Собачья радость. Часть 2

Автор: ozzy1957 Собачья радость. Часть 2


3


Спальня доктора. Иван Арнольдович лежит на кровати, наполовину укрытый тонким одеялом, так что виден только его красивый мощный торс. Руки заброшены за голову, глаза полуприкрыты. Рядом, на кровати, сложив ноги по-турецки, сидит Елена. На ней короткий свободный топик красного шелка, который едва прикрывает соски груди и широкие, как юбочка, красные трусики. В одной руке Елена держит пепельницу, в другой – длинную тонкую дымящуюся сигарету. Волосы стянуты в два хвоста двумя бантами, как у школьницы.
- Ванечка, у меня, кажется, проблемы, - выпустив дым, не глядя на Ивана, сказала Елена.
- ??? – Иван открыл глаза и повернул голову в сторону Елены.
- Я, кажется, залетела.
- Постой, Альбина говорила… - Иван резко сел и уставился на Елену.
- Я тоже была уверена.
- Послушай, Альбина подложила тебя под Папика для того, чтобы он не таскал в дом молоденьких санитарок и студенток, и только потому, что была совершенно уверена, что…
- Да знаю я, знаю! - скривившись, сказала Елена.
- Ты понимаешь, что с нами будет? Ну, меня, положим, Альбина всё же возьмет на поруки, а тебя она точно сдаст в иммиграционную службу, и покатишь ты прямиком в свою Нахопетовку. Или хуже, выставит на панель.
- На панель меня не возьмут, - также не глядя на Ивана, грустно сказала Елена.
- Это почему же?
- Я всегда кончаю, иногда даже раньше… и к тому же я кричу - некоторым это не нравится.
- Послушай, а почему ты решила, что от меня, может…?
- Да какая разница, - зло выкрикнула Елена, повернув лицо к Ивану.
- Да, ты права, - обалдело согласился с ней Иван, - Что так, что этак – результат один и тот же. Альбина все равно учинит следствие с пристрастием, достанется всем, кроме Папика. Надо что-то делать. Сегодня среда, одиннадцатое. Альбина приезжает семнадцатого. Слушай, я завтра позвоню Семену Карловичу…
- А паспорт у Альбины в сейфе, - перебила его Елена.
- Дался тебе этот украинский паспорт, и без регистрации? Пойдешь инкогнито, ну, скажем, как Олеся Украинская, - девушка даже улыбнулась, - Подойдешь к Семену Карловичу …. Впрочем, мне светиться не следует!
Девушка заплакала. Иван обнял ее.
- Ну-ну. Я тебя в беде не брошу. Просто мы поступим по-другому. Я дам тебе денег. Ты завтра позвони в регистратуру клиники, узнай, когда дежурит санитарка Мария Кузьминична. И завтра-послезавтра сунешь ей деньги, та всё устроит. Она с Семеном Карловичем на короткой ноге.
Девушка подняла голову и заулыбалась сквозь слезы. Иван вытер ей слезы и поцеловал. Девушка, игриво улыбаясь, высвободилась из объятий Ивана. Соскочила с кровати. Загасив сигарету в пепельнице, поставила ее на пол, и с пола, как кошка, прыгнула в кровать и, повалив, крепко обняла Ивана за шею.
- Красавчик ты мой, любый, - стала шептать Елена, нежно целуя Ивана в плечи, шею, грудь.


******


Столовая, обед, за столом все те же. Филипп Филиппович разглагольствует.
- Сен-жюльен - приличное вино, а вот водка должна быть в 40 градусов, а не в 30 или в 45. Или вот возьмём, например, коньяк. Хороший коньяк должен обладать букетом и послевкусием как… - Филипп Филиппович замолчал, подбирая подходящее слово.
- Хороший коньяк, плохой коньяк – я после второго стакана вообще не чувствую – ни вкуса, ни послевкусия, - доктор скривил лицо.
- А не надо коньяк жрать стаканами. Хотя, не в коня корм, я заметил, вы можете выпить много и не пьянеете, и это почти при полном равнодушии к спиртному. Должно быть, какой-то особый фермент в желудке. Вас надо изучать, голубчик!
- Профессор «Павлов», давайте оставим мой желудок в покое.
Замолчали. Слышно только поскрипывание ножей по стеклу, да постукивание вилок.
- Иван Альбертович, я всё хотел спросить, что вас сподвигло поступить на работу в морг, любовь к медицине?
- Случай, Филипп Филиппович, случай. Я до морга на скорой работал.
- Кем это? - изумился профессор.
- Водителем!? - в свою очередь изумился доктор, удивляясь глупости вопроса.
- И что, платили плохо?
- Я же говорю, случай. Остановился я это как-то раз прямо у подъезда. Надо было забрать инвалида. Вдруг, объезжает меня «хаммер», и из него выкатывается какой-то колобок с золотой цепочкой в палец толщиной на шее, вразвалочку подходит и давай орать - убирайся, мол, это моё место. Я спокойно, даже вежливо – «хаммер» всё-таки – мол, инвалида заберу и уеду. Колобок полез в «хаммер», ну, думаю – успокоился. Вдруг, вижу, вылезает, а в руках какая-то палка. Думаю, пора доставать монтировку. Нагнулся я за монтировкой, а тут - Бах-Бах, передние стекла на меня и обсыпались. И так – Клац-Клац. Выглянул я из-за приборной доски, а колобок пытается перезарядить помповое ружье – заклинило у него что-то. Ну, выскочил я из скорой, в руках монтировка, а колобок, и откуда у него такая прыть взялась, буквально впорхнул по лесенке в «хаммер» и по газам. Я только и успел задний фонарь ему разбить. Вызвали милицию, и началась тягомотина: допрос, протокол, поиск свидетелей, следствие.
- И что, его не нашли?
- Нашли, только оказалось, что я всё неправильно запомнил. Помпового ружья не было, а было охотничье. И не стрелял он вовсе, а произошел самопроизвольный выстрел. Да, он виноват – перевозил ружье без чехла. А его задний галогенный фонарь, разбитый мной, стоит, чуть ли не столько же, сколько стоит целиком скорая помощь. Следак, по-дружески, посоветовал мне не доводить дело до суда, забрать заявление и оплатить ремонт «хаммера». А где такие деньги взять? Не знаю, говорит, где хочешь, возьми кредит, продай почку. Суда можно и не дождаться – братки крутые, и до суда еще дожить надо.
- И что?
- Что? Заявление я забрал, слезно просил прощения, пообещал этому козлу, что оплачу ремонт, только вот продам теткину квартиру под Питером.
- У тебя была тетка?
- Нет. Про то, что я детдомовский он уже знал, а вот про то, была ли у меня тетка или нет, он знать не мог. Пока он с братками это проверял, я уволился c работы и подался в Москву. У меня в Москве друган есть ещё с армии, вот так я оказался в морге – он в морге работает. Здесь в Москве я фамилию и сменил – чтобы не нашли.
- Ну да, будут разыскивать по всей стране человека, разбившего фару.
- Точно, за фару не будут, - и, помолчав, добавил: - Только вот, перед отъездом, я этот «хаммер» сжег.


******


Спальня профессора. Филипп Филиппович в халате на голое тело, сидит в кресле и блаженно курит сигару. На коленях у него устроилась Елена. Из одежды у нее только белая медицинская шапочка с красным крестом и пояс с черными чулками в крупную сетку, да черные туфли на высоком каблуке. Волосы стянуты в одну тугую косу.
- «Люби меня по-французски…»,- мурлычет она в стетоскоп слова, какой-то популярной песенки, устроив голову у профессора на плече.
- Ленчик, а у меня для тебя подарок, - отложив сигару, Филипп Филиппович взял со столика плоскую коробку и передал ее девушке.
Елена быстро открыла коробку и замерла, раскрыв глаза и рот.
- Вау, пеньюар, это мне?
- Тебе.
Глаза девушки заблестели, она выхватила пеньюар и прижала его к груди, лицо девушки засветилось от счастья. Вдруг улыбка сошла с ее лица, глаза наполнились слезами.
- Ну что такое, что случилось?
- Папик, ты такой добрый, такой добрый. Мне никто, никогда … а у меня беда! - выпалила она и разрыдалась в пеньюар.
- Ну-ну, какая у тебя может быть беда?
Елена приподняла лицо все в слезах: - Я, кажется, залетела!
- Ну, как же ты так неаккуратно? Не реви, не реви, никакая это не беда, мы это поправим. Так, сегодня у нас четверг, двенадцатое. Значит, Семен Карлович заступает завтра. Завтра подойдешь к нам в гинекологию к Семену Карловичу, я ему позвоню. И все!
- А может, инкогнито?
- А ты и так пойдешь инкогнито, представишься, скажем, так: Леся Украинка.
Девушка прыснула в пеньюар.
- Ты чего?
- Так, вспомнилось – свое, девичье. Папик, ты такой добрый, такой добрый, – голова девушки снова улеглась на плечо профессора, рука девушки с красивыми длинными ногтями медленно полезла за полу халата.
- Ладно, ладно – щекотно! Иди, примерь, - раздался шлепок по голой попке.


4


«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Пропал я, пропал. У-у-у-у-у...
Начиналось все плохо, а кончилось и совсем уж скверно. С утра налетела вьюга, сухая метель. Снег сечет глаза - в двух метрах ничего не видно. И согреться негде. Было бы чего поесть - было бы не так холодно. Сейчас бы хоть корочку хлеба выпросить у какого-нибудь прохожего. Но вьюга разогнала всех прохожих, и даже дворников».
«Дворники из всех людей - самая гнусная мразь. Человечьи очистки, самая низшая категория. Э, нет, позвольте. Хуже только швейцары. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. С утра, когда я пытался проскочить в подъезд, чтобы погреться, один такой живодер в позументе шибанул в морду щеткой, аж искры из глаз посыпались».
«Вьюга все же хуже швейцара. Вьюга укрыла всё снегом, стёрла все запахи, скрыла все звуки. Если б не вьюга, разве б я приблизился к повару. Чем я ему помешал? Неужели я обожру его, если в помойке пороюсь? Какая гадина – плеснул в меня кипятком. Эх, люди, люди»!
«Я людей по запаху различаю. Этот добрый, ему можно разрешить себя погладить, а за это он не поленится залезть в сумку и отломит кусок хлеба. Этот боится, что ты его тяпнешь, от него волнами пахнет страхом. А этот равнодушен, но пнет, если под ноги подвернешься. У повара был запах садиста – эти люди испытывают радость от предвкушения чужой боли. Только из-за вьюги я его поздно почувствовал. В память врезались его большие волосатые пальцы, казавшиеся синими из-за татуировок, и ещё его смех».
Стало темнеть. «Хана мне, до утра не доживу. Шерсть на боку слезла, сплошной волдырь. Живот пустой, прилипает к хребту. Всё, останусь в подворотне и больше отсюда никуда не пойду - тут и сдохну. Эх, поганая мне выпала смерть, вот бы вцепиться зубами в горло повара – за это и умереть не жалко». Навалилось отчаяние. На душе собаки было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как горошины, вылезали из глаз и тут же застывали.
В подворотню вошел гражданин, вернее господин – судя по добротному пальто, да и всё прочее у него было добротное. От господина пахло больницей и … Колбасой! «Ливерная – я узнал ее по запаху. Её ещё называют – собачья радость. Спрашивается, если это собачья радость, то зачем её портить перцем и чесноком. И зачем такому господину такая колбаса. Отдайте ее мне». Собака даже заскулила. Господин остановился и с интересом посмотрел на неё.
«Натурально, чудо возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, запах, победивший больницу, райский запах ливерной кобылы. Я чувствую, я знаю - в правом кармане пальто у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умоляю». Я пополз на брюхе к господину, обливаясь слезами, поскуливая и виляя хвостом. «Господин ведь даст мне колбасы. А в сущности - зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь»?
Загадочный молодой господин наклонился к псу и вытащил из правого кармана белый продолговатый пакет. Не снимая коричневых перчаток, раскрыл пакет и отломил кусок колбасы. И псу этот кусок. «О, бескорыстная личность!»: - У-у-у!
«Вот оно собачье счастье – мечтал о куске хлеба, а тут колбаса! - пес замер – Нужто правда, это мне, можно взять?»
- Фить-фить, - посвистал господин и добавил строгим голосом: - Бери! Шарик, бери!
«Какой я к черту "Шарик"? Шарик - это значит круглый и упитанный, а я лохматый, долговязый и рваный, шлейка поджарая, бездомный пес. Впрочем, называйте, как хотите, за такой исключительный ваш поступок».
Пёс со всхлипыванием вгрызся в колбасу и сожрал её в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез. «Ещё, ещё, лижу вам руку, целую штаны, мой благодетель»!
- Будет, пока что... - господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к собаке, пытливо глянул в глаза и неожиданно провел рукой в перчатке по загривку.
- А-га, - многозначительно молвил он, - Ошейника нету, вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. Фить-фить!
«За вами идти? Да хоть на край света! Гладьте меня по загривку, и даже заглядывайте мне в глаза. Чем выразить вам любовь и преданность - поцеловать в ботинок или лизнуть перчатку?»
Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял колбасу. Пёс света белого невзвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго, и этого вора прихватит с собой, и придется делиться. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался по трубе до второго этажа.
- Р-р-р... Га-у! - «Вон! Не напасешься деликатесов на всякую рвань».
Господин оценил любовь и наградил пса вторым куском поменьше.
«Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду. За вами буду двигаться, куда ни прикажете».
- Фить-фить! Сюда!
Господин уверенно шел знакомыми псу переулками. Шарик бежал сбоку и даже чуть впереди, не отрывая глаз от пакета с колбасой. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью - как бы не утерять в сутолоке чудесного видения в пальто и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении дороги он ее выразил. Пару раз лизнул ботинок и, расчищая дорогу диким воем так напугал какую-то бабу, что та села в снег. Господин оценил преданность и наградил пса очередным куском.
Господин прошел через ворота больнички. «Спрашивается зачем? Для него там нет прохода, неужто полезет в дыру под забором, в таком-то дорогом пальто?» Господин подошел к ангару или складу и своим ключом открыл дверь, вошел внутрь и включил неяркий свет.
- Сюда! Фить-фить! – гулкое эхо подхватило: - Фить-фить!
«Э, нет, позвольте», - Шарик остановился и попятился. Полупустой ангар навеял страх. Шарик с молодости не любил закрытых пространств. Однажды, будучи, фактически, еще щенком, он по ящикам запрыгнул в почти пустой мусорный контейнер. Есть было нечего, выбраться никакой возможности. Он скулил, кружил по контейнеру, прыгал, но допрыгнуть до края контейнера не мог. Больно били пакеты с мусором – это люди, не глядя, швыряли их в контейнер. Пакеты не давали возможности прыгать. Пес барахтался, выбираясь из-под пакетов, скулил и плакал от бессилия и, когда уже совсем отчаялся, вдруг понял, что, стоя на пакетах, он дотягивается передними лапами до края контейнера…
- Да не бойся ты, иди, - господин покрутил перед носом пса пакетом, из которого выглядывал кусок колбасы. Вид колбасы совершенно загипнотизировал пса и тот вошел.
- Погоди-ка, не вертись... Да не вертись, дурачок. Гм! Какой-то ты паршивый! Нет, не парши... Да стой ты, черт... Гм! А-а. Это ожог. Какой же негодяй тебя ошпарил? А? Да стой ты смирно!
«Это повар, каторжник повар!» - жалобными глазами молвил пес и слегка подвыл.
Дверь склада или ангара гулко закрылась. От этого звука псу опять стало страшно, и он даже поджал хвост и уши.
- Да не бойся ты, дурачок! – господин отломил кусок колбасы и бросил псу.
Колбаса подняла псу настроение, он жадно проглотил её и сел, и стал преданно смотреть в глаза господину, при этом яростно метя пол хвостом.
- Пошли Шарик, пошли, - господин пошел в глубь склада, мимо диковинных сооружений с множеством стеклянных трубок, в дальний закуток. Шарик засеменил за ним. Они вдвоем попали в узкий тускло освещенный коридор, одну дверь миновали, пришли в конец, а затем оказались в темной каморке, которая мгновенно не понравилась псу своим зловещим запахом. Тьма щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало, засияло и забелело. Господин погладил пса по голове. Пес расслабился и даже зажмурился. На шее защелкнулся ошейник.
Ужас прострелил пса до самого кончика хвоста. Вот так же однажды на шее сомкнулась стальная петля живодёра. Петля, прикрепленная к длинной палке, больно впилась в шею и перехватила дыхание. Чем больше пес упирался и шарахался из стороны в сторону, тем туже затягивалась петля. Вдруг земля ушла у него из-под ног – это живодёр приподнял его над землей и, раскачав, бросил через борт грузовика. Петля лопнула, видать, перетерлась от долгого употребления. Пес больно ударился о край борта грузовика и свалился на землю. Мгновенно вскочив, он юркнул под грузовик и ушел переулками.
«Э, нет, - мысленно завыл пес, - Не дамся! Понимаю, это меня в собачью больничку заманили. Сейчас изрежут ножами до смерти, отрежут мужское достоинство – теперь, рассказывал один знакомый пес, их людям пересаживают».
Пес извернулся, спружинил и бросился мимо господина в открытую дверь. Длинная цепь рванула его обратно, да так, что он влетел в стеклянный шкафчик с инструментами и пузырьками. Туча осколков усыпала пол, с верхней полки выпрыгнула пузатая банка с какой-то бесцветной жидкостью, банка грохнулась об пол и разбилась. Жидкость залила весь пол, он стал покрываться белесым туманом.
- Куда ты, черт лохматый? – кричал господин, хватая пса за заднюю лапу, - Стой же, скотина!
Пес вывернулся и с увлечением тяпнул господина повыше шнурков на ботинке. Господин охнул и выпустил лапу. Пес рванул в сторону, но, поскользнувшись на битом стекле, ткнулся мордой в туман. Сладковатый запах перехватил дыхание пса, и в голове у него завертелось, потом ноги сами собой стали отказывать, и он поехал куда-то криво вбок. «Это конец, - подумал он, валясь прямо на острые стекла, -Граждане люди, за что же вы меня, живодёры?»


«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! Пропал я, пропал. О, гляньте на меня, я погибаю. У-у-у-у-у...» Очнулся пёс ночью. Тусклый свет, железная клетка. Миска с водой и ещё одна, с какой-то жратвой. Есть не хотелось. Оглядел себя, все на месте – пока ничего не отрезали. Обожженный бок намазан кокой-то бурой мазью. Лизнул – «Брр, гадость. Что-то не так, не удаётся поднять уши. Ага, тугая повязка на голове. Ничего, это не ошейник и не петля, её-то я сорву. Вот только встану на ноги. Ноги не держат. Тело бьет мелкая дрожь. Надо оглядеться. Справа, на столике клетка, только маленькая. В ней копошатся две какие-то твари – то ли большие мыши, то ли маленькие крысы, но с длинным пушистым мехом и лысыми головами. Никогда таких не видел. Справа, давешний господин, в белом халате, пытается заснуть, развалившись в кресле. Ты у меня поспишь, как же. У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу»! Пёс попытался подползти к миске с водой. Замутило, перед глазами поплыли круги. Пол неожиданно рванул вверх и встал вертикально. «Смешно, право смешно. Господин в кресле сидит на стене, как приклеенный. Почему он не падает»?
Тело затрясли судороги. «Господин вскочил и прямо по стене подбежал к клетке. Лицо, его молодое лицо, совсем рядом. Вот бы славно было бы, напоследок, вцепиться зубами мертвой хваткой в это лицо. Сил хватило только на оскал. Лицо стало расплываться и меркнуть. Внезапно вернулся нюх. Странно, от этого живодёра пахнет жалостью и состраданием?» - и пес окончательно издох.