Мощи святого волка. Часть 3.

Автор: Немец Часть 1: http://www.litprom.ru/thread56383.html
Часть 2: http://www.litprom.ru/thread56398.html

Василий Темнов, душегуб, клятвоотступник, беглый каторжник и благовестник, оклемался на следующий день к вечеру. Шея так и осталась сведенной, рожу Ваське перекосило, ногу онемение не отпускало, сил едва хватало, чтобы стоять, но глаза его сияли прозрением. Смотрел Василий по сторонам и в каждом листочке божью благодать примечал, малой букашке радовался.

Темнов понимал, что пещера — бывшее волчье логово, и пару дней назад не на шутку бы переполошился. Теперь же от страха и следа не осталось, открылось ему, что волк, как и прочая божья тварь, достоин любви и ласки. Показалась бы стая теперь, Вася ей в пояс бы поклонился. Но разумел Василий и то, что когда-то стаю охотники перебили, среди костей видел он скелеты волчат, несколько вогульских стрел нашёл, опечалился.
Чудесное свое спасение Темнов объяснял божьим промыслом. Оглядывался назад, и видел, что вела его господня рука, направляла. Едкую водицу отковырял, земля съедобной глиной одарила, наследник у царя народился, отчего в страже послабление случилось, караульные в горщицкой избе подмену приказчика не заподозрили, дозоры отстали, хищный зверь стороной обошёл — слишком много удачи для одного человечишки. Но зачем было господу пособлять душегубу? Стало быть, верил всевышний, что чёрная Васькина душонка к возрождению способна. Потому и прислал к нему дух отца Прокопия, святомученика, коего местные умертвили, противясь христианской вере.
Как живого, лицезрел в памяти Василий юного иерея, коий о боли не думал, грехи умиравшему отпускал, к живительной воде его гнал, а у самого стрела в спине торчала. Разумел Темнов, что не вчера отца Прокопия убили, давно, может год назад, и только теперь вот открылась правда о его кончине. Потому, когда среди костей в пещере обнаружил человечий скелет, не сомневался, что мощи отца Прокопия обнаружил.

Все кости, кроме человечьих, Вася из пещеры выволок и в стороне кучей сложил. Мощи отца Прокопия подровнял, как им от природы быть полагается, к ним приложил вогульские стрелы, как свидетельство мученической смерти. Из двух деревин связал крест, выволок его на вершину скалы над гротом, вогнал в трещину, обложил камнями, чтобы ветром не повалило.
Однако надо было что-то есть, потому как от слабости и голода сознание у Васи туманилось. Он спустился к ручью, упал на колени, веки прикрыл, молиться начал.
— Славлю тебя, господи, не дал погибнуть пропащей душе, берёг и направлял. Клянусь весть благую о счастливом спасении своём нести, о святом отце Прокопии сказывать. На сём месте часовню поставлю! Умру, а поставлю! Только теперяча сгинуть не дай, пошли зернышко на пропитание...
Темнов открыл глаза. Его взору открывалась уже привычная ладная картина. Весёлые юные берёзки, пурпурные свечи иван-чая, кедровка приплясывала на поваленной осине… Прыгнет пёстрая птичка, замрёт, вытянет в сторону человека клюв, протяжно крякнет, словно сказать что-то хочет. Минуту Василий наблюдал за ней, а потом будто свеча в голове зажглась — докумекал. Поднялся с колен, перебрёл ручей, приблизился к поваленной деревине. Кедровка пугливость не выказывала, отпрыгнула на пару аршин и замерла, косясь на человека чёрным глазком. Вася отковырнул кору — под ней, масляно отсвечивая в вечернем солнце, белели ядра кедрового ореха. Губы Василия тронула улыбка, он поклонился птице, сказал растроганно:
— Благодарствую, божья птаха. Господь тебя мне послал. Век не забуду, а тебе на том свете воздастся.
Вокруг осины он нашёл много покопок кедровки, видно, ещё прошлогодние запасы, но орехи все были целые, гнилью не тронутые — умели таёжные обитатели снедь хранить.
Найденными орехами Вася не наелся, но голод отступил, и засыпал той ночью Темнов крепким, здоровым сном. А на утро проснувшись, снял с себя всё, кроме рубахи и портков. Бросил даже сапоги, которые неделю назад ещё мечтал продать. Надел на шею железный крест, и не таясь, свободно, пошёл наполдень, к Верхотурью. Только алтыны прихватил, собираясь раздать их нищим в первом же русском селении.

К концу лета Василий добрался до Верхотурского тракта. О Сибири больше не помышлял, шёл теперь в Свято-Николаевский монастырь, веря, что православная церковь должна об отце Прокопии правду узнать.
Весть о божьем человеке, коий из дремучей северной стороны идёт, и господа славит, впереди него катилась. В слободах и сёлах выходили люди Васе навстречу, слушали сказ о чудесном явлении убиенного иерея, дивились. Подкармливали путника, не раз хотели одеть-обуть — Темнов благодарствовал, но не давался, отвечал, что господь и так уже всем потребным его снабдил. В первом же деревушке оставил Вася в часовне медяки, долго, истово на крест молился.
Долетел слух о праведнике и до Свято-Николаевского монастыря, и когда Василий пришёл в Верхотурье, настоятель монастыря игумен Афанасий послал инока разыскать странника и в монастырь на свидание его пригласить.

Игумен принял Темнова в трапезной. Время бело послеобеденное и монахи разошлись по хозяйским делам. Навстречу гостю отец Афанасий поднялся, взглянул на Темнова и, ошарашенный, бухнул назад на лавку. В драной сермяге, с железным крестом на груди, с перекособоченой рожей, гость выглядел страшно. Вася бросился игумену в ноги, так что отец Афанасий отшатнулся даже, затараторил:
— Батюшка, благую весть я принёс о святом отце Прокопии, коий шёл по Камню и тёмных болванщиков крестил, от них же мученическую смерть принял!..
Васька дополз до ног игумена, хватал его за рясу.
— Ну, будя, будя, — игумен мягко, но настойчиво подол из рук Темнова высвободил, ладонями в колени упёрся, смотрел на гостя недоверчиво. — Что за человек ты будешь?
— Васькой меня звать. Темнов я.
«Рожа ведь воровская, да и имячко соответствует, — думал игумен. — Весь перекошенный, аки гриб-сморчок, а туда же — в благовестники прёт».
— Ну как дай руку! — потребовал отец Афанасий.
Вася послушно вытянул левую руку, смотрел на игумена доверчиво, как пёс на хозяина. Отец Афанасий рывком рукав отдёрнул, в клеймо взором вперился, на скулах его желваки заходили.
Набитое иголочным штампом и затёртое порохом, клеймо свести невозможно, разве что кожу срезать. Чернела на Васькиной руке дьявольская отметина, выдавая с потрохами прошлое каторжанина.
— Беглый! — зло, раздосадовано, выпалил игумен.
— Беглый, отче, но каторги не боюсь боле! — воскликнул Василий сияя, словно его не в преступлении уличили, а серебряным рублём жаловали. — Скажи слово, вернусь в сыру землю руду ломать, пущай порют, пущай на глаголи повесят! Не свой живот берегу, о славе святомученника отца Прокопия пекусь!
— Прикрой, — уже спокойнее сказал игумен, и по сторонам зыркнул: никто случаем не заметил?
«Плодовита Русь на воров и блаженных, и ещё пойди разберись, кто из них кто, — думал отец Афанасий, барабаня пальцами по колену. — Этот вот чёрт из-под земли выполз, небось, ни одну жизнь ножом обрезал, а глазами сияет, как Иисус со складня. Божьей благодатью переполнен, аж светится. А такую благодать среди наших монахов ещё поискать надобно…»
— Ладно, Вася, сказывай. Всё по-порядку, да без утайки, — поразмыслив, велел игумен.
Темнов долго и подробно рассказывал свою историю. Честно сознался в убийстве приказчика Борового и камнелома Михеева, говорил, как шёл по Камню, от вогульской нечисти да волков прячась, как его нагнал Ялпын Уй и подданных своих гадюк на него науськал, как помирал, да явился ему во спасение отец Прокопий, даже про божью птичку, которая орешками поделилась, упомянул.
Игумен слушал внимательно, мрачнел, но чувствовал — не брешет беглый, на самом деле свидетелем чуда стал, и чудо то ему сердце вправило, душу от греха освободило.
Отец Афанасий человек был строгий и деловитый. Разумел он, что на Уральском Поясе церквей не хватает. Православными храмами, а не стрелецкими пиками, Русь на Камне держалась. Слыхал игумен и про иерея Прокопия, знал, что тот миссионерством занялся, да сгинул. И ежели Васька в самом деле мощи мученика обнаружил, стало быть, должно на том месте церкви стоять.
— Что ж мне делать с тобой, горемычный? — спросил отец Афанасий, когда Васька закончил свой сказ.
— Благослови, батюшка! Клялся я господу, что над волчьей пещерой часовню поставлю! За тем и пришёл — благословление получить! А ежели пожалуете топор и икону, так осчастливите меня безмерно!
— Топор и икону! — такое сочетание покоробило игумена.
— Как же без топора, отче, мне часовню рубить? И что за часовня без божьего лика?
— Складно поёшь, соловей… — ответил игумен задумчиво.
Он долго думал, жевал губы, затем глаза на гостя вскинул, принял решение:
— Дам икону и денег. Инструмент на торжище купишь.
— Отче! — Васька светился, по щекам его слёзы текли, слов благодарности подобрать не мог.
— Ну, будя, будя, — смущённо произнёс отец Афанасий. — Ступай с богом, сруби на том месте часовню, а мощи не земле не бросай, ковчег для них сладь. Как закончишь, пришли весточку, отправлю братьев к тебе на освещение. Выйди пока во двор, обожди там.
Вася вышел, а игумен отправился к ризничему, и немало удивил скуповатого монаха, велев выдать икону Божьей Матери и три рубля. На монастырском дворе отец Афанасий вручил гостю икону и деньги. Получив благословление, Василий без промедления отправился в путь. Игумен ещё какое-то время смотрел странному гостю вслед, затем кликнул инока, велел идти за Темновым, следить, не свернёт ли тот на кружечный двор. Час спустя инок вернулся, поведал, что путник никуда не сворачивал, шёл Трактовой улицей, встречным кланялся, рассказывал им, что идёт на Камень ставить часовню, и на то благословление настоятеля Свято-Николаевского монастыря получил; покинув Верхотурье, направился в сторону Актайской заимки. Игумен услышанным остался доволен, укрепился во мнении, что поступил верно — по-христиански.

В Верхотурье к Ваське прибился мужичонка. На вид голь голью, босой, рубаха по швам расползается, борода колом от засохшей грязи торчит. Назвался Анисимом. Репяхом в Темнова вцепился:
— Вась, а Вась? Возьми с собой, пособлять буду, как же ты один брёвна ворочать станешь?
А глазёнки у Анисима беспокойные были, вороватые, бегали, от взора Темнова прячась. Василий раскусил его в миг, но подумав, решил:
— Меня господь спас, а через меня и тебя спасёт. Ступай рядом, ежели так порешил.
Анисим запрыгал вокруг Темнова довольным псом, руки потирал, был бы хвост — вилял бы.
— Вась, а Вась? Как же мы без топора-то станем часовню ставить? — минуту спустя спросил Анисим.
Темнов замер, оглянулся.
— И то верно, — согласился он. — Мне ж отец Афанасий для того и денег дал.
Последние дворы Верхотурья они уже миновали. Стоял Василий, думал: возвращаться лавку искать, или по дороге инструментом разжиться получится?
— Вась, а Вась? Дай денег, сбегаю. Я все лавки тутыча знаю. Мигом обернусь.
Темнов усмехнулся, но из холщёвого кошеля в жадные Анисимовы ладони медяков отсыпал, сказал строго:
— Смотри, Аниська, ежели надумал украсть, знай, не у меня воруешь — у самого господа! Деньги эти на святое дело дадены!
— Напраслину наводишь, Вася! — деланно обиделся Анисим, деньги в кулаке тисками зажал.
— Возьми топор и пилу. И гвоздей не забудь.
— Дожидайся, я скоро.
Анисим и в самом деле обернулся быстро. Но нёс только топор, сказал, что ни гвоздей, ни пилы у лавочников не обнаружил; говоря, отвернулся, смотрел в сторону. Нерастраченные деньги Темнову отдал, приговаривал:
— Вишь, вот и сгодился я! А ты меня брать не хотел! Мы с тобой, Вася, такого настроим, такого!..
— Пойдём уже, — отозвался Темнов и двинул дальше по тракту, держа перед грудью икону, чтобы Божья Матерь взором путь освещала.

К вечеру путники добрались до заимки Актай. Было там всего два двора, и оба пустые. Видно люди на покос ушли, на ниве и ночевали. В чужой дом без хозяев Вася лезть Анисиму не позволил.
— Заночуем вон под холмом. Травушка нынче густая, аки лебяжья перина, мягкая. Утром хуторян дождёмся, жито у них сторгуем.
Под тем холмом Анисим Ваську и порешил. Треснул топором так, что череп, как арбуз лопнул. Помер Василий сразу. Обрёл умиротворение в вечном адском сне, или в рай угодил — не известно. Но и мёртвый икону из рук не выпустил. Анисим забрал кошель, потянул было и икону, но железные пальцы убитого за медный ризы держались крепко — оставил, побоялся мёртвого злить. Затем Анисим обчистил оба двора, и дал дёру назад в Верхотурье, чтоб через него дальше бежать на восток — в Сибирь.
Труп Темнова с иконой в руках нашли хуторяне на следующий день, убитого признали, там же под холмом и похоронили, икону сберегли. А следующей весной, в начале мая, когда сошли снега, узрели хуторяне чудо. Забил под холмом ключ, и вода гроб из земли вытолкнула. Доски гроба сгнили, разваливались, но тело внутри оставалось не тленно, благоухало. Хуторяне раструбили об этом по всей округе, и вскоре сам настоятель Свято-Николаевского монастыря отец Афанасий прибыл в Актай на мощи святого человека взглянуть. Но не благоухание мощей его поразило, а то, что клеймо с руки покойного сошло.
Да и родник оказался не простой, живоносный. Приходили к нему люди с язвами, омывались чудесной водицей и исцелялись. Хуторяне поставили вокруг ключа купель, а вскоре рядом вырос и храм. По чудодейственному ключу и иконе, которую при убиенном нашли, нарекли храм иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Там же и мощи мученика Василия схоронили.

И по сей день идут в Актай паломники, целебной водой умыться, да поклониться мощам — толи праведника, толи дикого зверя.