Меловой крест - роман, 1 глава

Автор: вионор меретуков Счастье благотворно для тела, но только
горе развивает способность духа.

Марсель Пруст.



Часть I

Глава 1

— Внимание, внимание! – звенел в трубке голос пьяного Алекса. – Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС!..

— Что б тебе провалиться!.. Взгляни на часы!..

— Ну, взглянул… Время как время. Три часа…

— Три часа ночи, балбес окаянный! Ты понял?! Ночь сейчас! Но-о-о-чь!..

— Ночь?! Вот это да! Уж не Новогодняя ли? – следует пауза. – То есть, ты хочешь сказать, что ночь тиха и пустыня внемлет звуку? М-да… Не ругайся, Серж, все равно тебе не уснуть… Лучше выслушай меня… Тут, старик, со мной такое приключилось! Я обязан тебе срочно все рассказать...

— Не трудись...

Я повесил трубку.

Говорят, без дураков жизнь была бы скучна.

А с ними?..

Сейчас он опять позвонит. Алекс и трезвый-то упрям как осел, а уж как выпьет...

Я отключил телефон.

Через час позвонили в дверь. Конечно, это Алекс. Я лежал на спине и, уставившись в потолок, размышлял. Интересно, по какому принципу я подбирал друзей? Подходящее слово «подбирал»… Так где же я все-таки их подбирал? Мои родители говорили, что, вероятно, – на свалке. То же самое обо мне, убежден, говорили родители моих друзей...

Звонок дребезжал не переставая. К нему добавились тяжелые удары ногами в дверь. Алекс давно мечтал привинтить к каблукам металлические набойки, именуемые в просторечии подковками. Похоже, мечта сбылась.

Сейчас на лестничную клетку вылетят соседи. Возможно, вызовут милицию. Вот было бы здорово! Алекс, наверняка, с похмелюги, и отсидка ему обеспечена.

И хотя меня увлекает мысль о скандале, я все же решаю проявить сдержанное милосердие. Я встаю, потягиваюсь, без излишней горячности облачаюсь в махровый халат, – презент одной моей весьма ветреной, но очень хорошенькой и очень щедрой подруги, – вбиваю ноги в шлепанцы и шарк-шарк к двери.

Алекс. С приклеенной улыбкой сатира на мятом лице вырождающегося патриция.

Некоторое время я стою перед своим другом в раздумье.

Да, мои родители, скорее всего, были правы. Алекс выглядит так, точно его несколько часов продержали в мусоровозе. Грязный красный блейзер – утеха новых русских первой волны – косо сидит на сердито приподнятых полных плечах.

Картину внешнего и внутреннего разгрома дополняет съехавший набок голубой галстук с отчетливыми следами чьих-то жирных пальцев. Плюс небритый подбородок. И дыбом стоящие волосы, будто в голову Алекса только что угодила шальная молния. И глаза!.. Пропитые до синевы.

Вся эта красота, пьяно раскачиваясь, медленно трогается с места и проплывает мимо меня в гостиную. Я закрываю входную дверь и, тяжело вздохнув, следую за нежданным гостем.

Из внутреннего кармана пиджака Алекс извлекает початую бутылку водки и с надменным видом устанавливает ее на журнальном столике. Потом осторожно опускается в кресло, складывает руки на животе и обращает на меня свои пронзительные сапфировые глаза. Я иду на кухню. Приношу два стакана и сажусь напротив.

— А закуска?.. – в голосе Алекса звучит детская обида.

В ответ я отрицательно мотаю головой. Он продолжает ныть:

— Хоть какие-нибудь щи!

Но я непреклонен.

Здесь я должен остановиться и дать необходимые пояснения.

С Алексом мы знакомы не один десяток лет. Да, Алекс выпивает. Но не думаю, что он алкоголик. На мой искушенный взгляд, алкоголиков отличает особая манера поведения. Например, они предпочитают сидеть, закинув ногу на ногу, и курить, небрежно (слишком небрежно!) держа сигарету между указательным и средним пальцами. При этом они с задумчивым видом стряхивают пепел вам на ковер. В общем, изображают из себя публичных мега-звезд, утомленных безмерными восторгами толпы.

Иногда у них вид не понятых и не признанных нашим испорченным веком гениев. В неудачах они винят всех, только не себя. Вы скажете, ну и что? Подобным образом ведут себя и многие не-алкоголики… Все это так. Но внимательный взгляд заметит в действиях слишком часто выпивающего человека нарочитую развязность, напряженность и несвободу.

Алекс не таков.

В его поведении свободы и раскованности – хоть отбавляй. И еще. Алкоголик скрытен. Он никогда не признается, что вчера упился до безумия и спал в сортире, свесив голову в унитаз, и вылизывал высунутым, как у удавленника, языком собственную мочу. Ему стыдно.

У Алекса же чувство стыда напрочь отсутствует. Он поведает вам о себе столько, что вы будете переваривать рассказанное не одну неделю, задавая себе вопрос, зачем он вам все это рассказал. Так что, уверен, Алекс не алкоголик.

Впрочем, его бывшая жена, роль которой непродолжительное время исполняла некая полусумасшедшая (кто еще пойдет за Алекса?) особа, думала иначе. За что и была наказана бракоразводным процессом, который был увенчан шумным празднеством наподобие свадьбы наоборот. Разумеется, с активным участием обоих разведенных супругов.

Кстати, я был единственный, кто отговаривал его от развода. Зачем? Все равно ему лучше не найти. Какая девушка отважится связать свою жизнь с человеком, который приходит домой не чаще одного раза в неделю, да и то, как правило, не на своих ногах? Разве что такая же ненормальная, как его бывшая жена.

Алекса, как сказали бы любители красивостей, вечно обуревают идеи. И эти идеи мешают ему спокойно наслаждаться жизнью и исправно, просто и без затей, нарезаться водкой по пятницам и субботам. Потому что именно по этим дням они, идеи, его и обуревают.

По субботам и пятницам он, конечно, пьет, но, помимо этого, оседлав какую-нибудь легкокрылую мысль, он воспламеняется, воодушевляется и становится неуправляемым и опасным. Причем, в основном для самого себя.

Я припоминаю, что сегодня пятница. Вернее, ночь с пятницы на субботу.

— Я вчера познакомился… – начинает он и громко икает, – йик! Йииик!!! Дай во… йик! Йиик! Дай воды!

Я опять иду на кухню. Приношу стакан с водой. Алекс, стуча зубами по стеклу и шумно втягивая носом воздух, медленно пьет. При этом он, подавляя судороги, сосредоточенно смотрит прямо перед собой.

Левая рука его, с вытянутым указательным пальцем, с каждым глотком мелкими рывками поднимается выше и выше. Сейчас Алекс напоминает мне командира артиллерийского орудия перед выстрелом, который вот-вот истошным голосом гаркнет: «Пли!».

— Кипяченая? – отдышавшись, подозрительно спрашивает он, прислушиваясь к возможному приступу икоты.

Я киваю.

— Врешь. Отдает болотом… Вижу, что врешь! Сырая, из-под крана? Признайся!

— Хорошо, из-под крана...

— Ну вот… Почему меня всегда все обманывают?! – он вскакивает и начинает метаться по комнате. – Вечно меня поят болотной водой! Тебе что, трудно было дать кипяченой?

Я бросаю взгляд на часы. Половина пятого...

Алекс устало опускается в кресло.

— Я… – опять принимается он за рассказ, продолжая внимательно прислушиваться к своему организму, – я вчера… – он задумывается, – или позавчера?.. Короче, был я в гостях. Очень милые люди, такие, знаешь, без предрассудков… Познакомились в баре ВТО. Потом зашли в ресторан… Посидели, повеселились. Ну, в общем, всё как обычно… Салатик, семужка, водочка смирновская… Это еще днем было. Да! кажется, позавчера… Я им так понравился...

Из путаного полубреда Алекса я понял, что после ресторана он со своими новыми знакомыми на такси покатил куда-то в Медведково. Или в Коньково. Или в Новогиреево.

Он решительно не помнил куда. Ехали долго. Это точно. Наконец приехали. Уже темнело. Шикарная квартира. Севрский фарфор. Хрустальные люстры. Официанты. Множество гостей. Шампанское. Цветы. Музыка. Словом, почти высший свет.

В его рассказе даже мелькали какие-то прекрасные дамы в вечерних туалетах с веерами и в шляпках с павлиньими перьями. И блестящие мужчины, облаченные в белоснежные манишки и смокинги. Гостями произносились бесчисленные тосты и пламенные речи, из которых Алекс уяснил для себя, что попал на юбилей хозяина квартиры. Ему показалось, какого-то преуспевающего экстрасенса или автора детективов.

Несмотря на вкрапленные в рассказ веера и смокинги, я Алексу верю. Постоянно с ним происходят какие-то необыкновенные истории.

На этой вечеринке Алекс, разумеется, надрался, как свинья. Дальше – кромешная тьма.

— Представляешь, – понизив голос, проговорил он, – просыпаюсь я утром следующего дня. В луже! Вернее, около огромной лужи на асфальте. Лежу я на брюхе перед этой самой чертовой лужей, а она, лужа, как раз у самого моего рта. И первая мысль у меня была, что я ночью пил из этой лужи или я так аккуратно упал, что растянулся в миллиметре от воды. Стал я себя осматривать. Ну, конечно, весь в грязи, ботинка одного нет… Моя правая рука намертво сжимала ручку подарочной корзины с цветами, фруктами и бутылкой коньяка. Представляешь, целой! Я давай бить себя по карманам. Слава богу, деньги и документы на месте. Поднялся. Огляделся. И тут – о, счастье! – увидел свой второй башмак. Приободрился я и возликовал. Деньги и документы при мне. Одет. Обут. При юбилейной корзине. Немного почиститься, опохмелиться, и можно опять в гости!

— И ты решил прямиком отправиться ко мне...

— Слушай дальше. Понимаешь, местность была абсолютно незнакомая. С одной стороны какие-то амбары и пустырь. С другой – река такой охренительной ширины, что… И ни души! Не у кого спросить, где я. Больше всего меня ошарашила река. Я даже глаза стал протирать. Противоположного берега почти не видно. Так далеко! Это была явно не Москва-река. Что я, Москву-реку не знаю? В общем, место совершенно таинственное… Да, забыл сказать, там еще железнодорожный мост был...

— Через реку?..

— Конечно же, через реку, дурак ты этакий! Ну, я и сунулся к этому мосту. Думаю, перейду мост, найду людей… Только я, значит, стал надвигаться на этот мост, иду, несу эту идиотскую корзину, как сверху крик: «Стой, стрелять буду!» От неожиданности я едва не обделался! Наверху, на мосту, солдат с винтовкой. В меня целится! Хотел я, было, его расспросить, где я и что это за река. Какое там! Только я рот раскрыл, чтобы, значит, спокойно рассказать ему, как оказался на этом долбаном пустыре, что вчера был в ресторане, что потом поехал в гости к новым друзьям, как этот придурок опять заорал свое «Стой, стрелять буду!» Винтовкой, сука, грозит! И затвором ку-клукс-клан! Ну, я во все лопатки ка-а-ак чесанул от него… И если бы не такси, этот болван меня бы меня пристрелил! – Алекс останавливается, возбужденный воспоминаниями.

— Ну?.. – поторапливаю я.

— В такси, когда отдышался и немного успокоился, спросил у водилы, что это за место. А тот как покатится со смеху, ссскотина… Во, брат, какие еще закоулочки в столице водятся, – он помолчал. – А уж река… Шире Днепра, честное слово! Как Миссисипи во время паводка… Не всякая, блядь, птица, будь она проклята, долетит до середины...

Алекс выпивает свою водку и надолго замолкает.

— Посмотри на потолок, – вдруг произносит он.

— Зачем? – спрашиваю я и, вместо того чтобы смотреть на потолок, смотрю на Алекса. Знаю я его штучки. Сидели мы как-то с ним в ресторане. Я «купился» на схожий прием, отвлекся, а он тем временем украл с моей тарелки котлету по-киевски… Когда он жевал ее, положа целиком в свою пасть и целясь куриной костью, торчавшей из этой пасти, мне в глаз, победоносные слезы радости текли по его раздутым, как у тромбониста, щекам.

— Посмотри, – повторяет он и сам уставляется в потолок.

Я медленно поднимаю глаза. То, что предстает моему взору, не может не удивить.

Идя по жизни, человек оставляет следы (что, хорош трюизм?). Кто побольше – в виде многотомных романов, шедевров зодчества, великих географических открытий, бессмертных опер, кто поменьше – вроде состоящего из долгов наследства, семейного альбома с фотографиями, костылей и облезлого барбоса.

Бывает, от человека не остается ничего, кроме мокрого места или следов на песке… Согласитесь, последнее замечание столь тонко, что тянет на банальную сентенцию. Кстати, если приглядеться, все сентенции банальны. Включая последнюю...

Итак, повторяю, шагая по жизни, человек оставляет следы. Это могут быть следы в душах других людей… Или следы в памяти. Народной...

Но следы на потолке!.. Четкие, контрастные, черные – на беленом потолке от рифленых подошв и подкованных каблуков грубых мужских башмаков. Навскидку – сорок пятого номера. Кстати, насколько я помню, это размер ступней Алекса. Значит, напрягаю я воображение, пока я ходил на кухню, Алекс без спроса шлялся по потолку...

— Что-то я сегодня плохо соображаю… Ты что, в них ночевал на асфальте у лужи? – только и спросил я, имея в виду не следы, а ботинки.

— Я не миллионер какой-нибудь, чтобы иметь сто пар туфель в гардеробе, – сказал Алекс сурово, вложив в интонацию всю свою ненависть к плутократии. – В них. – И он вытянул ноги в могучих армейских ботинках. На, мол, смотри. Как ни был я поражен, мне вдруг подумалось, как этот рафинированный, изысканный, несмотря на все свои странности, эстет может носить их вместе с – пусть помятым, пусть чрезмерно красным! – блейзером?!

— Теперь ты понял?..

Я покачал головой. Он доверительно приблизил ко мне свое длинное интеллигентное лицо:

— Во мне открылись таинственные способности! Ты думаешь, почему я тебе рассказал про корзину, декольтированных баб на юбилее и мост с солдатом? Слушай! Именно там… Налей! Мне надо собраться с духом.

Я наполнил его стакан.

— А себе? – с укоризной посмотрел он на меня.

Пришлось налить и себе.

Алекс, с набожным видом держа стакан в вытянутой руке, торжественно произнес:

— Когда я в панике улепетывал от этого человека с ружьем, мои ноги оторвались от асфальта, и я полетел. Буквально! Представляешь? Правда, летел я совсем-совсем низко, может, в полуметре от земли. Мне показалось, что это сон! Знаешь, бывало в детстве… или после пьянки, когда во сне летаешь над крышами домов… В общем, я пролетел несколько десятков метров и приземлился, когда из-за поворота показалось такси. Потом, уже дома, проверил… получается! Надо только очень сильно напрячься.

— Ты сошел с ума, – упавшим голосом сказал я.

— Допускаю, – хладнокровно сказал Алекс, – допускаю. Очень может быть. Пусть сошел… Пусть – с ума… Но теперь я могу летать! И потом, что, сумасшедшим летать запрещается?

— Как это у тебя получилось?..

— Черт его знает! Я ж говорю, надо сильно-сильно напрячься...

— И давно это у тебя?

— Доктор, я ж говорю, раньше летал только во сне.

— Коли ты меня назвал доктором, могу ли я поставить тебе диагноз?

— Не надо. Я и сам знаю. Я нормален.

— Повтори.

— Я нормален! Я нормален! Я нормален!

И действительно, Алекс, хоть и был под мухой, не походил на умалишенного. Я осторожно спросил его:

— А в роду у вас?..

— Думал! Думал уже! Насколько я знаю, все, кроме меня, были вполне приличными и добропорядочными людьми. А пьющих так вообще не было. И никто не летал! Я первый. Если у меня будут потомки, то они смогут через какое-то время сказать, что их пращур основал новую династию Энгельгардтов – династию художников, пропойц, летунов и бабник… ик! – он опять омерзительно и громко икнул, – бабник… йик! – ков! Принеси воды! Что ты на меня уставился, дурак проклятый, не видишь, что у меня опять начинается?.. Кипя… – он погрозил мне пальцем, – йик! – кипяченую! йиик!

Когда я вернулся в комнату, Алекса и след простыл. Я бросился к распахнутому окну.

Над просыпавшейся Москвой в предутреннем небе бушевали редкие для этих широт северные краски. Угрожающий, режущий душу пурпур, облитый золотом еще далекого и не видимого солнца, взламывал тупыми толстыми стрелами темную синь похожего на покойное вечернее море поднебесья. На какое-то время я забыл о друге и залюбовался рассветом.

Прелесть безумной палитры заставила заныть от ревнивой зависти мое сердце. Сердце малоприметного и непризнанного московского художника.

Задрав голову, я увидел, как на немыслимой высоте на юг медленно плывет по небосклону клин не известных науке (или мне?!) пернатых, напоминавших миниатюрных сытых коров с крыльями.

Птичий клин, несмотря на слегка комичный вид, наводил на мысль о вечном покое и голубом беспредельном просторе. Я лег грудью на подоконник и посмотрел вниз. Дворник дядя Федя, свирепо что-то напевая, заметал в угол двора кучу бумажного мусора. Он работал метлой с виртуозной небрежностью. И без видимых усилий.

Вряд ли почтенному санитару двора, даже отдавая должное его высокому профессионализму, удалось бы столь небрежно и без видимых усилий замести в угол останки грузного Алекса.

Я опять воззрился в высоту. Клин отъевшихся птиц заметно переместился влево. Я прищурился, обостряя зрение, надеясь увидеть примазавшегося к птицам Алекса, но никакого Алекса, естественно, не увидел. Да и зачем ему лететь на юг? Да еще на такой высоте?..

И опять меня поразила красота предутреннего неба. Восторженно поохав, я приступил к поискам.

Как бы обнимая схваченную бархатом даму, округлив руки, ощупал тяжелые портьеры.

Пав на колена, заглянул под диван.

Все было напрасно. Алекс исчез. Смотреть на потолок я суеверно опасался.

А был ли вообще Алекс?

Может, мне все привиделось? А как же тогда водка на столе? И стаканы?

А икота?.. У меня в ушах еще переливался отзвук этой отвратительной икоты. Господи, что за икота! Не икота, а прямо-таки какой-то минимизированный ослиный рев.

В растерянности я потер холодными пальцами виски. Всю жизнь ждешь чуда, а когда оно является, не знаешь, что с ним делать...

Я резко вскинул глаза.

Четкие, будто нарисованные, следы от солдатских ботинок Алекса были на месте. Было видно, что обладатель ботинок сорок пятого размера прошелся по потолку без напряжения – легким прогулочным шагом.

Так бонвиваны прежних столетий, держа в руках изящные тросточки, фланировали по бульварам и набережным, высматривая легкомысленных блондинок – из числа ищущих приключений белошвеек, или неприступных шатенок – молодых красоток, которые изредка выпархивали из-под бдительного ока пожилых мужей, дабы невинно пострелять глазками в усатых победительных красавцев, ошибочно принимая их, охотников, за дичь.

Алекса можно назвать бонвиваном. Можно. У него было немало женщин. Можно представить себе его и на парижской набережной, и на бульварах, душным августовским вечером охотящимся за шлюхами. Можно представить себе, что при этом он изящно поигрывает черной лакированной тростью.

Но, спрашивается, зачем он с этой воображаемой тростью забрался на потолок?!

Гулял бы уж себе по набережной...

Так нет же, этот олух полез на потолок! Да еще в грубых солдатских ботинках!

Без спроса гуляет по квартире! И еще вверх ногами!!

Я бережно слил водку из стаканов в бутылку. Обнаружил, что в водке плавали хлебные крошки. Где Алекс взял эту водку?.. Потом отнес стаканы и бутылку на кухню. Стаканы вымыл. С мылом, до ласкающего слух скрипа. Вытер их вафельным полотенцем.

Бутылку поставил в холодильник на полку рядом с засохшим, поднявшим края – как бы сдающимся в плен – ломтиком костромского сыра и черным сухариком – всей той закуской, что на сегодня имелась в доме и которую сумел утаить от нежданного гостя.

Не знаю, зачем я так подробно описываю содержимое холодильника. Может, из-за пораженного страхом сыра и взывающего к состраданию сухаря, которым место не в доме зажиточного ремесленника, малюющего портреты современников, а в котомке убогого странника, – но хочу заметить, что безотрадно нищенский вид холодильника вовсе не свидетельствует о бедности хозяина.

Скорее, это описание – попытка осветить некоторые стороны моего характера, представляющего порой загадку даже для меня самого.