Волосы с ароматом кофе

Автор: Игорь Домнин Вообще-то он редко пил кофе, предпочитая более крепкие напитки, но в последнее время уже начиная чувствовать себя настоящим гурманом, увлекся бразильским. Варил крепкий, и обязательно запивал его холодной водой, говорил, что так полезно для сосудов, отличное средство от гипертонии.

И знали о нем мало, лишь то, что он совсем недавно появился здесь, в районе Авени де Алвеар, жил тихо, почти нелюдимо. Его часто видели на площади Виктории, где он любил бродить в одиночестве по вечерам, будто отдыхая от изнуряющего зноем южного солнца. Избегал людных мест, а иногда зайдя в заведение где-нибудь в районе нового порта пил в тягостном одиночестве. Поговаривали, что у него какие-то родственные связи с уже закрепившейся здесь немецкой общиной, и что теперь их стало еще больше, скрывающихся или просто бегущих сюда «тайными тропами» в поисках лучшей доли.

Еще говорили о его глазах страшных и неподвижных, грустных и неживых, даже когда улыбался, они смотрели как-то по-особому. И было, похоже, что где-то там в его еще совсем недавнем прошлом кроется какая-то великая страшная тайна, которой не хотелось касаться даже в воспоминаниях.

И вот однажды, в один из самых обычных вечеров, он, совершая уже своё привычное дефиле, зашел в небольшую газетную лавку на площади Вертис. Внутри было светло и тихо, покупателей в такое время бывает по обыкновению немного. Он осмотрелся, а пройдя дальше, остановился, возле прилавка с выкладкой утренних газет, вежливо поздоровался с продавщицей, и она с тем же вежливым почтением ответила ему на родном языке.
И тогда он с приятным удивлением спросил:
- So k;nnen sie deutsch?
- Deutsch, nur eine gewohnheit, um die kunden in spanisch zu sprechen.
- Я бы хотел свежую «Clar;n»
- Увы, - она виновато пожала плечами.
-Вот жаль, но все равно приятно встретить здесь соотечественника, услышать родную речь. Я ведь совсем недавно в вашем городе, до этого жил в Блуменау.
По всему было видно, что он заинтересовал её, и она, взглянув на него с теплом, вежливо спросила:
-А вы давно из Блуменау?
-Вот уж третий месяц в городе, знаете видно сельское хозяйство совсем не для меня, да и жизнь в колонии скучна и неинтересна.
-Я вас понимаю. Чем думаете в городе заняться?
- Думаю об этом, скопил некоторые средства, а вот занятие по душе пока не нашел.

Вежливо попрощавшись, он вышел и в задумчивости пошел вверх по улице. В полдень, изменив свой, уже давно ставший привычным маршрут, снова зашел в лавку, и уже как к знакомому она подошла к нему. И тут, он вдруг совершенно по иному взглянул на нее, по другому открылись ему теперь ее грустные, залитые тяжелой тоской глаза. Казалось, они уже давно разучились радоваться, привыкнув к слезам, и этот белокурый локон, вьющейся вдоль тонкой шеи, тонкость руки и печаль во взгляде. И весь её образ, будто задев какие-то потаенные струны, отозвался в его душе уже давно позабытой музыкой.

-Я бы хотел утреннюю «Clar;n»,- тихо проговорил он.
-Да, есть, -она протянула ему газету,- все ждете свежих новостей?
-Да, как вам сказать, просто хоть чем-то занять себя, хотя как говорят, если хотите сохранить доброе здоровье не нужно читать натощак местные газеты.
-Это уж точно.
-Как к вам обращаться?
-Эмма, можно просто Эм…а к вам позвольте узнать?
-Курт, -отрекомендовался он, и тут же виновато добавил, извините, но мне пора.
-Приходите завтра, обещаю только хорошие новости!
-Послезавтра приду,- на ходу сказал он.
-Буду ждать!

И, наверное, впервые за долгие годы он почувствовал себя радостным и довольным. «Какая милая, но совершенно несчастная женщина,- подумалось вдруг ему,- улыбается, а глаза грустные». И скорей всего одинока. Ведь ставшее в последнее время привычным одиночество уже стало пугать его своей безысходностью, порой тяжело мучило острой непреходящей болью, но все, же еще была жива надежда на скорые перемены. Встретить соотечественника в этих каменных джунглях, не просто радостное событие. А когда твой соотечественник хорошенькая женщина, приятней вдвойне.

Но чего он ждал от этой встречи, да и от женщин вообще, мог ли сам кого-нибудь сделать счастливым? Чего ждал от встречи надеждой, на которую жил последние годы? Спокойствия, тишины, душевного равновесия? Ведь время несмотря ни на что не лечило былую рану, а вот тепло и нежность могли бы помочь. Через день он снова зашел в салон, теперь уже не за утренними газетами, а просто хотел повидать Эмму.

-Я думала, утренние газеты уже не интересуют вас.
-Вот уж действительно они не интересуют.
-Что же тогда?
-Я пришел к вам, думал о вас.
-Вот как, мне приятно.
-Вчера не мог прийти подыскивал новую квартиру.
-Нашли, снова Авени-де Алавер?
-О, да я вижу, вы превосходно осведомлены.
-Здесь хоть не колония, но тоже все на виду. Немцев здесь не так много, хоть и держаться все обособленно, но слухи вещь надежная!
-Эмма, я собственно пришел, чтобы пригласить вас на ужин, во сколько вы заканчиваете работу?
-В семь вечера.
-Отлично,- он взглянул на часы,- давайте встретимся на площади.
-До встречи.

Вечером пошел дождь, и мглистое небо над городом светилось отливающим багрянцем, догорала душная тропическая влажная осень. Он ждал ее на углу площади Сен-Сеньерино, недалеко от салона. И хоть не сразу заметил её в толпе прохожих на той стороне улицы, но уже поспешил поймать такси.

Маленький ресторан «Navona», куда привезло их такси, был действительно по-домашнему тихим, полупустым. Прохладно белели крахмальные скатерти на столиках, отделенных друг от друга деревянными барьерами, спокойно и неярко горели настольные лампы под голубыми абажурчиками. Выступали в тени акварели и фотографии пейзажей города на обтянутых цветочной материей стенах, и где-то в таинственной глубине, успокаивающе струясь, лилась музыка.

Все было чисто, размеренно, приятно, здесь не разговаривали в полный голос, — и весь этот уют ресторанчика, с его наглухо зашторенными окнами, нагретой тишиной, нарушаемой лишь дремотным ручейком журчащей музыки, вообразился ему теплым островком, воплощением давней мечты о тепле и спокойствии.

— Вы не возражаете, фрау Эмма, если мы возьмем коньяку и кофе? — сказал он после того, как они сели за столик и юная девушка в передничке непорочной белизны, походкой застенчивой горничной подошла к ним — Наверно, мы можем сегодня выпить?

— Вы же, мужчина, принимайте командование на себя!

Она улыбнулась и потом, когда принесли коньяк и кофе, густой, горячий, в фарфоровых чашечках, сказала, задумчиво разворачивая хрустящую обертку на плиточках сахара: —Я и не представляла когда впервые увидела, что вы вот так просто пригласите меня и я соглашусь на ужин с вами, случайность, просто приятная случайность.

— Давайте выпьем за лучшие годы, — сказал он. И вдруг заговорил с грустной откровенностью: — С некоторых пор я часто думаю об этом. Уже оглядываешься назад — а что, что там было? Так ли жил, как хотел, как представлял, когда вернулся после войны? Многое оказалось не так. Очень уж много было на войне страшных, непоправимых ошибок, о чем больно и стыдно вспомнить. Но в то же время странно — плохое забылось и забывается. И остались студенческие годы, женитьба, все хорошее, чем дорожил всё к сожалению в прошлом.

— А война? — вполголоса напомнила она и попросила виновато: — Только без политики, если вам будет удобно… если так можно объяснить…

— Война без политики? — повторил Курт. — Это невозможно. То есть я понимаю, что вы хотите спросить. Я ненавижу войну, но мне порой до тоски не хватает людей, с которыми я встречался на войне, всех — плохих и хороших. Всех, кого я знал. Почему так — ответить не совсем просто. Наверно, потому, что мы, плохие или хорошие, очень нужны были друг другу. Мы были как братья в одной семье, мы были вместе, как пучок стрел, связаны одной целью, одной мечтой, что-то в этом роде.

—Вы хотите сказать, что всё это было не зря, и война лишь сплотила нацию, превратив в братство?

—Тогда мы все верили в свою правоту. Униженные и оскорбленные, злые на весь мир за поражение и репарации и не простившие миру, жаждали мести, и поплатились за все. И вся наша трагедия лишь в том, что мы слишком дисциплинированная нация, в этом наша сила, но и в этом наша слабость. А война, она сделала из университетского чистюли, надежды тетушек, дядюшек воина, заставив в одночасье бросить всё и отправится на восточный фронт, ведь это она отобрала у меня семью, Родину, заставив бежать теми унизительными тайными тропами ради жизни и надежды, да вы и сами всё знаете.

—Знаю, -грустно произнесла она, не переставая помешивать блестящей ложечкой кофе в маленькой фарфоровой чашечке, -а я вот представьте себе последнее время всё чаще стала задумываться, а что же было главное в моей жизни?

—Думаю, что еще будет, все мы живем ожиданием. Ведь лишь ожидание – это возможность счастья, вера в облегчение, в перемены это вечерняя прохлада после нестерпимого острого зноя, это тишина после грохота. Это мир и спокойствие после войны. Лишь ожидание рождает надежду. И мы продолжаем жить, ибо живем будущим.

— Грустно всё это, а я хочу еще выпить. Я сегодня совершенно не пьянею, — сказала она и жестом подозвала девушку в передничке к столу, подошедшую с прежней учтивой вежливостью. — Прошу вас, фрейлейн, двойной коньяк.

— Я хотел бы… — сказал он и подождал, пока отойдет девушка в передничке, аккуратно поставившая перед ними рюмки, наполненные коньяком, — я хотел бы, чтобы вы позволили мне задать вам несколько вопросов… в обмен на любой вопрос, который вы зададите мне.

— Я согласна на обмен, если только смогу…

— Как вы оказались здесь на вечно молодой и загадочной земле пампасов.
Она молча опустила глаза.

—Сложный вопрос?

— Почему? Вопрос простой. Ответ сложный. Я помню, вы просили меня быть откровенной. И мы должны быть сейчас откровенными хотя бы друг с другом. Потому что мы не говорим о политике. О, как я ненавижу политику, которая так надоела и так мешает людям, мешает, кажется целую вечность! — Она притронулась к рюмке с коньяком, медленно поводила донышком по скатерти, но тотчас, мигом решившись, продолжила: — Все было когда-то давно, кажется в той уже давно прошедшей, другой жизни. Я не закончила университет, надо было зарабатывать деньги. Я работала секретарем в одной маленькой фирме, потом в библиотеке, потом в книжном магазине. И тогда вышла замуж. — Она грустно подняла уголки губ. — Эти годы не были лучшими моими годами. Мой муж был старше меня на десять лет, умный, добрый как мне казалось человек. Я понимала, что уже нельзя одной мне надо было устраивать жизнь. С самого начала он примкнул к охранным отрядам, верно служил партии, ну а потом, когда всё близилось к краху, мы со швейцарскими паспортами приехали сюда. Мы с ним расстались почти два года назад, дело служению организации он ставил выше наших с ним отношений, хотя давно уже были чужими друг другу.

Она снова грустно опустила глаза, осторожно поставив так и не выпитую рюмку на край столика.
А между тем ресторанчик постепенно наполнялся посетителями, появлялись за столиками одинокие пожилые женщины, солидные пары, приехавшие сюда на чашку кофе, на поздний ужин, по-видимому, после кино или кабаре, голубели в дымках сигарет абажурчики ламп, шелестели меню, слегка позванивали расставляемые приборы.

—Пойдем, отсюда,- предложил он,- посетителей всё больше, а вентиляция у них, не очень.
—Пойдем, здесь и правда душно, -весело отозвалась она, вставая, беря его под руку и прижимая её к себе.
Вышли на теплую дышащую прохладой, горящую ночными огнями улицу. Рука его скользнула по ее спадающим волосам, вдохнув их аромат, он шепнул, ей на ухо:

-Твои волосы пахнут кофе.
Она нежно улыбнулась: -Почему?
Он пожал плечами и повторил: -Твои волосы пахнут кофе.
-Скорей дымом от сигар, вентиляция здесь не очень.
-Нет, нет именно кофе,- настоятельно повторил он.

И посмотрев на нее уже не тем холодно-ледяным взглядом, а живым теплым и нежным чувственно поцеловал её в чуть приоткрытые губы. А она, обняв его за шею, целовала с уже не скрываемой страстью.

-Давно не целовался на улице,- сказал он, едва переведя дыхание,- вечер такой дивный.
-Да, уж и совсем не хочется, чтобы он заканчивался.
-Поехали ко мне, -возьмем такси.

Она ответила согласной улыбкой, легонько погладив его по плечу, и он, ощутив ее осторожное прикосновение и ее спину в разрешенном и дозволенном объятии, запах сладковато-горьких духов, нежно коснулся губами её шеи.

Ночной шофер привез их в одинокий переулок к подъезду высокого старого дома. Вошли сначала в прихожую, потом в большую, по-осеннему сумеречную комнату, где легонько, вкрадчиво царапали капли вновь начавшегося дождя по стеклу. В полутьме Курт ощупью нашел выключатель на стене, зажег свет — и тут же пленительно засверкал свежестью, чистотой белоснежный диван, полированно засиял деревом большой шкаф, стол на тонких ножках, журнальный столик, , в окружении трех мягких кресел, за ними небольшая, складная ширма.

-Я сварю кофе.
-Мне кажется хватит, -сказала она уже из-за из-за ширмы.

Он слышал как потянула она вверх платье, и уже выйдя без него вдруг легла, на диван гибко повернулась на спину, уже бесстыдно вытягивая возле него длинное молодое тело, открыв маленькую млечно-нежную грудь, торчащую розовым острием соска, и зажмурясь, ощупью нашла его руку и провела ею по своим целующим губам, по шее, по груди.

Уже потом, он почувствовал, как ее длинное тело все плотнее, все гибче прижимается к нему, и рука ищет, нетерпеливо тянет его руку к гладкой, нежной коже затвердевшей маленькими сосками груди, и уже, окунаясь в волнистый знойный туман, начал целовать ее в истоме последнего прикосновения выгнутую назад шею…

А потом они лежали, утомленные, окутанные горячей пеленой, и, закрыв глаза, он страстно внимал млечно-нежный запах ее шеи, горьковато-пряный запах кофе, исходивший от ее волос, и ему казалось, что встреча их совсем не случайна, и то, вновь обретенное чувство трепетной нежной радости, вдруг возникшее в нем хотелось остановить, запечатлев и сохранив в своём сознании навсегда.

Но мысли о скоротечности и невозможности вечного тихого счастья чувством предупредительной тревоги звенели в нем, вызывая пугающую уловку судьбы, какое-то казавшиеся ему странным предчувствие опасности перед тем, что он знал и не знал, и закрыв глаза, он улавливал в сознании нечеткие отблески беспокойства, какой-то непонятной неуверенности, что вызывала в нем чувство дурного страшного предчувствия. «Да что это со мной? Откуда это появившееся беспокойство, это предчувствие, эта неуверенность в будущем»- думал он.

И вновь он пувствовал на своей шее ее обнявшие прохладные руки, почувствовал, как они, не размыкаясь, потянули его куда-то порывисто, в мягко-шершавую горячую бездну ее прижавшихся полураскрытых губ, не давших перевести ему дыхание, а ее дурманные, яблочного вкуса губы нежно скользили, терлись, вжимались в его губы, и ее пальцы ослабленно искали его кисть, осторожно тянули вниз, в манящую горячую тайну.

— Эмма,-сказал он, когда она с легким стоном облегчения, с замирающим выражением лица упала головой на его грудь, и её волосы вновь опахнули его душисто- карамельной кофейной сладостью, -мне кажется тебе не нужно уходить сегодня, да и вообще не нужно никогда.
Она молча обняла его прохладными руками.

— Эмма, тебе не надо уходить,- освободившись из цепкого горячего плена её рук, в решительной настойчивости повторил он.

—Это предложение Курт?- ее раздвинутые волнением серо-синие глаза с осторожной, прислушивающейся улыбкой смотрели на губы Курта,- ну что ж если так, то весьма оригинальное, Только пойми меня правильно, наверное, прозвучит слишком традиционно, если скажу, что нужно подумать. Да мне нужно подумать, хотя, наверное, тебе покажется странным, что тут думать, ведь как ты сказал в ресторане, мы должны держаться вместе, пойми, мне уже не столько мало лет, мне нужна уверенность и стабильность, семья и дети. Курт, да, да именно дети в полной семье, все мы тут группа риска и я не знаю, смогу ли пережить, вновь всё то, что уже было в моей жизни, я понимаю, как нам нужно спокойствие, затишье после бури.

—Я всё понимаю, -в задумчивости произнес он, сильней прижав её к себе, всё понимаю, у нас совершенно нет времени, но я не понимаю, ты согласна?
И он замер, в трепетном ожидании, в каком-то колючем холодном ознобе, так будто сейчас, и должна решиться его участь.

—Нет! Нет, -улыбаясь повторила она,- нет не может сказать моё сердце! Оно говорит «да»! Я согласна, - и повернувшись к нему, вся просияв, счастливо обдав его солнечной синью засмеявшихся глаз, нежно коснулась губами его щеки.

Вскоре, оставив работу она переехала к нему. Его радость и счастье было безмерным! Мечты сбываются! Он не мог надышаться отпущенным ему счастьем, видя в ней воплощение давней мечты, разве не счастье это, вновь обрести, любовь, но он боялся думать о своем счастье, боялся вспугнуть его какой-то опрометчивой неосторожной мыслью, помня лишь одно, как только человек задумывается о том счастлив ли он, то тут же становится несчастным. Он не думал, желая как можно дольше запечатлеть это состояния души. Но то чувство тревоги, постоянное ощущение страха не покидало, оставаясь для него каким-то страшным знамением.

Весной он пропал. Просто вышел из дома под вечер на очередную прогулку и не вернулся. Она почернев от горя плакала темными бессонными ночами, сколько слез было пролито, как сожалела она о своей надломленной жизни, видя причины его внезапного исчезновения в той страшной тайне. Но как она могла так долго надеяться, ждать, поверив тогда в незыблемость своей судьбы?

И только к осени вдруг появилась надежда, легкая догадка. С курьером пришло письмо из организации. В замешательстве Эмма вскрыла его, дрожащими руками и через заволакивающие слезы стала торопливо читать:

Emma, liebe Emma!
Es tut uns leid f;r so ein seltsames Verschwinden, verstehen Sie mich, sonst konnte ich nicht bei dir bleiben, gef;hrlich war. Ich verstehe, dass seine Schuld vor dir weckt mich hart zagdadit. Das Gl;ck und die Freude jener Momente, die ich verbrachte in Ihrer N;he ist hoch. Ich erinnere mich, und liebe dich. Die folgenden Mittwoch, dem Kurierdienst werden Sie zu einer paraguayischen Pass zu nehmen, wei; ich nicht, ich werde kommen, wenn Sie mir verzeihen, wenn, aber ich nedeyus, freue mich auf die Begegnung mit Ihnen und unserer lang sovmestnuyuyu Leben in Paraguay.
Mit Hoffnung und Liebe Ihr Kurt.

— Господи, у меня нет сил, — прошептала она отчаянно, — пусть несчастья, пусть катастрофа, но пусть будет, пусть только повторится, та ночь и то раннее утро, так нравившейся ему сладковато- кофейный запах моих волос, его шершавые губы. «Почему все опять? Зачем же снова зачем это снова случилось со мной? В чем я виновата»- всхлипывая, не останавливаясь, причитала она.

И вдруг ей показалось, что они с Куртом вновь вместе, но только стоят на разных берегах одной, быстро текущей, мутной, стремительной реки жизни. Только он был там, на другом берегу, а она на этом, печальном, одиноком безнадежно пустом но что-то не позволяло ему хотя бы на минуту забыть все и перекинуть жердочку на её пустую и одинокую сторону.

И мелькнула мысль, что оба они жили, словно на разных планетах, случайно встретившись в момент их столкновения, на тысячную долю секунды, вероятно, счастливую, но, увидев друг друга вблизи, — и со страшными разрушениями планеты вновь оттолкнулись, разошлись, вращаясь в противоположных направлениях галактики среди утвержденного уже мира.

И она вдруг явственно ощутила, как леденеющая сталью пружинка распрямлялась в груди, где-то возле самого сердца, тоскливой болью поворачивалась режущим острием, и она замолчала, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, но все-же не выпуская письма из рук. И, уже без боли она тихо прощалась сама с собой.