Граф

Автор: Аптекарь Закройте глаза и представьте, что вы — пёс. Красивый, упитанный английский бульдог, с отличной родословной и не в меру пафосным именем: Граф. Имя похоже на тот звук, которым собаки выражают недовольство, и, конечно же, отражает главную черту характера. Вы — агрессор, уверенный в своём превосходстве.
Поэтому, когда внезапный сквозняк доносит незнакомый запах — запах чужого человека, вы ощущаете, как закипает кровь. Вы подрываетесь с насиженного места, стремительно проноситесь по узким коридорам, шумно сбегаете вниз по лестнице и только у двери понимаете, что никого нет.
Перед вами свободный открытый проход в огромный светлый мир, пахнущий жарким, цветущим июльским полднем. Вы привыкли гулять с хозяином, но точно так же привыкли отвечать на вызовы судьбы решительно, с чувством собственного достоинства и превосходства. Оглянувшись по сторонам, вы убеждаетесь, что дом пуст и шагаете навстречу свету.
— Куда вы пойдёте теперь?
Знакомый голос вырвал меня из состояния транса. Я очнулся на плотном кожаном диване в кабинете своего психоаналитика профессора Александра Сергеевича. Здесь всё было обшито деревом: стены, пол и потолок. И от того довольно просторная комната казалась уютной и тёплой.
Здесь я проводил многие часы, пытаясь связать разорванные нити прошлого. Мои родители, да что там — всё моё детство — прожженное полотно, на котором невозможно угадать рисунок. Я столько раз погружался в воспоминания, столько раз возвращался в тот день, когда детство перестало быть счастливым, но тщетно.
— Ничего не получается, — осипшим голосом пробормотал я.
— Вы очнулись? — уточнил профессор.
— Да, — я кивнул. — Когда заканчивается вступление, теряется связь с Графом. Может быть, все эти образы лишь плод воображения?
— Возможно, Даниил, — согласился доктор. — Методика экспериментальная. Напоминаю, что вы первый, на ком я решился её опробовать. Но у нас больше не осталось вариантов, воспоминания Графа — единственная зацепка.
— Да, я понимаю.
— Давайте попробуем ещё раз, — предложил профессор. — Закройте глаза. Представьте, что вы — пёс.

***

Я просыпаюсь на пушистом синтетическом ковре цвета топлёного молока. Задние лапы обволакивает тёплое дыхание камина, из кухни тянется густой аромат жареных пирожков и жизнь кажется прекрасной. Хозяйский сынишка треплет меня за ухо, лупит по спине деревянным молоточком и смешно коверкает имя, произнося «Гаф», вместо «Граф».
Хозяйка умиляется, глядя на то, как юное дарование играется с большой доброй собакой и ни на секунду не сомневается, что от этой возни я получаю такое же удовольствие. Но на самом деле спина уже немного побаливает, а сильнее всего саднит то, что называется гордостью. Я не игрушка для детей, я собака.
Когда терпение заканчивается, поднимаюсь с любимого ковра и ухожу прочь из комнаты, чтобы ненароком не покусать малыша. Слишком уж он дорог тем, кого я должен любить и защищать.
В прихожей встречаю Хозяина, он курит трубку и пахнет табаком. Это совсем не то, что хочется ощущать спросонья, но Хозяин — человек святой и могущественный. Он протягивает мне огромную мозолистую ладонь, а я покорно облизываю пальцы. Он улыбается, вытирает их о брюки и уходит к супруге. Вспоминаю главную собачью мудрость: «не кусай руку, что тебя кормит» и многократно повторяю.
Прохожу по коридору, попутно заглядывая в каждую комнату. Вот детская, в которой спит Хозяйский сын. На полу разбросаны игрушки, на ковре пятно синей краски. Дневной свет почти не проникает сквозь плотные шторы. Деревянная кроватка стоит у стены, а у противоположной — коляска.
Над кроваткой развешаны фотографии бабушек, дедушек, братиков и всех остальных многочисленных родственников. Так Хозяин пытается привить малышу ценность семейных отношений. Каждый вечер они вдвоём садятся перед стеной и перечисляют всех поимённо. Тех, кто жив, и тех, кто умер.
Чуть дальше — спальня Хозяев. В ней всё привычнее — большой дубовый шкаф, аккуратно заправленная кровать, кружевные занавески. Зелёные полосатые обои и пластиковая люстра-шар. В углу стоит аккуратный трельяж, на котором рядами выстроены цветастые баночки с косметикой. На одном из боковых зеркал приклеена фотография Мерлин Монро. Хозяйка мечтает быть похожей на неё и даже называет себя под стать кумиру: «Мэри». Но до сих пор не приблизилась к идеалу.
Ещё на первом этаже есть кухня и санузел, куда мне заглядывать совсем не хочется. А на втором все комнаты закрыты, потому что ремонт там ещё не окончен. Хозяин ругает меня за то, что я постоянно приношу оттуда грязные кисти, или единственный молоток, который потом нужно искать по всему дому.
А я лишь хочу, чтобы он поскорее закончил работу, потому что до тех пор, пока в комнатах на верху не живёт кто-то из нас, их занимает чужак, чьё дыхание я слышу даже сквозь запертые двери. Мне не страшно, а вот малыш ночами плохо спит.
Я слышу из гостиной голос Хозяина.
— Мэри, — говорит он супруге, — сегодня за обедом, пока ты мыла посуду, Данила вспоминал бабушку Розу.
Хозяйка молчит несколько секунд, а потом отвечает:
— Не может быть.
— Точно говорю, — продолжает Хозяин, — он описал даже дом, в котором она жила, как будто видел его совсем недавно.
Я помню бабушку Розу гораздо лучше, чем Хозяйский сын. Меня познакомили с ней ровно два года назад, когда она уже не могла ходить и только лежала на узкой железной кровати, застеленной старым пожелтевшим бельём. В комнате, где она спала, пахло лекарствами, старостью и смертью. Хозяйка тогда училась в театральной школе, но, забеременев случайно, к бабушке Розе пришла за советом: оставить малыша или нет.
Роза велела оставить, и своим решением пустила под откос жизнь молодой актрисы.
Спустя восемь месяцев родился Данила, Роза успела лишь раз посмотреть на него и умерла на следующий день. Через полгода её дом снесли, а на его месте построили новый, в котором теперь живу я и мои Хозяева.
Малышу чуть больше двух лет, он радуется жизни и не знает, кому обязан всем, что было, есть и будет. Почти ничего не знает о бабушке Розе, не оставившей после себя фотографии, которую можно было бы прикрепить на семейную стену.
— Я ничего ему о ней не рассказывала.
Хозяйка раздражена. Она сидит в большом сером кресле, вяжет свитерок цветными нитками. Спицы движутся неравномерно, прерывисто, часто роняя петли, от чего Мэри злится ещё больше.
— Ты знаешь, — спокойно говорит Хозяин, — это и не важно. Бабушка Роза была замечательным человеком, повлиявшим на множество судеб, и Данила должен был когда-нибудь узнать о ней. И то, что ты рассказала ему …
Хозяйка резко встаёт с кресла, вязание летит в сторону и падает на пол возле камина. Данила не смотрит на неё, он увлечён игрой в солдатики. Пушистый ковёр в его воображении превращается в огромную снежную пустыню, а дюжина деревянных воинов — в великую армию.
Хозяйка выскакивает из комнаты и запирается на кухне. Из-за двери я слышу её голос:
— Ах, Роза, — поёт она, — спасибо тебе за внука! Гори в аду, старая ведьма.
Хозяин идёт вслед за супругой, оставив малыша одного в комнате. Он стучит в дверь и упрашивает Мэри не злиться, а из камина, тем временем, вылетает искра и падает на цветной свитерок.
Мэри носится по кухне, судорожно хватаясь за все дела сразу. Моет посуду, режет овощи к ужину, вытирает со стола пятно разлитого сыном чая и проклинает мальчика. Хозяин стоит под дверью и ждёт, когда ему откроют.
Хозяйка включает магнитофон на полную громкость, и нежный голос Мерлин Монро растекается по коридору, заполняет каждую комнату.
Пламя ползёт по шерстяным ниткам, тянется к синтетическому ковру, которому достаточно пары секунд, чтобы вспыхнуть полностью, поглотив в огне ребёнка и его деревянную армию. С порога гостиной я наблюдаю за своими хозяевами и понимаю, что простым лаем не смогу привлечь к себе внимание.
Тогда бегу к ребёнку, хватаю зубами край «снежной пустыни» и оттягиваю подальше. Малыш смеётся, представляя себя наездником, или даже погонщиком собачей упряжки. А мне достаточно того, что он в безопасности. И стоит только мне в этом увериться, как вдруг пламя на свитере гаснет, оставив недоеденными цветные рукава.
***

Я с трудом открыл глаза и уставился в потолок. За окном кипел полдень, но сквозь пластиковые окна не проникал ни один звук. Александр Сергеевич что-то записывал в блокнот, и шуршание затупившегося карандаша до краёв наполняло комнату.
— Вы знаете, — я говорил еле слышно, — кое-что мне удалось вспомнить.
— Что же? — профессор отложил блокнот.
— В тот день родители поссорились. Поссорились из-за меня.
— Вы так считаете? — удивился профессор. — Воспоминания Графа рисуют несколько иную картину событий.
— Да, но Граф был собакой. Что он мог понимать?
— А что поняли вы?
Я посмотрел в окно. По синему небу лениво ползли кудрявые облака-исполины. Вглядываясь в абстрактные фигуры, я пытался найти знакомые очертания, и, как в детстве, окунуться в океан фантазий. Но тяжёлые мысли не отпускали, прочно привязав меня к дивану.
— Мать не хотела ребёнка. И сожалела о том, что послушала Розу.
— Вы считаете, что были для неё обузой?
— Да, — выдохнул я, — и поэтому она ушла.
— Давайте повременим с выводами, сеанс ещё не окончен. Закройте глаза…

***

Время идёт, о бабушке Розе больше не разговаривают. Данила постоянно под присмотром кого-нибудь из взрослых. И лишь на короткие мгновения мы остаёмся с ним наедине.
Я всё ещё слышу чьи-то шаги на втором этаже и больше не ложусь спать у камина. Я сплю теперь только рядом с мальчиком, и просыпаюсь каждый час, чтобы проверить — всё ли в порядке. Ночи становятся холодными и тревожными.
Сегодня за окном гроза, и даже в промежутках между раскатами грома, я не могу расслышать ничего, кроме мелкой дроби дождевых капель, барабанящих по жестяной крыше. В плотном свете молний деревья отбрасывают чёткие, очерченные тени. Рисуют ими мистические узоры на тыльной стороне штор.
Данила спит. Со стены за ним наблюдают многочисленные родственники, живые и мёртвые. А ко мне из каждого угла тянутся чёрные нити холодного, сковывающего страха. Этой ночью я жду самого худшего, и оно непременно случится.
В комнате над нами тяжёлый предмет падает на пол и шумно катится к стене. Ударившись о преграду, он замедляется, огибает её и катится дальше. Останавливается он, только достигнув угла комнаты.
Я слышу, как скрипит, открываясь, дверь на втором этаже. Смотрю на кроватку, на стену с фотографиями и молю все высшие силы придать мне смелости. Но высшие силы с собаками не общаются. Хватаю зубами остатки своего достоинства и выскакиваю в коридор, навстречу опасности.
В коридоре стоит Хозяйка, взгромоздив топор на хрупкое белое плечо. Белая же сорочка спускается ниже колен и практически скрывает тело, отчего во мраке женщина похожа на привидение. Мэри что-то шепчет, разговаривая сама с собой, но, завидев меня, повышает голос.
— Я говорила старой карге, что не хочу детей. Но она заладила: роди для меня внука, я заберу, воспитаю сама. А потом сгинула!
Мэри делает несколько шагов ко мне.
— Нет, так не пойдёт, — говорит она, — обещала, пусть забирает.
Ещё шаг и я начинаю рычать, приняв угрожающую позу.
Разбуженный звуками из коридора, поднимается Хозяин. Он выходит к нам и непонимающе смотрит на супругу.
— Мэри, что случилось?
— Заткнись! — скалится Хозяйка. — Ты тоже хорош! Бабушка Роза, бабушка Роза! Я ненавидела эту старую дуру! Она всю молодость у меня отняла!
— Мэри, ты о чём?
Хозяин подходит к ней, протягивает руки, но вместо объятий, получает обухом топора по голове. Обмякшее тело сползает по стене.
— Ничего не случилось! — кричит Мэри и поворачивается ко мне. — Пойми, бабушка Роза хочет забрать малыша к себе. Она обещала, пусть сдержит обещание.
Хозяйка улыбается, проходит мимо меня и сворачивает в детскую. Малыш крепко спит, не замечая ничего, что происходит в доме. Мэри подходит к кроватке, замахивается топором…
Я никогда не думал, что любить и защищать мне придётся не Хозяев, а маленького проказника, которого всегда считал довеском к семье. И никогда не предполагал, что вцеплюсь зубами в нежную кожу Хозяйки, а она без сожаления ударит меня топором, отчего нестерпимая боль растечётся по телу.
Не думал я, что из последних сил наброшусь на хрупкую Мэри, повалю её на пол и вопьюсь острыми зубами в горло. И взгляд её, полный боли и страха, потухнет. Навсегда.

***

— Это невероятно, — произнёс я, очнувшись.
Александр Сергеевич молчал, только карандаш царапал бумагу. Солнце клонилось к закату, облака рассеялись, и небо опустело. Оно наполнилось кровью, в которой утонуло моё детство.
— Столько лет прошло, а мне только сейчас открылась правда.
Я уставился в потолок, словно на огромный экран, и раз за разом просматривал повторяющийся момент: в свете внезапной молнии блестит лезвие топора, опускается и насыщается кровью. Белые клыки мелькают, рвут сорочку, рвут кожу. Я видел, как умирает мама, и видел Графа. Его душа осталась охранять меня.
— Это огромная трагедия, Даниил, — сказал профессор. — Мне очень жаль…
На мгновение он замолчал, обдумывая следующую фразу. Но мне не нужны были его слова, я хотел лишь одного и попросил об этом:
— Помогите отпустить Графа.
Профессор не ответил. Я повернулся и встретился с ним взглядом. Немолодое лицо, к которому я так привык за эти годы, застыло в выражении недоумения.
— Хотите, чтобы я связал вас ещё раз? — наконец спросил Александр Сергеевич.
— Нет, — я поднялся с дивана, подошёл к столу, — вы должны пойти со мной и открыть дверь.
— Почему я? — он смотрел на меня с интересом. — Вы можете сами.
— Нет. Вы пахнете иначе. Вас он будет преследовать, а от меня не отойдёт.
Профессор откинулся на спинку кресла.
— Что я должен делать?
— Закройте глаза…

***

Прошло много лет с тех пор — изменился я, изменился мир вокруг. Кажется, что стало холоднее, но может быть, даёт о себе знать оледеневшее сердце. Зато теперь мне открыты все двери, я хожу по дому, словно Хозяин и каждую комнату могу считать своей.
Я — страж этого дома. Красивый, упитанный английский бульдог. С великолепной осанкой и превосходной родословной. Характер стал жёстче, взгляд — пронзительнее. Я агрессор по имени Граф. И стоит только сквозняку донести до меня посторонний запах — запах чужого человека, я тотчас срываюсь с места, несусь по узким коридорам и по лестнице — вниз, к входной двери.
Но там никого нет.
Дом пуст, а дверь распахнута настежь. Предо мной открытый проход в огромный светлый мир, пахнущий жарким, цветущим полднем. Я смотрю по сторонам и шагаю вперёд, навстречу свету. Туда, где мне давно пора быть.