Пустые формы

Автор: Rassvetoff A. Rassvetoff

П У С Т Ы Е Ф О Р М Ы

Я изгоню метлой поганой
Все чувства светлые. Долой!
Я вытру пол избитой, рваной,
Но все еще живой мечтой.

Поэт, чье имя мы уже никогда не узнаем

-1-

Грязные, потертые штаны. Низ совсем истрепался – нитки бахромой торчат во все стороны. Кожаные ботинки давно потеряли форму; они сбиты и исцарапаны. Но их приятно и привычно чувствовать на ногах. Куртка давно превратилась во что-то кошмарное, дырявое как сито. Вот рубашка мне определенно нравится – теплая, шерстяная, мягкая на ощупь, ласковая. Тело в ней отдыхает. Руки грязные. Волосы забыли, что такое вода и мыло. За плечами болтается замызганный мешок, когда-то называвшийся рюкзаком. В нем не так много вещей: зимняя вязаная шапка без бубона, перчатки (у левой на безымянном пальце дырка), початая бутылка водки, полбуханки черного хлеба, железная кружка, потрепанная общая тетрадь на спирали (в ней полно неразборчивых каракулей), пара ручек и карандашный огрызок. Не густо. Денег мало: на пачку «Примы», пару булок хлеба и бутылку самого дешевого пива (если отказаться от одной булки хлеба). Во внутреннем кармане лежат спички, пачка «Друга» с пятью-шестью сигаретами да ключи от засраной квартиры на другом конце света. Красные от недосыпания и очередного перепоя глаза, обведенные черными кругами, извергают мегатонны усталости, голода, безумия и чего-то еще, не очень разборчивого.
Это я иду по грязным апрельским улицам неродного города. Ни образованья, ни работы, ничего… Только свобода, давно уже превратившаяся в остоебеневшую тюремную камеру с сырыми заплесневелыми стенами, вонючей парашей и ублюдочным козлом-соседом, норовящим выебать тебя в жопу. Что с того, что светит солнышко? Оно светит и мне, и проститутке, и бандиту, и вонючему мажору, и бабке, и дедке. Даже кошке с собакой оно светит. И птичкам, которые срут нам на головы. Оно светит всем, а значит – никому. Какое подхалимное солнышко у нас, однако! Тварь лицемерная. Никому нельзя верить в наше время. Да и во время наших родителей (то есть когда мы не очень здоровыми сперматозоидами скакали как идиоты в тестикулах наших любимых пап) было так же. И во времена наших детей (то есть когда в наших тестикулах будут извиваться в кретиническом танце черви) ничего не изменится. Замкнутый круг. Ни входа, ни выхода. Но нельзя же сидеть на месте, черт возьми! Чтобы жить, нужно двигаться. Вот я и двигаюсь по улицам, полным грязи и людьми, не получая от жизни никакого удовольствия. Делать-то все равно больше нечего!
Сейчас самая середина дня, выходной. Но я не вижу ни одного человека рядом с собой. Никого нет. Людей не существует. Странная пустота царит вокруг меня. Она была бы невыносимо нудной, если бы ее не расцвечивали призраки моих мыслей, воспоминаний, образов, навиваемых тротуаром, стенами домов, теплым весенним ветром и почками на деревьях. Мимо меня проходят безликие тени, на которые я боюсь смотреть прямо.мне страшно увидеть в них себя, каким я мог бы стать, если бы… Я боюсь их ответного взгляда, в котором накопился двадцатилетний запас презрения, как моего собственного, так и чужого. Пылающие инфернальным огнем глаза теней, это проклятое зеркало, которое испепеляет смотрящего в них шокирующей истинностью отражения. Вокруг меня одни призраки. Может было бы лучше, если бы пустота была бесцветной и безвыразительной? Так было бы спокойней. Или упокойней? Наверное, такая пустота поглотит меня, когда придет смерть.
Ботинки чавкают по бессмысленно-веселой весенней грязи. Перед глазами ползут одна за другой лужи, мусор, бросаются мне прямо под ноги. Ярко сверкают солнечные блики. И нос чего-то чует. Я изо всех сил пытаюсь понять, чего, но у меня не получается. Какая-то смутная догадка пытается прорваться на поверхность. Зря. Ничего у нее не выйдет. Я бездумно плетусь из ниоткуда в никуда. Просто совершаю какое-то действие.
Иногда мысли обращаются к потрепанной тетради в мешке, который когда-то был рюкзаком. Иногда к еде или сигаретам. Потом мне вдруг хочется выпить, а еще через какое-то время присесть где-нибудь. Потом снова приходит на ум тетрадь. Я практически не думаю об одном из моих главных сокровищ, книге формата 70-100 1/32 (336 с., доп. тираж 7000 экз., печать офсетная, усл. печ. л. 13,7, гарнитура «Петербург» ит. Д.), лежащей в правом кармане куртки. Несмотря на то, что она превратила меня и мою жизнь не понять во что, я забываю о ней, когда выхожу на улицу. Но в то же время я никогда не расстаюсь с ней. Она такая же часть меня, как руки и ноги. Меня куда больше волнует тетрадь. Что в ней? Все самое лучшее, что мне удалось сделать за последние десять лет. То есть практически ничего. Но это ничего дороже мне даже собственных тестикул (я уже не помню, когда в последний раз заставлял их работать по назначению).
С крыш опять капает. Недавний дождик (холодный, сволочь!) постарался. Брызги летят мне в лицо, заставляют моргать. Они такие крошечные! Но как явственно и недвусмысленно ощущает их кожа! Истинно чудо природы. Полная хрень.
На всем белом свете, наверное, не сыщется человека, воняющего сильнее, чем я. Обычно люди не замечают запаха, исходящего от их тела. По крайней мере они так говорят. Может быть, они пытаются таким образом оправдать себя? Не знаю, как другие, но я в последнее время стал замечать, что попахиваю. Очень даже сильно. Почему это должно меня волновать? Ведь никакого дискомфорта я не испытываю. А что подумают другие, меня не волнует, ведь они видят меня считанные секунды. Уже через пятнадцать минут им не удастся вспомнить мое лицо. Я даже делаю им одолжение тем, что воняю. Пусть почувствуют аромат несостоявшегося гения. Сегодня, когда я ехал в автобусе и замечал взгляды благополучных горожан, полные отвращения, мне было очень весело. Я испытывал настоящее мазохистское удовольствие от их открытой неприязни. Кондукторша даже сделала попытку выгнать меня. Я молчал в ответ на все ее реплики. В конце концов, она плюнула и оставила меня в покое. Самое забавное то, что ее никто не поддержал, хотя все были с ней согласны. Так вам! Мучайтесь и страдайте от собственной воспитанности и вежливости. Мыться я не собираюсь до тех пор, пока моя вонь не осточертеет мне самому. Как только меня начнет тошнить от нее, я соскребу с себя тонны грязи и спущу их в канализацию, чтобы они смешались с природой и грязью других людей.
Меня беспокоит только чешущаяся голова. Зуд разъедает кожу. Но если постараться не обращать на него внимание, то он причиняет не так много проблем. А если снова пойдет дождь, он смоет грязь. Пусть всего чуть-чуть, зато станет легче. Все не так уж страшно. Тем более, что зуд не идет ни в какое сравнение с тем, что твориться у меня внутри черепа. Вот это уже по-настоящему мучительно. Когда-то, очень давно, чесотка в мозга заставляла меня что-то делать. Я целыми днями, иногда и ночами, засиживался за столом, пытался что-нибудь сотворить. Она заставляла меня придумывать новые идеи и экспериментировать. Сейчас она не стала слабее. Но мне не дают пойти у нее на поводу разочарование в себе (я оказался куда ничтожнее, чем думал) и знание того, что ничего не получится, как ни старайся. Такое тяжело терпеть. От злости на себя я начинаю пинать мелкие камешки, крышки от пивных бутылок и пустые пластиковые пакеты.
Призраки. Они повсюду. Им никогда не удастся обрести плоть, потому что они порождены тоже призраком. Мысли, чувства, впечатления переживания. Мертвая в зародыше лирика. Пустота, возникшая в пустоте, и обитающая в ней же.
Надежда? Она возникает каждый раз, когда я вижу пред собой чистый лист бумаги. И умирает как только я напишу на нем первое слово. Что тут еще можно сказать?…
…Уверен, что когда приду домой, первое, что я сделаю, это достану из своего мешка бутылку водки, открою ее, достану стакан и наполню его. А может быть отхлебну прямо из горла. Не важно. Я залью прозрачное зелье в глотку и даже не стану закусывать. Зачем портить удовольствие? Потом я закурю сигарету и завалюсь на диван. Меня быстро развезет, потому что желудок пустой. В любом случае, мне его нечем набить. Какое-то время я буду валяться, пялиться в потолок или окно, очень умно, философски размышлять о жизни, о своем месте в ней и всякой другой чепухе. Потом перейду к литературе, прозе, поэзии, вспомню классиков и своих бывших знакомых, сочинявших что-то хорошее и не очень, начну сравнивать, задумаюсь о себе и мне снова станет тошно. я сделаю еще пару глотков из бутылки или стакана, чтобы отвлечься, но меня развезет еще больше, и я еще сильнее загружусь. Может быть перечитаю собственные опусы, поражусь или тут же возненавижу, как обычно. Подумаю о своем главном сокровище, почувствую болезненный укол зависти и восхищения. Потом достану заветную книгу, формата 70-100 1/32, 1998 г. издательства, потрепанную и замусоленную, наугад открою ее и стану читать. Мое сердце будет обливаться кровью. Я буду мучиться, потому что это великолепно, но принадлежит не мне. Я буду скрипеть зубами и восхищаться, искренне, от всей души. Чтобы немного притупить боль, я снова приложусь к бутылке и закурю. Мне захочется воплотить свою боль в некий образ. Сяду за стол, достану чистый лист бумаги и с благоговейным трепетом наклонюсь над ним с ручкой в руке. Начну перебирать в голове слова и фразы, чтобы найти нужные. Если мне повезет и я найду, то с жадностью запишу и тут же засомневаюсь в их правильности. Там, глядишь, с грехом пополам родится и вторая строчка. Как всегда у меня будет цель, но не будет средств к ее достижению. Я исчеркаю весь лист, пытаясь быть небанальным, ясным и интересным. У меня как всегда ничего не будет получаться. Я выйду из себя, выброшу лист к чертовой матери и снова обращусь к бутылке. Весь вечер, до полного отупения я буду писать и пить, пока не вырублюсь. А потом начнется новый день, мало чем отличающийся от предыдущего. Поражение будет следовать за поражением. Сколько их уже было! И сколько их будет. Вот и вся надежда.
Я по-прежнему бреду, тупо глядя перед собой. Мимо проплывают ряды магазинов, продающих водку, жратву и шмотки. «От Петра Ильича». «Аптека». «Новый город». «Чако» (какое глупое название!). «Анастасия». «Имидж». «Коала». «Все для дома» (и ничего для души). Куртки, дубленки, кардиганы, свитеры, кожа, дерматин, лайкра, ткани неизвестных мне видов. Косметика, макияж, хороший и совершенно безвкусный. Духи, дорогие и не очень. Одеколон. Жвачка. прически, стоящие бешеные деньги и простые стрижки. Солнцезащитные очки и щурящиеся глаза: серые, карие (их больше), зеленые, голубые, хер пойми какие. Тугие джинсы, врезающиеся швом в промежность, подчеркивающие не только стройность или кривизну ног, плоскость или округлость задницы но и общий внешний вид пизденки. Зачем тогда вообще что-то надевать? Ходили бы так, выставляя половые губы наружу. Мужские джинсы, мешковато висящие и туго обтягивающие мощные бедра, мужественно бугрящиеся в паху. Рубашки под куртками, футболки, топики (в апреле?!), кофточки, лапсердаки всяких разных покроев, цветов, фасонов и цен, стягивающие мужские и женские груди(некоторые бы пощупать мой свернутый на бок нос пугает все эти шмотки облепившие молодые и старые тела хотя даже бы нос был в порядке все равно становилось бы страшно противно не обижаюсь не расстраиваюсь у меня есть руки они знают что делать от воздержания я не умру когда у меня в последний раз была баба уже не помню ни одна самая паршивая опустившаяся бичиха не трахнулась бы со мной и за пузырь правда я не стал бы предлагать воротит от этих уродин не меньше чем их от меня о нормальных тетках не стоит и говорить). Гиперсексуальные малолетки скулящие по поводу того, что «пацанам одного надо», но одевающиеся как шлюхи, настоящие секс-бомбы без заряда. Тупые прыщавые подростки постоянно жующие жвачку, пожирающие глазами своих подруг, девок, проходящих мимо, замужних дам и скучающих проституток на углу. Готовы захлебнуться спермой. Все это не имеет ко мне никакого отношения. Все нереально. Это только безликие и прозрачные тени, мимолетные образы, порожденные уставшим воображением. Hollow shapes. Пустые формы.
Хочу куда-нибудь присесть. Ступни и крестец начинают ныть. Нужно отдохнуть. Ищу взглядом какую-нибудь лавку или скамейку неподалеку. Оказывается, их здесь много. Вон на той аллейке, под деревьями и фонарями стоят ряды. Но они все заняты. Свободных нет. Еб твою мать. Куда ж сесть-то? Вон там, под акацией, удобный бордюрчик. И почти никого нет. Подойдет. Чавк-чвик-чвяк-шлеп-чвяк-швик-хлюп. Сажусь. Сухо и уютно. Бордюр холодноват, но это ерунда. Вынесу как-нибудь. Ну, можно расслабиться. Как сильно истрепался рюкзак. Какого он был цвета? Кажется, темно-синего. Уже лет пять, наверное, ношу его. Старый боевой друг, побывал со мной во многих местах. Сейчас так сразу и не скажешь, какого он цвета, - затертый, застиранный, да еще и грязный. Пожрать, что ли? Почему бы и нет. Хлеб слегка зачерствел (где он там? Ага, вот), ну и хер с ним, лишь бы в глотку пролез. Пивка бы еще, да денег жалко. Или колбасы, но это уже совсем роскошь. Может водки? Нет. Запивать хлеб водкой, это противоестественно. Нужно наоборот. Пусть она подождет вечера. Пьяное одиночество полно романтики. Она меня сгубила. А может быть и не она. Одни колются, другие трахаются, третьи бухают, четвертые читают любовные романы. Как хорошо сидеть. Никуда не нужно идти, ничего не нужно делать, никому ничего не должен. Блаженная жизнь. Свобода! Только вот хлеб, по-моему, начинает плесневеть – странный у него вкус. Курочки бы… или все-таки ебнуть водки? Почему бы и нет. Глядишь, посетит вдохновение. Вот она. Теплая, сволочь. Херня. Главное, чтобы торкнула. Всего пару глотков… ух, ну и гадость! Бррр! Хлеба… Вот так… Как тепло побежало по пищеводу в желудок. Весна прямо-таки. Какая гармония. Мое внутреннее состояние на секунду совпало с состоянием окружающей среды. Трепещу. А эти пялятся, призраки вонючие.
Эй, уроды! Вас не существует! Вы только иллюзия! Причем своя же собственная!
Фу, дрянь. Какая-то пелевенщина.Каким умным я иногда могу быть. И все-таки мне принадлежит пара хороших фраз. Правда, вряд ли их кто-нибудь прочитает. Какая пошла! За такие бы взяться! Загнуть раком или задрать ей ноги и всадить (извивается, стонет, дышит, ух, твою мать!). Тупая тварь. Только на то и годна, чтобы свою дыру подставлять. Бесполезная безделушка. Мандавошка. И муженек ее, наверняка, зажравшийся кобель, для которого яйца, хер и пузо – средоточие его жизненных интересов. Оба в золоте, спят на шелке, жрут деликатесы, а срут таким же говном, что и все остальные, вонючим и отстойным. Вся их жизнь направлена на то, чтобы высрать побольше и пожирнее, чем другие. Не хочу о них думать. Не хочу вообще ни о чем думать.
Так и сижу. Внезапно меня охватывает сильное желание достать тетрадку. Достаю, открываю на странице, где находится то, что я написал когда-то в юности.

Люби меня, но лишь однажды.
Оставь мне память о себе
Как о воде во время жажды,
Как о несбывшейся судьбе.

Когда-то меня любили. Когда-то мной восхищались. Я для кого-то что-то значил. У меня были мечты, перспективы, будущее, от которых я отказался. Судьба не сбылась. Теперь со мной только память.

Люби меня, но на мгновенье.
Коснись лишь краешком души.
Будь ветра легким дуновеньем
В пустынной, высохшей глуши.

Люби меня одним дыханьем,
Не превращая в пошлый фарс
Светила дальнего сиянье,
На миг зажегшегося в нас.

Люби меня одним лишь взглядом
Секунду, две – потом оставь
Со мною только память рядом;
Сама ж уйди в другую явь.

Только память. Я сказал именно то, что хотел. Девушка, которой я написал этот стих, никогда его не читала. Он должен был стать подарком на ее День Рождения, и не стал. Мое осталось при мне. К тому времени я стал безразличен ей. Наша связь длилась только одно мгновенье. Не знаю, как для нее, но мне оно показалось очень долгим годом. Потому что каждый мой вздох был пропитан полупьяным-полубезумным влечением к ней. Ни один из них не был похож на другой. Каждый раз я вдыхал и выдыхал новые переживания и впечатления. От того-то я дышал с таким наслаждением и не мог насытиться. Не знаю, что дала ей эта связь. Наверное ничего. Просто еще одно короткое увлечение из длинного ряда подобных (она часто говорила: «Надоело все! Везде одно и то же! Сама не знаю, зачем только я…») Она была всем пресыщена. Правда, к такой пресыщенности она и стремилась, хотела увеличить ее, сделать огромной. Она коллекционировала чувства других людей, и к своей коллекции относилась очень цинично (но не в компании за бутылкой вина, где у многих хранилось нечто подобное в кладовках памяти). Я же получил очень много. Не в материальном плане, а в душевном (ни в коем случае не в духовном). Тот опыт не имел ничего общего с духовностью. Он изменил меня, преобразил, хоть и не в лучшую сторону, заставил совершенно иначе смотреть на вещи. Я не испытал никакого разочарования, совершенно не страдал. Я только стал чуточку взрослее. Это короткое мгновение можно назвать озарением. Я стал смотреть на мир н6емного шире, приподнялся над ним и увидел его в другой перспективе. Конечно, не очень приятно знать, что тебя считают «одним из», и что воспоминания о тебе занимают у определенного человека одну из самых маленьких полочек в той же кладовке памяти. Но ведь люди бывают разные. Одним нужно что-то особенное (чего нет у тебя), другим именно то, что у тебя есть. Она принадлежала к первым. И еще одно: она была старше меня, а это важно, потому что я был очень молодым, практически еще пацаном. Интересно, какая у нее была бы реакция, если б она увидела меня сейчас? Скорее всего она не узнала бы меня. В ее воспоминаниях я остался худым молодым человеком с чистой кожей, тонкими пальцами и улыбкой наготове. Теперь я уже не улыбаюсь. Многих зубов у меня нет (одни выбили, другие развалились сами собой), а те, что остались – гнилы и черны. Я очень редко бреюсь. И от меня воняет.
Вон как зыркают эти пристойные ничтожества. Они видят во мне того, кто я есть, - опустившегося алкаголика, грязного бича, полного вшей. Зыркайте, зыркайте. Все равно вам не понять моей трагедии. Вы считаете трагедией свою жизнь, но она больше похожа на мыльную оперу. Поделка, бездарный ширпотреб, годный только на то, чтобы давать пищу сплетням для старух, ждущих автобус. Такие судьбы, как ваши, можно продавать по рублю за десяток (плюс пять бесплатно при покупке трех). Массовая литература, где меняются только названия книг и имена авторов. Я убираю тетрадь, снова достаю бутылку и делаю глоток. Мерзость, но хороша! Надоело сидеть. Нужно двигаться.
Я встаю, закидываю мешок за плечи и иду дальше. Мне плевать, иду я посуху или по грязи и лужам. Все равно ноги мокрые. Хорошо, если заболею. Глядишь, сдохну быстрее. Говорят, после смерти художник обязательно становится знаменитым. Может быть лет через двадцать после моей никем не замеченной и не оплаканной кончины издатели, критики и читатели обратят внимание на то, что в течение почти полувека не было нужно никому, кроме автора – мою поезию? Смешно. Я еще, оказывается, мечтаю, надеюсь. Что за глупость. Никто не знает о существовании той тетради, что лежит у меня в мешке, и нескольких других в моей каморке. Те, кто придет забирать мой труп, не читая сожгут их вместе с другим барахлом. Вот она, конечная цель многих лет моей работы. Вот она, конечная цель моей жизни. Все мы там будем. «Не бросай стихи в огонь. Огонь их не возьмет…» еще как возьмет! Он без особого напряжения возьмет все, что ему захочется. Даже вот эти каменные дома. И эту грязь, которую мы, уже мертвые, топчем. Грязь, которая придет за ней, будет такой же, хоть и чуть-чуть другой. Огонь возьмет и ее. Все обречено. Давно известно, что у обреченных нет ни будущего, ни надежд, ни смысла к существованию. Жизнь закончена, господа. Мы уже мертвы. Мы – тени и призраки. Давайте пожмем друг другу руки, братья и сестры. Давайте издадим громкий клич: «Ура!», дружно выстроимся плотной колонной, прижмемся друг к другу плечами, ведь мы же братья и сестры!, и твердо шагнем в этот огонь. Зачем бежать от него? Нужно смело и решительно идти ему навстречу. Может быть там мы найдем то, что нам нужно? Может быть, стать пылью, носимой безразличным ветром по замусоренным, зассаным и засраным переулкам неродного города, это высшее блаженство? Может быть, рай находится не на небесах, а прямо у нас под ногами? Мы топчем его? Давайте, друзья, отвергнем страх и сунем голову в пасть Инферно. Огонь приносит очищение. Все равно нам нечего терять. Что может потерять привидение? Только беспокойство и муки. Так почему бы не избавиться от них? Возьми нас, Огонь! Очисть нас, наши души! Избавь нас от дурных помыслов, ибо в них кроется зло для ближнего. Избавь нас от добрых помыслов, ибо в них кроется зло для нас самих. Избавь нас от самих себя, ибо в нас кроется источник всех бед, страданий, неудач и поражений. Избавь нас от побед, ибо в победах кроется унижение. Избавь нас, Огонь, также и от своего присутствия, ибо оно внушает нам страх. Приди, Огонь, и возьми нас! Amen, Огонь!
Как, однако, приятно идти по улице весной, когда светит солнце, и ты пьяный и свободный. Душа просто воспаряет в заоблачные выси. А если не воспаряет, то ей хотя бы становится на все глубоко насрать. Всегда живется просто и весело, если тебе на все насрать. Тени так и остались тенями, привидения никуда не попрятались. Они просто утратили свое значение. До этого я их игнорировал. Теперь я их не замечаю. В упор не вижу. Иногда мне кажется, будто рядом кто-то или что-то двигается, но стоит мне посмотреть на то место, как движение исчезает, потому что там нет ничего кроме ветра. Тем никого нет. А если кто-то и есть, мне все равно насрать на него. От такой похуистической радости мне даже захотелось курить. Я достаю сигнареты, спички и прикуриваю. Сигареты, конечно, полное говно и плане вкуса, и в плане действия на организм. Но вот в плане мироощущения они такая же незаменимая вещь, как водка (нарк, наверное, поспорил бы со мной, предлагая свои варианты). Серое облако дыма воняет и щиплет глаза, когда теплый ветерок начинает дуть мне в лицо, в горле начинает слегка першить, и во рту появляется характерный привкус удушливой табачной копоти. Но мне становится лучше. Полная нирвана.
Выхожу к перекрестку. Гул, рев, скрип, скрежет, скрип, вздохи, урчание, бормотание, свист, грохот, стук, сигналы, светофоры, асфальт под колесами. На противоположной стороне… Вот это да! Я хочу увидеть поближе. Какая короткая юбка и какие длинные ноги! Зеленый свет. Воплощенная мечта художника, поэта, скульптора, да что там, любого с яйцами между ног. Поворачивается и смотрит на меня. Я иду! Увидеть поближе! Быстрее, быстрее! Плевать, что я думал раньше, главное… Чей-то крик, визг тормозов, что-то сильно бьет в правый бок, сигарета вылетает изо рта, я теряю вес, весь мир резко сдвигается вправо и вверх, асфальт ударяет в левый бок, больно ударил локоть, лбом бьюсь о белую полоску с черным следом от покрышки, искры из глаз – ебаный в рот! – сбили, козлы! – но ведь свет-то был! – качусь – какое здоровое колесо двигается на меня – не удалась жизнь – оно же сейчас меня…

-2-

Вся жизнь как один день. И совсем даже не выходной. Длинный, нудный, рутинный будничный день. Хотя начинался он, надо признать, неплохо. Только это было вечность назад. Только это было вечность назад. И утро сегодня совсем не было похоже на молодость. С утра я знал, что меня ожидает, т. е. то же самое, что было в вчера. В молодости хотя бы какие-то иллюзии были, предвкушение, желание жить, заглянуть в завтрашний день. А сейчас? Тоска. О-хо-хох… Заебало все.
Какого я не остался дома? Разницы-то ведь все равно никакой. Что там сидеть, тупо пялиться в бессмысленные картинки по телеку, что здесь. Только здесь картинки за окном. Протяни руку и коснешься их. Зачем? А просто так. Правда, рука не почувствует ничего, кроме пустоты. Можно еще выйти из машины и коснуться чего-нибудь более осязаемого, чем воздух. Но за это можно получить по морде. Сейчас все кому-нибудь принадлежит. У хозяина потом будут неприятности. Как же без них? Ведь он морду набьет не кому-нибудь, а мне. Но факт остается фактом. Бесплатно можно трогать можно только воздух.
Кресло мягкое. Заднице удобно, а она у меня жирная. Почему тогда душа не на месте? Где удовольствие от созерцания этих несчастных бедолаг? Топчут грязь, пачкают обувь. А мои туфли блестят. Когда-то они тоже были в грязи. Но сейчас мне так нельзя. Что обо мне подумают? Нужно заботиться о внешнем виде. С каким удовольствием они поменяли бы свою грязь ни мою машину - шило на мыло. Хер им. Моя машина. Им хочется? Пусть зарабатывают. Не умеют? Тогда к чему все эти разговоры. Обидно, что она грязная. Только вчера помыл. Для людей вроде меня машина – тоже одежда. А об одежде см. выше. Закон подлости! Удар по репутации! Хотя, какая на хер репутация?! Сегодня выходной. Я еду отдыхать. Расслабляться. Бухать. Деловые люди культурно отдыхают. Будет Карелин, жирная свинья. Обаять его по полной программе, подружиться. С такими людьми нужно дружить! Плевать, что сволочь. Ведь перспективы! Перспективы-то какие! Все мне мало. И правильно. Моральный ущерб стоит дорого. Разочарования-неудачи. Они ебут нас куда хотят, где хотят и когда хотят. За это мы будем ебать других. Доить их бюджет как они выдаивают наши силы и мозги. А жена уКарелина, говорят, та еще пизденка, сладкий кусочек. Стерва, но губки-сиськи-жопа ого-го. С ней тоже можно законнектиться. Произвести впечатление (потом; не потащит же он ее на пиздопляску с блядями). Пусть будет союзником. Мне это по плечу. С моим-то обаянием-оебанием! Как подлезть к Карелину? Золотая жила, бля. Хорошо, хоть Миха будет рядом. В паре с ним мы даже фонарный столб охмурим. Орлы! Красавцы, чтоб нас…
Не хочу. Не хочу туда ехать. Надо, надо, надо, надо. Тыщу раз надо, блин. Куда бы спрятаться? Стать одним из этих? Ходить пешком, дымать свежим воздухом (газом), пихаться в автобусах. Мысли Вавилена Татарского. Белый «Мерседес». Хм… НР-романтика. Молодец, мужик. Нет, не смогу. Привык к кожаным креслам своего большого-большого, сверкающего-сияющего (но не сейчас) внедорожника. Пусть любуются и завидуют, суки.
Еду. Давлю на газ, тормоз, выжимаю сцепление, переключаю скорости, останавливаюсь на светофорах (ответственный водитель, твою мать!), перестраиваюсь из ряда в ряд, кручу баранку, слушаю «Чижа» - отголосок зеленой, не очень бешеной молодости, матерю тупиц и чайников. И все автоматически. Тело делает все само. Рефлексы. Так и по жизни. Рефлекторно терпишь мудаков, по привычке киваешь головой, автоматически пытаешься спихнуть конкурентов. Дерешься за заказы иностранцев, копаешь под суку-первого зама (когда-нибудь этот пидор свое получит), беспокоишься о ценах поставщика, думаешь о процентах, кому, куда и когда… жизнь кипит автоматически. Двигатель работает бесшумно. Не то что на моей первой «Хонде». Какие были дрова! Моя первая машина. Я ее любил. Пускай и стиснув зубы. Купив ее я понял, что потерпел поражение. Мне стало ясно, что отныне моя жизнь. Деньги. Только деньги. Большие деньги. А душа требовала другого. «Хонда» была первым шагом. Но его значение было историческим. С нее начался путь преуспевающего неудачника. Как было паршиво! Но в начале какой карьеры я стоял! Хер с ним, с призванием. Да здравствуют бабки, девки, язва, геморрой, бессонница, депрессия, пьянство, дорогая квартира с еще более дорогой женой-блядищей. Я продался. Причем очень хорошо. И сейчас я продаюсь вот-вот продамся Карелину, а вместе с ним и общаку. Урки ебаные. Ненавижу всех. Перестрелял бы. Но продаваться, так продаваться. Живем один раз. И тот в говне. Блядь, солнце прямо в глаза! Ни хера не вижу. Так и въебаться недолго.
Салон до сих пор воняет Светкой. Классно воняет! Хорошая парфюмерия, косметика – иначе и быть не может при ее кобеле. Да и пизднка у нее ничего так попахивает. Чем она ее духарит? Надо узнать и подарить такую же херню Верке. Пусть ее ебари порадуются. Мандавошка проклятая. Не семья, а помойка. Такой даже ребенок не поможет. Да и не стоит его делать. Зачем жизнь человеку портить, если не родится урод? С такими родителями он удавится. Или станет поэтом («Я жизнь не прожил, а жалко пропил…»). Или панком. Или просто распиздяем (распиздяйкой), и будет проматывать папины денежки, не имея в башке ни одной своей мысли. В любом случае, ничего хорошего не выйдет. Если поэтом, то вообще счастья не будет. Особенно если родится с мозгами…

…И стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец…

Как в тему! Про меня. Продался. Продался! Ну и ладно. Вон они, не продавшиеся. Боятся, как бы дождь не пошел. Намокнут бедные. У баб прически развалятся. Даже если под зонтом, то все равно развалятся. А мне нечего бояться дождя. Я под крышей. У меня свои страхи – чужая крыша. Им вода на голову, а мне свинец. У меня трагичнее. Кино можно снять. Красиво получится. А про таких, как… Куда ты козел лезешь?! Ослеп, пидор?! Урод ебучий! Из-за таких мудаков все и случается. Хер расслабишься. Да, у меня есть страхи, куда глобальнее, чем у них. Правда, их возможное исполнение находится только в будущем, но все равно, рано или поздно… Лучше поздно… Мы серьезные мужики, что бы о нас ни думали. Иногда, конечно, у кого-нибудь заиграет детство в жопе, но ненадолго и только при своих. А за своих мы горой, пока не предложат хорошую цену. Во что я превратился! Бездарный поток сознания, натужно лезущий из узкой дырки. Некоторый очень даже ничего. Вон та, например. Ей спортом заняться - цены бы не было. Хотя сама по себе наверное дешевка из последних. Даже если с высшим образованием. У меня вон – аспирантура. А толку? Кусок говна начисто не отмоешь. Хотя хочется, чтобы меня уважали. Какая честь пожать вам руку! Радостный блеск в глазах. Потом чтоб перед знакомыми хвастались: «Я жал ему руку!» («Он меня трахнул!») Может быть так однажды и будет. Одни начнут уважать, другие престанут. Как сейчас. Смотря чего и от кого пытаться добиться. Главное – уважение к себе. Нет, не главное. Цель иногда заставляет меня перешагивать через него. Мне не привыкать.
Обидно, что мечты не сбылись (так, наверное, думает каждый человек на этой планете). Хотелось когда-то писать. Да перехотелось. Не смог. Не сумел пожертвовать некоторыми мелочами ради творчества. Хотелось жить без проблем и красиво (вот смех!). тогда я не шибко умел отказывать себе. Теперь научился, но уже поздно. Жизнь загублена, талант зарыт. Покойся с миром, я. Не написал большого романа, зато купил большую машину. Все это были глупости. Я не достаточно серьезно относился к своей писанине. Просто как все молодые с творческим складом ума хотел жить по-особому, не как все. Не как они. Они не живут. Они существуют. Live to eat. Почему они улыбаются только в компаниях? Почему не себе? Увидишь кого-нибудь, кто плетется по улице и лыбится неизвестно чему, автоматически считаешь его психом. Идиотом, кретином, дебилом. Разве нормальный человек станет улыбаться при всех только себе? Нормальный человек на публике должен быть серьезен. Он решает проблемы. Нормальных людей без проблем, которые нужно решить, без срочных дел, с которыми нужно побыстрее разобраться, не существует. Счастье, это признак ненормальности в нашем обществе. Счастливые люди опасны. Их нужно изолировать. Никогда не знаешь, что придет такому психу в голову через минуту. Какого хера тогда мы вообще жалуемся на жизнь, если сами превратили ее в морального и физического урода? Твою мать, опять красный! И жрать что-то захотелось. Пельмешек бы сейчас! С грибочками, с майонезом. Горячих. Или шашлычка, чтобы душистый был! Слюнки текут. Чем там, интересно, накормят? Опять вонючий фуршет? Салаты, канапе, закуски? Рыба? Какая рыба? Мясо? Или что? Время покажет, говорят мудрые. Ну быстрее проходите! Тащатся, уроды. Старуха эта тоже: ноги еле держат, и все равно, ползет куда-то. Зачем тебе, бабушка? Лучше ляг и спокойно сдохни во сне. Чего тебе неймется? Наконец-то, зеленый.

…Я свяжу нарочно одной рифмой
Колесо, постель и ремесло…

Страшно подумать, что делает с нами обывальщина. Она нас душит, заколачивает гвозди в гробы молодых свободных душ. Холодными железными цепями сдавливает волю к жизни, стремление к свету. Превращает нас в стадо коров, тупо жующих безвкусную жвачку, ищущих поляны, луга, пастбища с травой, чтобы набить желудки, задурманить мозги, избавить разум от ненужных мыслей, от желаний которые сделали бы нас Людьми, Хозяевами, стоящими над природой, богоподобными созданиями, а не животными с интеллектом не намного больше, чем у дельфина. Это подарок от Дьявола. Мы предпочитаем менять красоту, свежий воздух, приближенность к небу гор на плоские, скучные равнины, где не на что смотреть. С равнины ведь не упадешь и не разобьешься. Мы затыкаем рот беспокойной мечте сытным урчанием желудка набитого до отказа. Мы безразличны ко всему, что не имеет отношения к внутреннему состоянию закупоренных раковин , в которых мы как раки-отшельники прячемся от наших возможностей и образа жизни, который подсказывает сердце. Искусственная среда обитания не предназначена для развития человека. Она скорее похожа на загон, где в нас искорчевывают все сааме лучшее, данное нам с рождения, нас давят и ломают, насильно заставляя приспособляться к тесным камерам этого загона. Говорят, что деньги были придуманы во благо человечества, экономика наших предков значительно продвинулась вперед с их изобретением, деньги – двигатель прогресса. Но при этом именно деньги губят нас. Они – главное оружие наших пастухов. Жрать деликатесы, спать на мягких постелях и совокупляться чаще, это предел наших желаний. Они ничем не отличаются от потребностей какого-нибудь енота. Причем все это – старые истины. Почему же люди, зная обо всем, ничего не делают? Неужели мы настолько слабы и трусливы? Или недостаточно умны? Кто бы ответил мне на эти вопросы? Почему мы предпочитаем оставаться внутри своих загонов, даже когда ворота широко распахнуты? Почему только единицы отваживаются вырваться на свободу, послав цивилизацию на хуй и живя как им заблагорассудится? Мы боимся этих ворот, я так думаю. За ними лежит пугающая безграничная необъятность. Свежий ветер отпугивает нас, привыкших к духоте и затхлости, своим холодом и неудержимой силой. Мы сами могли бы стать таким же ветром, но никогда не сделаем этого. Куда безопасней и спокойней лежать, прижавшись к теплому боку такой же закормленной свиньи. Все мы ложимся под нож существования в обществе, где серость является лучшим достоинством. Я убил в себе гения, творца. Обывальщина стала идеальным оружием. Она затянула в себя как в трясину, заполнила все пустые отделы и вытолкнула, замещая собой, все содержимое из отделов и отсеков души, которые содержали что-то чуждое ей. Она напялила на меня безликую (хоть и дорогую) форму и поставила в один ряд с другими убитыми гениями. Все вместе мы маршируем, печатаем шаг, идем в ногу, топчем асфальтовый плац. Бездумные солдаты бессмысленности. И пусть кто-нибудь попробует вылезти с новыми идеями – задавим! Мы не любим выскочек. Все должны стоять по росту. А наши прежние убеждения… (скептическая усмешка) Что ж… Молодость, избыток энергии, неопытность, идеализм… они были интересны, но не с точки зрения житейской мудрости. Ими сыт не будешь. А семью нужно кормить, одевать и обогревать.
Кто сказал, что без семьи счастье невозможно?
Тот же, кто сказал, что одиночество не приносит счастье, оно убивает. С тысячелетней мудростью не поспоришь. Пытались в молодости, да так и ничего не вышло. Стекло никогда не пробьет бетон.
Я ненавижу слов «жизнь». Своим раздвоенным острием оно пробивает во мне самые важные органы. Оба ее острия отравлены. Одно – горечью и болью крушения надежд и стремлений (вместо того, чтобы создавать, я как скот жру то, что подсовывают убийцы из рекламных агентств). Второе – мещанским счастьем от исполнения желаний. В этом сером стаде посредственностей я смог пробиться к голове колонны, мне удается ухватывать жирные куски (не самые жирные, но достаточно большие, чтобы издавать отрыжку, вгоняющую в черную зависть тех, кто стоит за спиной). Мне не за что бороться. У меня нет Идеи. Я – паразит. Я - трутень, ничего не производящий, только берущий. Я жадной лапой гребу пыль и камни, стараясь сделать свою кучу больше, чем у других. Я так поглощен этим сгребание мусора, что у меня нет ни времени, ни желания (ни смелости) взглянуть вверх и увидеть чистое небо с ярким солнцем. Я выбросил на помойку крылья, чтобы быть поближе к земле., ведь в небе нет грязи, в которую можно зарыться. Когда я летал, когда был свободен и с высоты мог видеть всех глупых насекомых, я был один, никто меня не понимал, многие ненавидели. Они кидались в меня камнями, палками и комьями земли, желая сбить меня, потому что я не желал соглашаться с их стадными законами. Я был слишком свободен. Я мог бы так парить вечность, недосягаемый для них. Но я испугался. Мне стало страшно, что однажды в меня кто-нибудь попадет, и я упаду, разбившись насмерть. Я струсил. Я добровольно спустился к ним, позволил поломать свои крылья, стал жить по их законам, принял их религию, стал одним из них. Я тоже стал навозным жуком. Теперь для меня нет выше счастья, чем увеличивать свой шарик чужого дерьма. Теперь и я презираю и ненавижу тех, кто остался летать, кто пока еще не потерял свою независимость. Я стал бесполезным мусором. Вот и вся правда обо мне.
Я живу из дня в день по шаблону, сделанному не мной. И через десять лет моя жизнь не изменится. Все останется прежним и после моей смерти. Никто не заметит моего ухода, потому что я ничем не выделяюсь среди себе подобных. Я не оставляю следов. Я не материален. Я не существую. Я всего лишь иллюзия, очередная галлюцинация этого мира, придуманного неизвестно кем. Я привидение, призрак. Меня нет…



…Я для них остаться должен своим парнем,
парнем в доску, наркоманом, Жоржем Дюруа,
пьяницей и музыкантом
и непризнанным талантом,
вед никем иным мне быть нельзя…

Одна из песен моей молодости. Сейчас она звучит так же призрачно для меня, как и голоса людей, которых я знал в те времена. Эта песня – крест на могиле мыслей прежнего меня. Страшно знать, что ты уже мертв, хотя тело еще функционирует. Страшно, господа!
Я помню, как рвал свои рукописи, черновики, дневники, недописанные письма и незаконченные картины. Я в мельчайших подробностях помню, как топором разломал гитару в отцовском гараже, как там же сжег кисти и всю чистую бумагу, что была у меня. Я месяц вытравливал боль предсмертной агонии вонючей водкой. Из-за этого чуть не вылетел с работы, которую нашел с таким трудом. Я помню невыносимую горечь разочарования в себе и своих мечтах. Никто тогда не понимал, что происходит со мной. Я ломался, а они с беспокойством наблюдали и спрашивали, что не случилось ли чего, что со мной не так. Ведь дела у меня шли в гору. Я, молодой специалист, умный и способный, нашел себе хорошую работу. Передо мной лежали хорошие перспективы. У меня была хорошая, красивая, хозяйственная девушка (тупая корова), с которой мы моги создать прекрасную семью и родить красивых и талантливых детей. Все было просто замечательно! От чего же я беснуюсь, не нахожу себе места и пребываю в постоянной депрессии? Они не видели, как бессилие пожирает меня изнутри, словно рак. За меня радовались. Мной гордились. Кто-то даже восхищался. А я был отвратителен себе за собственную бесхребетность, трусость и предательство. Я ненавидел себя из-за того, что пошел по легкому пути, который окружающие подсунули мне, искренне желая мне добра и заботясь о моем благополучии. Благими намерениями вымощена дорога в ад! Я пошел по этой дороге. Я нашел ад, принял его и теперь горю в нем. Эта машина, дорогая одежда, несколько квартир, мебель, модель-жена на содержании, любовницы, пара из которых тоже на содержании, куражи и работа, большие деньги и язва желудка, это языки пламени, которые пожирают меня. Над костром стоит Сатана и довольно ухмыляется. Еще бы. План прошел без сучка и задоринки. Очередная душа попала в его бездонный кошель.
Город проносится мимо серыми, синими, розовыми, зелеными и оранжевыми домами в старом стиле. Когда так строили? При Сталине? Величественно и монументально. Люди - размытые штрихи, не привлекающие внимание. Еще не достаточно тепло. Вот придет май, там-то и наступит пора, тяжелая для водил. Женский пол разденется, оголит ноги будто специально, чтобы отвлекать на себя их внимание. Впереди и позади сплошным потоком тянутся машины. Я обгоняю автобусы и трамваи, проскакиваю перекрестки, и вписываюсь в повороты. Иногда кто-то обгоняет меня. Я не против. Меня это не закусывает. У меня нет комплексов по поводу каким быть, первым или последним на дороге. Это головная боль для дураков. Двигатель работает почти бесшумно. По крайней мере я его не слышу – музыка кричит куда громче. Машина плавно покачивается на амортизаторах. На особенно крутых поворотах меня вдавливает в кресло. Приятное ощущение. Вызывает ассоциации с пилотом истребителя, закладывающим фигуру в воздухе. Приятно чувствовать скорость, пока нет пробок. Скоро подъеду к центру, там-то они и начнутся. Может по объездной? По какой? Без разницы. Дорога поглотила меня. Чтобы избавиться от неприятных мыслей, я растворяю сознание в ней и в музыке. Я отключаюсь. Остаются только рефлексы и концентрация. В этом есть что-то от медитации. Глядишь, может быть придет просветление.
Снова вспоминаю Карелина. Эта жирная тварь сожрала собственного брата, довела его до самоубийства, трахнула его жену и устроила тупицу племянника в универ в Москве. Мудак. Он готов продавать друзей и партнеров пачками, если это выгодно. Как ему еще не прострелили башку? Мой босс стелется перед ним, ползает на карачках, лижет жопу и целует в очко. И все у него идет нормально. В фаворе, сука. Но я-то знаю о его делах за спиной Карелина. Ох и рассердится же папочка! Столкнуть их лбами. Карелин проглотит босса как рюмку водки, а пить он мастер. Кого натравить на Карелина, я тоже знаю. Ни один из них не уйдет. Надоели они. Пора выбираться наверх. Джунгли. Откуси яйца ближнему, чтобы он не облизывался в твою сторону. Интеллигенты, живущие по волчьим законам. Да, мы такие. Но до настоящих волков нам ох как далеко. Как бы то ни было, кончим все одинаково. Именно туда меня сейчас везет этот внедорожник. Не забыть заскочить к Семену, забрать системный блок. Надо мне с ним таскаться! Не мог сам привезти? Не мог. Петька в больнице. Гопники побили пай-мальчика-панка, чей папа тоже когда-то гоперствовал, ломал чужие носы и выколачивал деньги у таких же лохов, как его ненаглядный сыночек. Ирония, блядь, судьбы. А как верка залупится (так ее! – с маленькой буквы!), когда узнает, что свалил куражиться (и куда! – на виллу к Карелину!). Ничего, пусть побесится, стерва вонючая. Это ей за то, что у нее хватило наглости приволочь своего нового ебаря ко мне домой. Этот козел драл ее на моей постели! На моих подушках, простыне! Из-за них я теперь не могу спать на этой кровати. Она воняет. Даже не воняет, а смердит. Смердит, да, самое подходящее слово. Приходится спать в зале. Немножко неудобно, зато не противно. Интересно, Светкин муженек также думает обо мне? Воняет мной его кровать или нет? Может быть он вообще ничего не знает. А может быть знает, но ему похую. Будь Светка моей женой, я бы тоже забил на нее. На хуй мне такая? И на хуй мне Верка? Послать бы ее, вот бы жизнь началась! Папа залупится. А с папой лучше не спорить. Рука тяжелая. Жена у меня говно, а тесть – великий человек. Ублюдок, конечно, но все равно – человечище. И все понимает. Видит нас насквозь. У него с его курицей такие же отношения были. Традиция, передающаяся из поколения в поколение. Страшный человек. И власть у него страшная. Нет, надо терпеть. Мои страдания окупятся сторицей. Усилия принесут плоды. Как только представлю, как этот гондон разбрызгивает свою тухлую сперму на моей постели, хочется обоих удавить голыми руками. Посворачивать шеи. Переломать руки-ноги. Кишки через жопу вытащить. Вот каким стал бывший поэт и начинающий когда-то писатель. Ничтожество из золота. Все они бляди (все мы кобели). Вон сколько их стоит на остановках, шляется по улицам, вертят хвостами, двигают булками вверх-вниз, вверх-вниз. Сиськи прыгают. Глазки остужающие, неприступные, готовые уступить, едва увидят Хер или толстый кошелек. Кошки. Люблю я их. Они грязны и порочны. Прекрасны. Во мне, например, нет ничего прекрасного. Может быть поэтому я их так люблю? Или это только инстинкты? Гормоны пляшут? Пусть, значит, пляшут подольше. Кайфу больше.
Ух ни хуя себе твою мать ебать меня за ногу! Ноги! Вот это… ноги! Из под юбки! Короткой! Твою мать, какая она короткая! Почти видно половые губы! Хочу! Поворачивается… Хочу! Поворачивается! Профиль… я сокрушен. Аннигилирован. Распылился на атомы. Грудь-талия-бедра-все как надо! Даже такие есть на остановках. Подвезти? Не откажется ведь… Козел, куда прешь! Свет ведь… Красный!!! По тормозам – поздно… Как громко визжат… Толчок, удар, меня резко бросает вперед. Вижу, как отлетает в сторону его сигарета. Бичара какой-то. Падает, откатывается… прямо под колеса «Зилу»… головой. Ебаный в рот, кровищи-то сколько! Башка лопнула как арбуз (леопольд подлый трус…). Все, пиздец. Отъездился. И трезвый ведь! Какого хера надо было пялиться на эту ебучую бабу?!
Сижу, смотрю на убитого бича. Не могу оторвать глаз. На нем старые драные джинсы, древняя, развалившаяся кожаная куртка, за спиной какой-то мешок непонятного цвета, бывший когда-то, наверное, рюкзаком. Черные от грязи руки. Темно-красная кровища морем разливается вокруг верхней части тела. Голова в лепешку – какие-то непонятные серо-бело-алые ошметки. И это сделал я. Тянет блевать. Что я и делаю себе под ноги. Вижу, что кто-то из зрителей тоже блюет. Какая-то бабка подскакивает к джипу, стучит по нему руками, что-то орет в мой адрес. Подскакивает к двери, с трудом открывает ее, набрасывается на меня, лупит ладонями, пытается вытащить. Раз богатые, так все можно. Конечно можно. Твою мать. Выхожу из машины. Как все они пялятся на меня, ненавидят, матерят. Сейчас я для них – воплощение современного зла, отравляющего их жизнь. Что-то орут про милицию. Да ради бога… подхожу к трупу. Рядом с ним валяется небольшая книжка. Что это… Какой-то мужик, кажется, водила грузовика, бросается на меня. Ты куда, козел, руки суешь?! Хочешь пулю проглотить? Сейчас, только достану… Он остывает. Но все равно продолжает материться. Мне совершенно насрать на то, что он говорит, я его не слушаю. Подхожу еще ближе к телу, книге. «Артюр Рембо. Пьяный корабль». Лежит раскрытая, обложкой вверх. Видать, вылетела из кармана. Поднимаю, смотрю, на какой странице раскрыта.

Ныне труп намагниченный, пахнущий тленом,
Ты, воскреснув для ужаса, чувствуешь вновь,
Как ползут синеватые черви по венам,
Как в руке ледяной твоя бьется Любовь.

Перевод Левина. По спине бегут мурашки. Мне страшно. Я вдруг увидел перед собой мертвеца. Не того, который сейчас лежит передо мной. Другого. У него мое лицо. Я боюсь пошевелиться. Мне страшно даже думать. Так и сижу. Пусть зовут ментов. Не знаю, что будет, насрать. Насрать…
Из книги торчит уголок сложенного вчетверо тетрадного листа в клетку. Достаю. Разворачиваю. Стихи.
Чьи? Неужели его...?
…Этого грязного бича…?!
…Не верю! Такого не бывает…
Осматриваю тело внимательней. Рюкзак порван. Как от него воняет (еще и кровища) – хочу опять блевануть, но сдерживаюсь. Действительно пахнет водкой, или мне это только кажется? Из дыры в рюкзаке торчит потрепанная общая тетрадь. Что там? Онемевшими руками достаю, открываю, читаю.

Я каблуком железным твердо
Себе на горло наступлю.
Перчаткой кожаной, истертой,
Порыв высокий удавлю.

Я изгоню метлой поганой
Все чувства светлые. Долой!
Я вытру пол избитой, рваной,
Но все еще живой мечтой.

Все силы я в удар последний
Себя насилуя, вложу,
Как молотом тупые бредни
Без сожалений сокрушу.

Без колебаний и сомнений
Язык свой гадкий откушу.
К чертям от творческих волнений,
От дохлых Муз я ухожу!

И год: 2000. Имени нет. Только стихи. Вот и менты. Плевать. На все. Плевать. Пусть делают что хотят. Отмажусь. Складываю тетрадь и кладу в карман пиджака, думаю, что сказать, чтобы не отобрали. Все тычут в меня пальцами. Чуть ли не харкают в мою сторону. Я встаю, глядя на ментов. Стараюсь быть спокойным. Они с холодной уверенностью пялятся на меня. Сейчас начнется процедура. Я труп намагниченный, пахнущий тленом…