». Чуть поодаль вокруг бобины с кабелем копошатся люди — как мухи над куском мертвечины.
У платформы пыхтит дизелевоз, рядом топчутся двое – жирненький с бараньими кучеряшками типчик и холёный длинный дядя в очках.
— Влад, как хорошо, что вы приехали! – баранчик мельтешит вокруг Майера. Хватает его ладонь обеими руками, которые на ощупь напоминают губку – влажные и шершавые. – А то, вы знаете, я уже начинаю опасаться бунта. Эти угольные рыла хоть и пассивны и трусливы, но кто их знает, чего взбредёт им в головы. Уж вместе мы теперь сможем сделать так, чтобы они успокоились и заткнули рты.
Это господин Симашко, главный инженер шахты. Сюда, под землю, старается не заглядывать без особой необходимости. Говорят, он панически боится темноты и закрытого пространства, из-за чего перед каждым спуском вынужден делать укол морфина. Чёрт бы его знал, правда или нет.
— Кстати, вот познакомьтесь, — Симашко вытягивает руку и нацеливает пятерню на длинного. – Феликс Саворски. Он миколог. Поможет нам найти способ потравить эту заразу. Как вы, наверное, знаете, обработка полирамом и распыление коллоидной серы на них ни черта не подействовало. Тут нужно чего-нибудь покрепче.
Феликс Саворски глядит мимо Влада, шлёпает толстыми, похожими на гусениц губами, зачем-то простукивает пальцами стены. Похоже, с грибами ему общаться привычнее и приятнее, чем с людьми.
Над рамой дизелевоза нимбом вспыхивает лобовой фонарь, локомотив трогается и ныряет в темень. Стук колёс и завывание двигателя заглушают голоса, поэтому, слава Богу, не приходится поддерживать беседу. «Но как?! Как всё-таки они здесь живут?» – думает Майер, глядя в чёрную пасть шахты.

У матери с утра болела голова. Саня знал: если у матери болит голова – жди окриков и подзатыльников. И уж совсем точно не перепадёт ни куска сахара, ни втулки от списанного проходческого комбайна. Обязательно будет лезть под кожу, расспрашивая, куда он собрался, и проест все мозги наказами ни в коем случае не ходить к западному стволу смотреть на угольных баб. Хреновые это дни, короче говоря. И совсем уж кисло то, что приключаются они теперь почему-то всё чаще.
Когда мамка вернулась со смены на дробильно-сортировочной фабрике, Саня скучал в землянке, мечтал о будущем. С неугасающим удовольствием он представлял, как ему исполнится шестнадцать, и мужики начнут брать его на стажировку. Пока же, как и всем его ровесникам, делать ему было абсолютно нечего. Саня слышал байки о том, что раньше в шахте была школа, где горняцких детей учили читать и писать. К счастью, идиотская повинность давно отмерла, как отмирает всё бесполезное.
- Ну чо, слышь, расселся, чучело? – приветствовала Саню мамаша, с шуршанием протопав по разостланным на полу мешкам. – Лучше б пожрать нашёл чего…
- Хлебало завали, коза старая, - вяло отмахнувшись, Саня стал натягивать сапоги. Лицо матери – одутловатое, синюшное, с пробивающейся щетиной – вызывало у него лёгкую тошноту. С тех пор, как отца размазало по стене при взрыве метана, внутри мамки словно что-то лопнуло. Она стала чаще и громче срываться; обыкновенно, без малейшего повода. Очень изредка притаскивала каких-то плюгавых мужичков. На вид они были явными «мешочниками» - отщепенцами, ворующими уголь с ленточного конвейера, отчего фингалы на их рожах не отцветали никогда. Дольше, чем на одну ночь ни один из мамкиных пихарей не задерживался.
- Жрачки притащи, - проверещала мать, заваливаясь на топчан. - Я голодная, как собака.
Саня не собирался торопиться – в конце концов, сам он недавно сточил тарелку лапши, и теперь был неголоден. Развинченной вальяжной походкой он шагал по улицам жилого комплекса, между шалашей и землянок. Ботва и Гнус, как было условлено, ждали его около свалки – вмурованного в стену контейнера с отходами.
- Пошли, - деловито скомандовал Саня и свернул в одно из узких ответвлений. Здесь было темно и тесно как в трубе, в щелях за затяжкой по-хозяйски шуршали крысы. Саня шагал впереди, освещал дорогу и упивался своей значительностью – он уже видел, а эти лошары – нет. И видно, что очкуют. Хахаха, ссыкуны. Сейчас он им покажет.
Проход становился всё уже и метров через пятнадцать упёрся в глухую стену.
- Ну смотрите, чо, – стараясь выглядеть равнодушным позволил Саня. Свет фонарика мазнул по стенам и потолку забоя.
Ботва и Гнус сдавленно выматерились. Отпрыгнув на полшага назад, со страхом уставились туда, куда указывал луч фонаря. На гладкой породе чернели они. Непонятные пупырчатые твари облепили даже распорные стойки и рамы крепей, подпиравших кровлю пласта. Строение их тел было несуразным и уродливым: прямо из толстой ножки вырастало нечто наподобие головы, или, скорее, широкополой шляпы. Вокруг существ по стенам змеились потоки застывшей слизи. Твари, все до единой, были абсолютно неподвижны, но при этом жизнь буквально распирала их упитанные ноздреватые тельца. Не было сомнений, что стоит лучу фонаря выбраться из их логовища, как тут же они зашуршат, придут в движение, начнут осмысленно меняться местами.
- Бля, ну и дела, - присвистнул Гнус, брезгливо озираясь. Было заметно: больше всего он боится, что чудовище подкрадётся по потолку с тыла и свалится ему за шиворот.
Ботва тоже втянул голову в плечи и обхватил себя за локти:
- Прикиньте, пацаны, а если эта дрянь дальше полезет по всей шахте, а? Чо будет, а?
Санёк торжествовал. Хотя и ему мерещились чьи-то шершавые прикосновения и свешивавшиеся с крепей слизевые сталактиты, всё же он был здесь не в первый раз. Увиденное по-прежнему отталкивало, но уже не шокировало.
- Чо-чо? Кирдык тогда нам тут всем, вот чо! – Санёк отхаркнул с хрипом, как это делали вернувшиеся из забоя мужики. И, не оглядываясь, зашагал к выходу из наполненного непонятной жизнью коридора.

∙
Чёрт-те что! Три дня, как Майер спустился в антрацитовый ад, а к темноте с нечастыми вкраплениями света всё никак не привыкнет. Где-то в глубине самого себя Майер ощущает колебания, которых не было раньше. Словно там, на дне, вдруг заворочалось огромное и неповоротливое, волны от возни которого докатываются до сознания, нагоняя апатию и подавленность.
- Как по-вашему, Феликс, почему они вдруг вздумали здесь расти? Какие к чёрту грибы вообще могут быть в полутора километрах под землёй? – господин Симашко, по всему видно, тоже чувствует себя не лучшим образом. Лицо чёрное, опухшее. Глаза гноятся. Изо рта ядрёный спиртовой выхлоп.
Феликс Саворски через увеличительное стекло разглядывает упитанный, размером с кувалду, гриб, лезущий прямо из кусков породы, сложенных в бутовую полосу.
- По внешним признакам – классические сапротрофы, - бормочет Феликс, расковыривая гриб взглядом. – Но я не стал бы торопиться с выводами. Они вполне могут оказаться и факультативными паразитами. Это гораздо хуже. Откуда берётся мицелий в этой породе и как он развивается, я пока сказать не могу.
Симашко лупает гноящимися глазами как больной филин, вытащенный на свет. Нервно притопывает на месте:
- Да оставьте вы, наконец, эту вашу ботаническую феню! Для нас главное не в том, где они берут этот….как вы сказали… хм, не важно. Так вот, нас интересует то, какую они представляют опасность для шахты.
Саворски почтительно склоняется к грязно-бурой шляпке и шевелит своими гусеничными губами. То ли читает заклинание, то ли переводит для гриба сказанное инженером. Потом, как бы вспомнив о двух своих менее интересных собеседниках, с которыми всё-таки нужно разговаривать, тянет:
- Не ду-у-умаю, что они могут представлять опасность для человеческого организма. Тут, скорее, можно вести речь о микологической биокоррозии, причём неизвестных свойств и интенсивности. Вы же понимаете, что мы имеем дело с совсем неисследованным видом, а то и… кто его знает, может и новым царством. Самое нежелательное, к чему может привести их жизнедеятельность – это сдвижение и деформирование массива пород. Но, надеюсь, мы этого не допустим. И потравим их раньше, чем они смогут устроить здесь обвал.
Майер вскидывает брови:
- А если никакие ваши яды так и не возьмут их? Что тогда?
Саворски сопит, выпячивает массивную челюсть и обиженно отворачивается. Так, словно Майер поинтересовался у него, не по знакомству ли с кем-нибудь из администрации он принят на свою должность.
- А что можно сделать в этом случае? – Симашко смыкает руки в замок на мешкообразном животе. – Затопить шахту? Взорвать? А смысл? Я бы, раз такое дело, не предпринимал ничего. Не сворачивал бы разработку пластов до последнего. А с обвалами породы мы ничего поделать не можем. Форс-мажор, мать его. Херово только, что вся шахта нашпигована оборудованием. Тут одной электроники сколько, и ведь всё это накроется к ебеням… Меня учредители за такое омлетом из моих собственных яиц накормят. Вот с этим как быть?
Майер, прищурившись, всматривается в глазки инженера. Маленькие, заплывшие, цвета студня.
- Знаете, Симашко, - говорит Майер, усмехаясь. – А ведь кроме вашей техники здесь ещё и люди есть. Представляете?
Симашко убедительно хладнокровен, как будто пущенная Майером колючка его и не царапнула. А может и правда ни черта не понял.
- Влад, дружище, - говорит он, и его пухлая пятерня скользит по плечу Майера. – Я всё понимаю: вы, как комиссар по труду, смотрите на происходящее под несколько другим углом зрения, чем мы, шахтёры. Но поверьте, если что-то случится с машинками, нас с вами заставят распродать нахрен органы, но компенсировать ущерб.
Симашко деланно улыбается, и улыбка эта больше похожа не оскал. Резко тычет указательным пальцем вниз:
- А вот этих людей мы заменим легко и бесплатно.

∙
В шахте всегда висела духотища, как в накрытой крышкой жаровне. Саня привык, естественно. Все привыкают: и к жаре, и к влажному, напитанному углекислотой воздуху. Санёк легко обходился без рубахи – прежнюю, доставшуюся от бати, изодрал о рабицу, когда лазили за подшипниками на техучасток. Для мамки духота была лишним поводом плюнуть заученными, монотонными проклятиями в сторону тех, кто «там, наверху». По её словам выходило, что если бы не равнодушие и жадность демонически-таинственных «их», в шахте было бы не только прохладно, но даже чисто, как в операционной.
- А я им ничего не должна, - бубнила она, зачёрпывая ложкой жижу из котелка, что булькал на электроплитке. – Пусть сосут ноги, твари зажравшиеся. Если они о простом народе не думают, то и мы этим уродам ни за что платить не будем.
Вот поэтому ни Санёк, ни мать уже где-то год как не ходили за жратвой в местный магазин, пользуясь альтернативным и гораздо более выгодным способом добывать провизию.
…Костыль пришёл, как всегда за час до обеда. Самое удобное время – кто вкалывает на работе, кто отсыпается после смены, а значит, случайных глаз будет минимум. Костыль - санин двоюродный брательник. Он на два года старше – ему уже шестнадцать. У него на подбородке шрам от удара напильником, Костыль бреется отцовой бритвой и даже четыре месяца сидел в изоляционном боксе за то, что срезал медный кабель с трансформатора. Сане было лестно, что такой прожжённый мужик, именно его выбрал в напарники.
Они долго шагали вглубь жилой зоны, между делом поглядывая на землянки. У Сани на плече висела полосатая клеёнчатая сумка. Пока что, кроме вороха непрозрачных пакетов в ней ничего не было.
- Сюда заглянем? – Саня притормозил у лачуги, замысловато сооружённой из необструганных досок, ящиков и обломков мебели. – Это ж Корейца хата, а он на сутках сегодня.
Брательник мудро сощурился и прямо на ходу вдруг отвесил Сане щелбана четырьмя пальцами. По щелбанам он тоже мастер – Сане показалось даже, что звон, которым отозвалась его голова, был слышен снаружи.
- Ты чё, мелкий? – ощерился Костыль. – На нары торопишься что ли? Видишь, натоптано? Следы свежие, вот недавно топтался тут кто-то. Значит, или сам подменился, или кум евонный тут. Сечёшь, шпингалет?
Саня кивнул. Раньше, вроде как, всё было проще. Костыль рассказывал, что ещё сам застал те времена, когда можно было запросто войти в любую землянку и нехило затариться хавкой и шмотьём. Это уже потом, когда многочисленные коллеги Костыля отметились, наверное, в каждом жилище, начали вырастать барьеры. Пуганые хозяева лачуг сняли из проёмов одеяла, понавесили дверей и позакрывались на замки. И тогда Костыль с его инструментом стал для всей родни всемогущим добытчиком.
Холодильник располагался на окраине поселения, почти у складов. Около входа клевал носом убаюканный рокотом компрессоров дедок-сторож, который редко заглядывал внутрь.
Огромная ниша, выдолбленная в стене шахты, была поделена на отсеки. Каждому полагалась своя ячейка в этих гигантских фреоновых сотах. И даже когда тебе нечего туда складывать, ты не подохнешь с голоду, если в кармане у твоего великого брательника звякает связка отмычек.
На то, чтобы набить сумку припасами Костылю требовалось не больше двух минут. Задачей Санька было обеспечить тыл – стоять снаружи, слушать байки сторожа и вовремя подать условный сигнал, если к холодильнику направится кто-то ещё.
Добычу делили в неосвещённом тесном аппендиксе – Саня ни разу не видел, чтобы сюда заходили люди. Сегодня брат был не только удачлив, но и щедр – под прицелом карманного фонаря в пакет к Саньку перекочевала вязанка упаковок китайской лапши, несколько банок консервированной говядины и даже кулёк с леденцами.
- Хавай, малой, мне сладости не нужны, - благодушествовал Костыль, прислушиваясь к мелодичному звону стекла в своей сумке. – Вот наверху, мужики говорят, есть такие хуёвины – называются си-га-ре-ты. Промеж зубов всунул и дым в себя тянешь. Вот, думаю, мож в снабжении кому заказать. Но так они же за контрабанду дохуя заломят, барыги бля. А так с этими штуками сюда не пустят. К ним ещё вроде какие-то спички нужны что ли...
Костыль в задумчивости тряхнул рукой, отчего свет фонарика, метнувшись, проплясал по стене коридора. Вспыхнувший всего на несколько мгновений вид был величественным и безобразным. Санёк вспомнил, что в темноте даже подбирался к стене почти вплотную. От мысли, что он мог прикоснуться к этой пакости, накатили спазмы, и Санька звучно вывернуло наизнанку. Даже с Костыля мигом слетела его вальяжная приблатнённая спесь, он резко вскочил с корточек, схватил брата как котёнка за шкварник и, задыхаясь, потащил в сторону основного штрека. А в глазах у Санька из маячивших радужных разводов выплывала только что виденная картина – стена выработки, словно сплошной коростой облепленная шляпоголовыми существами. Гады безобразно ветвились в разные стороны и под разными углами, росли друг из друга, скручивались и переплетались в чудовищные узлы. О брошенном пакете с сегодняшней богатой добычей Санёк вспомнил, только когда подходил к дому.

∙
- Вот, пожалуйста, полюбуйтесь - в голосе Симашко повизгивают истерические нотки, а его руки порхают в воздухе, как две беспокойные птицы. – Полюбуйтесь-полюбуйтесь, я грю. Феликс, что это, по-вашему, такое, чёрт вас дери?
Стены медсанчасти выкрашены в тошнотворный цвет гнойных соплей, тянет мочой и этанолом. На койке лежит человек, и его лицо залито неестественной желтизной. По щекам и шее обильные потёки – то ли пот, то ли слёзы. Врач поверх маски простреливает быстрым взглядом принятый у больного термометр, щёлкает языком и сдёргивает простыню со скрючившегося на кушетке. Тот пытается сгруппироваться, свернуться улиткой, закрыться руками. Но то, что выпирает из его тела, спрятать невозможно.
Майер старается выглядеть хладнокровным и ничем не выдать отвращения, хотя ничего подобного прежде не видел и предпочёл бы не увидеть никогда. В правом подреберье лежащего на койке человека гнездится гриб – поросший светлыми короткими ворсинками уродец пепельного цвета. Вокруг основания ножки – глубокая воронкообразная рана, из которой сочится что-то коричневое. На малейшее движение пациента гриб отзывается легоньким колыханием шляпки.
- По клинической картине похоже на гепатит D, - информирует врач и, натянув сразу две пары перчаток, начинает осторожно пальпировать живот пациента. – Вот его УЗИ, анализы, можете посмотреть. Массивное поражение печени. Выраженный холестаз. Билирубин зашкаливает. И всё это за десять дней – с тех пор, как у него выросло это.
- Срезать не пробовали? – Саворски здесь, кажется, единственный, кто не уворачивается от мерзкого зрелища взглядом, ему даже нет нужды пытаться унять тошноту. Он склоняется над грибом и голыми пальцами мнёт шляпку.
- Пробовали, - врач безнадёжно машет рукой. – Резали под корень. Два раза. Новый проклёвывается в течение суток. Этот – третий по счёту. Ещё день-другой и насобираем на суп.
Саворски отщипывает кусочек гриба и надкусывает. Вид у него при этом такой, как будто он дегустирует любимое блюдо, проверяя, достаточно ли хорошо посолено и хватает ли приправ.
- В принципе, ничего удивительного, - сообщает он. – Если уж грибница каким-то образом проросла здесь, она будет образовывать плодовые тела в каких угодно количествах. Но вот такого, чтобы клетки человеческого тела служили для них субстратом – врать не буду – не видел. Анализ покровных тканей показал, что это некротрофные паразиты. Своей деятельностью они обычно убивают хозяина, после чего продолжают жить и питаться на мёртвых остатках.
Желтолицый на кушетке вспарывает зубами подушку, в его гортани клокочут хриплые звуки – то ли приглушённый вой, то ли рычание. Дюжий санитар по отмашке доктора делает страдальцу укол в предплечье. Вскоре тот перестаёт всхлипывать.
Симашко стоит, развернувшись спиной к происходящему. Его рот зажат ладонью, а лицо зеленее стен палаты.
- Ёб твою мать, - бубнит он, когда серая, похожая на могильную плиту, дверь медсанчасти уже захлопывается за спиной. – Что же это такое? А вдруг это инфекция? Нам бля ещё только этой грибной эпидемии не хватало. Сегодня же отдаю указание эвакуировать отсюда весь административный персонал и медиков. Они пригодятся на других шахтах. Угольные рыла, которые приписаны к «Центральному-7», останутся здесь. Да, они тут передохнут за три дня без снабжения и медпомощи. Но мы не можем жертвовать квалифицированной рабочей силой.
Майер щурит спокойные глаза и вдруг на ходу стискивает запястье Симашко. Тот, вскрикнув, резко останавливается и с удивлением смотрит на коллегу.
- Вы этого не сделаете, - произносит Майер, его взгляд холодный и колкий.
- Слушай, пацан, - зелень лица Симашко стремительно расцвечивается багровыми пятнами. – Представляешь, что будет, если эти сраные грибы разлезутся отсюда по соседним шахтам, выползут на поверхность? Представляешь? Да тебя, сопля ты зелёная, по составным частям прокатят на ленточном конвейере. Учредители зае...
Майер крепче сжимает руку Симашко:
- Вы этого не сделаете, - повторяет он. – Это живые люди, Симашко. Наши люди. И мы не бросим их здесь. Вас же никто не держит: если так сильно трясётесь за свою задницу, поднимайтесь наверх скорее. Не теряйте времени, бегите прямо сейчас. Не думаю, что ваш уход хоть кто-нибудь здесь заметит.
В глазах Симашко под толщей страха и утомления тлеет огонёк ненависти.