Цветы на скале

Автор: Kyкycик В нашем деле главное – вовремя смыться.
Итогам хохляцких перевыборов посвящается.

Цветы на скале

Моя сетевая кличка была КусокГавна. Ныне я иеромонах нововыстроенного Тальменского мужского монастыря Нерукотворённого Спаса. Решение принять постриг было принято мною ещё три года назад от великой скорби и безысходности в предвидении конца пути рассейского. И хотя поначалу мне трудно было привыкнуть к церковным канонам, а слова вроде "окормление" и "неупиваемая чаша" пробивали на ржач, но я принял всё как должное, как часть системы, в которую хотел влиться. Жизнью моей стал монастырский быт, молитвы и службы. Новый, 2008 год, я встречал с чeрной братией. Вообще-то Новый год светский праздник и благопристойнее было бы встречать его по православному календарю, как и Рождество, но епископ наш, отец Феодор, не был слишком суров. В трапезной в одном углу стояла новогодняя елка, а в другом - телевизор, который, правда, включали только 2 раза - в 0 часов по местному времени и по Москве.

ВВП выступал с новогодним поздравлением, говорил об ВВП, который наконец-то удвоился... Я мало что в этом понимаю, и не вижу особой разницы между средней зарплатой в 200 долларов в 2004 году и обесценившимися 300-400 в нынешнем, но, стыдно сказать, почему-то нравилось, что Чубайс попал за решётку, а Березовский с Абрамовичем исчезли при невыясненных обстоятельствах. Еще мне нравилось умение президента легко рассуждать о любых проблемах, (которые, к сожалению, он вряд ли способен был решить) его вменяемость, выгодно отличавшая его от экстремистских лидеров, не просчитывающих ситуацию дальше одного шага вперёд…

Вино постепенно делало своё дело. За столом завязался негромкий разговор обо всём, но более всего в эту страшную ночь мне запомнился вялый спор между иеродиаконом Михаилом и архидиаконом Александром. Отец Александр, всегда отличавшийся мрачным нравом, то ли в подпитии, то ли будучи просто не в духе, сказал горькие слова о том, что разуверился он в людях, ибо сами они ничего не решают и несмотря на то, что невесть что о себе думают, на деле стоят недорого, являясь рабами накопленного капитала.

"Ничтожный, легко возобновляемый ресурс", - сказал он. Отец Михаил возразил в традиционном духе, мол, все земные блага созданы людским трудом, а люди просто еще не научились жить в любви друг к другу.

- Э, батюшка, да сказки всё это - усмехнулся Александр, подперев кулаком бородатую щеку, - Не было на Земле любви никогда и не будет; ни в природе, ни между людьми, ежели только это не половые и родительские чувства, ни между государствами. Исключения заставляют нас умиляться, не потому ли, что все мы знаем правила? Вина слабых в том, что они слабы, вина бедных в том, что они бедны, и нет им пощады от сильных. Вот и нам скоро придет конец, сожрут нас наши богатые соседи...

- На что это им?

- Да просто чтоб под ногами не путались.

- Вряд ли. Не посмеют. Боятся они нас.

- Чего нас бояться, разорённых. Это раньше боялись, когда заставляли весь доход, малой доли ренты их равный, на оружие тратить - а так ведь никогда не разбогатеешь, но теперь, когда мы вроде друзья, наши-то деньги экономят, нового оружия не заводят, они же сколько тратили, столько и тратят. И повод для войны уже давно ищут - то им не так, другое не эдак. А помнишь, как Ельцину всё прощали? И Украину они тоже неспроста к рукам прибрали...

- Иди уже спать, Сашко, успокой ожесточённое сердце молитвой и иди спать. Бог милостив, да и люди войны не допустят, не хотят они ее.

- Люди... Народы богатые лишь себя людьми именуют, причём богоизбранными, остальные для них - прах. Погрязшие в гордыне сердца всегда открыты злу. Диавол, войны разжигающий, всегда на стороне денег, а Бог (прости меня, Господи, ежедневно к тебе в молитвах обращаюся) не защищает слабых на земле, только в царствии своем. Миряне же в заботах, в веселии грешном, в совокуплении с девами, не способны предугадать исхода, как неспособны предугадать муравьи, что плеснет лесник на их муравейник бензином и чиркнет спичкой, чтоб не досаждали близостью к его сторожке.

И нёс отец Александр далее свою жуткую ересь о том, что мирянам пора учить английский, а нам - постигать основы католицизма, и слова его запали мне в душу, ибо не знали мы, что война уже началась. А когда он замолк, погасло электричество и во тьме, озаряемой лампадами и свечами на столах, услыхали мы далекий вой воздушной сирены и еще нечто, напоминающее вой снарядов из фильмов про войну.

Белый слепящий свет залил трапезную. За окнами стало светлее, чем в самый ясный день, потом свет стал меркнуть, наливаясь заревом заката, потом вспыхнул вновь, и эта световая пульсация продолжилась. И хотя в моих глазах плавали круги, как после фотовспышки, я всё же успел заметить, наяву, а не во сне или старых хрониках, встающий гриб атомного взрыва километрах в десяти к северу-западу от нас, и в его багровом свете отца Александра, указующего в окно и что-то кричащего. Тяжелый удар потряс монастырь до основания, осыпав нас штукатуркой, и все мы попадали на пол, как на забытых уроках НВП, и кто-то дёрнул отца Александра за рукав, и он тоже упал. Грянул неслыханный гром, а вслед за ним ещё череда громовых раскатов, ударная волна выбила стёкла, повалила елку и сбросила посуду со стола. Помещение наполнилось ледяным паром (на улице было -27).

Немного придя в себя, я приподнялся на локтях и стал на колени прямо на битой посуде, в ушах звенело. Ядерный гриб в оконном проёме угасал, ночь полыхала зарницами и полнилось грохотом.

Мы помогли друг другу подняться, и путаясь в рясах, выбежали во двор. Зарядившее с вечера ненастье куда-то исчезло, тучи остались только на юге, и полная луна освещала картину вселенского разрушения. Мы были букашками в сказочном саду растущих атомных грибов. Только со стороны Искитима их не было, но однако, он тоже горел. Шляпка ближайшего гриба уже улетела за редкие облака, а со стороны Бердска виднелись еще пять таких же. Там, куда мы смотрели, снега не было вовсе - лишь красный дым пожарищ, а вБердском заливе словно начался ледоход. Отец Сергий достал сотовый, но сети не было. Посёлок гудел, как растревоженный улей, слышались крики, женский визг и плач.

У нас в монастырском хозяйстве было 4 машины - бортовая газель, бывший армейский уазик-купе, "Хайс" и "Волга". Мы завели их, погрузились и поехали в Искитим. Две машины остались там, а две, в одной из которой был я, поехали в сторону Бердска. Три дня и две ночи мы вместе с народом разбирали завалы и возили в больницы раненых. В Новосибирск никто из наших так и не попал.

В Бердске весь снег растаял и замёрз вновь, образовав на дорогах каток. Утром пошёл снег, но лучше от этого не стало. Панельные строения на окраине ближе к эпицентру рассыпались как карточные домики, кирпичные просто обрушились. Из всего увиденного мне особенно запомнился один дом, в который мы вошли на второй день после бомбардировки: Это был двухэтажный коттедж из итальянского кирпича, выходивший фасадом на север, как раз в сторону воинской части, над которой взорвалась боеголовка минитмэна. Перед крыльцом дома стояли заснеженные обгоревшие остовы трёх автомобилей: "десятки", праворульной Хонды и еще какой-то хрени. Поломанные яблони обуглились с северной стороны; по всему саду валялись листы обгоревшей зелёной металлочерепицы, сорванные ударной волной. Остатки обугленного деревянного каркаса провалились внутрь дома. Пожар, оставивший черные полосы сажи над окнами, через какое-то время был потушен или прекратился сам собой. Прогоревший деревяный забор был повален в нескольких местах, так что мы без труда вошли внутрь.

По всей видимости, в момент взрыва в доме шла новогодняя молодёжная тусовка: два обугленных трупа в спальне на втором этаже раскрывали тему ебли в сгоревшей койке, в комнате, усыпанной щепками и битым стеклом, под завывания ветра, нанесшего снег через выбитые окна и щели кровли. В другой комнате по-видимому, фтыкали в интернет: пальцы одного из трупов впаялись в лужу пластмассы с загадочными металлическими скобками, составлявшими клавиатуру; его лопнувший от жара череп покоился рядом с кинескопом монитора на обугленном столе из ДСП, который, видимо, горел плохо из-за входящей в его состав формальдегидной смолы. Помогать здесь было некому; если в северных комнатах и остались живые люди, то их, скорее всего, увели побывавшие тут мародёры, вынесшие из дома всё ценное.

По версии западных СМИ, их заряды были экологически чистыми: проникая глубоко под землю, они вызывали разрушительное землетрясение и ничего больше; русские же ракеты по-старинке бесчеловечно рвались над поверхностью земли, сжигая всё живое и заражая территорию радиоактивным выбросом. На деле же и те и другие действовали одинаково. Учитывая законы физики, конструкторы позаботились о том, чтоб механизм ядерной боеголовки, неизмеримо превосходящий по сложности обычную, преждевременно не вышел из строя при ударе о скалу, трёхметровую бетонную плиту, или просто промёрзший грунт. Датчик удара подрывал бомбу в случае достижения критического порога перегрузок, не дожидаясь ее заглубления. Да и насколько надо было ей заглубиться, чтобы взрыв не вырвался наружу - метров на 40-50, не меньше? На такую глубину боеголовка зашла бы, как нож в масло, разве что в песок песчанного карьера, да и то летом. Я же видел вспышки своими глазами - все ракеты, упавшие в нашем округе, взорвались на земле.

Страна подверглась массированному ракетному обстрелу. Секретная операция под кодовым названием "Flowers on the rock" началась в 22:00 по Гринвичу. В Москве в это время был час ночи, у нас - 4:00, в Америке - день или вечер. Ракеты стартовали с кораблей, атомных субмарин, патрулировавших у границ России тяжелых бомбардировщиков, с натовских баз в Западной и Восточной Европе, Прибалтике, Турции, с территории Украины, и непосредственно из США. Всего около 4500 ракет разного радиуса действия, в том числе и крылатых, из них 500 - с ядерными зарядами. В Европейской части России ядерное оружие почти не применялось – был шквал обычных ракет, основной ядерный удар был нанесён по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Провинции досталось сполна, Москва и Петербург пострадали слабо. С российской стороны было запущено всего тридцать или сорок ракет, из которых цели достигли не больше пяти, и ни одна из них не попала в большой город. Ущерб, нанесённый их воинским частям, был успешно раздут западной прессой до размеров национальной катастрофы, подняв волну ненависти, в которой скупые сообщения о жертвах в России просто утонули. Вообще, в первый момент Европа содрогнулась от содеянного США, там даже прошли какие-то митинги, но скоро всё сошло на нет, уступив место призывам думать о том, как жить дальше. Авиация и флот России был практически уничтожен и ВВП подписал указ о прекращении военных действий, фактически капитулировав. Третья Мировая завершилась победой Америки, так по-настоящему и не начавшись. Жизнь продолжалась.

- Я грешен, батюшка.
- Все мы грешим, сын мой. Поведай, что у тебя на душе?
- Убийство, батюшка, убил несколько человек... своих... солдат нашей роты... вместе с майором Трубяченцевым... они были предатели, батюшка, они не выполнили приказ... У них на уме были только деньги и бабы, всё бессмысленно, говорили они… Когда мы с капитаном Ольгиным поняли, что совладать с ними не удастся, то напоили и расстреляли их пьяных... там же и зарыли в лесу…

Конечно, я мог бы ответить этому бывшему капитану что-нибудь типа: «Ты воевал, сын мой, ты исполнял приказ, ты ведал, что творишь, Бог простит, ступай с миром и т.д.», но вместо этого я произнес следующее:

- Что я могу тебе сказать, солдат? Ко мне каждый день приходят люди со своими бедами, и мне нечем их утешить. От них я узнаЮ, что сказал на ломанном русском Буш-младший в записи с борта самолёта-транслятора над развалинами Новосибирска, от них я узнаю, что происходит в Москве, где к власти демократическим методом пришло проамериканское правительство, от них я узнаю о партизанских отрядах, расстрелянных крылатыми ракетами и «Апачами», о целом районе Иркутска, стёртом с лица земли… да мало ли что я слышал за эти полгода… Меня не интересует Москва с Питером, из которых, по-видимому, сделают второй Гонконг, но что будет с остальной страной? Как жить дальше, солдат?

Капитан долго молчал, потом сказал:
- Вам, батюшка, надо оставить монастырь, и поехать со мной на север области. Мне кажется, я смогу вам помочь.

Через три дня мы вдвоем с отцом Александром, оба уже в мирском платье, стояли на опушке леса и глядели на три Тополя-М, укрытых поверх маскировочной сетки еще и плотным слоем хвороста.

- Они летают над нами почти каждый день, - с усмешкой говорил седой капитан, - Плюс, не сомневаюсь, сканирование местности со спутников. Но раз не заметили зимой, то сейчас тем более. Я слышал, Буш отменил режим полной боевой готовности для ПРО? Это хорошо – значит, самое время. Через две недели 4 июля, День Независимости. Это хороший повод. И очень хорошо, что вы здесь – нам с Семёнычем вдвоём не справиться, эти – там (он махнул рукой в сторону грубого деревянного креста), а положиться не на кого, гавно - люди, второй раз рисковать не будем. Я тут от нечего делать рассчитал координаты и по Нью-Йорку и Вашингтону, но надо выбрать что-то одно, так больше вероятности, что из девяти боеголовок хотя бы одна долетит до цели. Если смотреть с точки зрения максимального ущерба, то лучше Нью-Йорк, но в Вашингтоне правительство. Как вы считаете?
- А Пентагон в Вашингтоне?
- Да.
- Тогда пусть будет Вашингтон. Можно сделать так, чтобы ракета попала прямо в Пентагон?
- Предоставьте это мне. Я, вообще-то, и сам подумывал о Вашингтоне…

Вот ,собственно говоря, и все. Две недели прошли и все приготовления закончены. Теперь осталось только позаботиться о том, чтобы как можно быстрее свалить с места запуска. Погода нам благоприятствует – с вечера бушует гроза и ливень как из ведра – можно не опасаться ни спутников, ни вертолётов, ни лижущих жопу новой власти продажных полицейских с патрулями. Маскировка сброшена, три Тополя подняты и смотрят в зенит, УАЗик с полными баками стоит заведённый в ожидании старта. И я, и Сашка, если останемся в живых, ещё рассчитываем вернуться в монастырь. Возможно, там мне прийдется по новой проходить трёхлетний испытательный срок, но это неважно. Вы же на всякий случай прощайте и да свершится задуманное, аминь.

Ваш КусокГавна.