Марта. Двадцать первого

Автор: Редин Аккурат в тот час, когда супруга полковника и новоявленного члена правления огородного товарищества «Морской волк» произнесла: «Хватит пить», - над морем появилась стая серебристых птиц. Сливаясь с закатом, они были едва различимы, но стройное сопрано самонадеянных пернатых идиотов выдавало их местонахождение с потрохами. Впрочем, какому-нибудь начинающему орнитологу, неискушенному в хитросплетениях птичьих взаимоотношений с окружающей действительностью, могло показаться, что поют не над морем, а на фелюге, барражирующей под рваным парусом, в километре от берега. Какому-нибудь, но не новоиспеченному члену правления. Он на упал-отжался определил фальшь в ля-диез третьей октавы и тут же учуял подвох, ибо в Черноморке известно каждому — одесские рыбаки, сидя на вёслах, никогда не лажают. Особенно в третьей октаве. По крайней мере, подшофе.
Полковник замахнул очередную соточку белой, выдохнул троекратным ура, взял в руки полевой бинокль и, перекрестив оный, прицелился на голоса над заливом.
- Софочка, посмотри, какая прелесть — пеликаны! - протянув той покоцанный в боях, но исправно работающий раритет, умилился старый вояка.
- Идиёт, - проигнорировала бинокль Софья Яковлевна, - я и без этой твоей оптики вижу, что никакие это не пеликаны. Это попугаи. Откуда в наших краях взяться пеликанам? Хватит пить, птицевед православный.
- А стае попугаев, значит, самое оно, да? Над морем. Стае!!!
Врождённый орнитологический кретинизм полковника оправдывал последнего в глазах супруги, но она не смогла удержаться:
- Коля, я тебя умоляю, болтай ерундой помедленнее, не ровен час, застудишь. И что тогда прикажешь мне делать?
- Прикажу обнять и плакать.
- А чем я, по-твоему, всю свою жизнь занимаюсь? Где ты видел, чтобы пеликаны пели «Марсельезу»? К тому же хором. Ведь это же она? - повернулась ко мне хозяйка, - «Марсельеза»?
Я утвердительно кивнул.
- Воооот, - обрадованно протянула женщина, - ты послушай, что тебе знающий человек говорит, послушай. Это попугаи, Коля. По-пу-га-и! А ты поц.
Полковник, почувствовав себя разжалованным в рядовые, пошёл на амбразуру:
- Да хоть жопа, - в сердцах ляпнул он и плюхнул себе водки, - огромная летающе-поющая задница.
Помирать, так с музыкой. И желательно, чтобы музыка эта была из репертуара ансамбля песни и пляски Краснознамённого Черноморского Флота.
- Как говорит Циля с Молдаванки, жопа есть — ума не надо, - терпеливо разрядила обойму в разжалованного, но непобежденного полковника Софья Яковлевна и спокойно убрала со стола бутылку. - У той хотя бы жопа имеется, а у тебя ни того, ни другого. Молчи уже, не позорь меня перед гостем.
На какое-то мгновение гостю нестерпимо захотелось лично познакомиться с необязательностью наличия ума Цили с Молдаванки. Но лишь на мгновение. Он закурил и через пару минут, вновь поцеживая липовый чай с чабрецом, наслаждался неспешностью жизни и перепалкой радушных хозяев. Где-то, в лучах уже ленивого солнца, уносили на восток свою песню то ли попугаи, то ли пеликаны. Пятый день лета. До конца моего отпуска оставалась ещё целая вселенная и, как сказал полковник, три ящика водки.

...первый из которых мы приговорили в течение недели. Я старался, как мог, но битву полковнику проигрывал по всем фронтам: пил без соответствующего задора, иногда даже, стыдно признаться, пропускал, говорил мало, да и с троекратным ура у меня как-то не задалось с самого начала.
На четвёртые сутки, перед тем, как списать меня на берег и уйти в одиночное плавание, он похлопал меня по плечу и сказал:
- Надеюсь, с бабами у тебя всё не так запущенно.
Я тоже на это надеялся.
На пятые, получив пяткой в левое ухо: «Как ты думаешь, красные розы — это не сильно пошло?», - я открыл глаза. В комнате темно. Шум моря. Сквозь открытое окно. И брачные трели лягушек через другое. Создавалось впечатление, что этой ночью лягушки, облюбовав пляж, квакали прямо с линии прибоя.
- Не сильно, а просто, - ответил я темноте, - предпочитаю хризантемы, - повернулся на бок и пошёл досматривать сон.
Показывали что-то на тему итальянского автопрома. Несмотря на то что к машинам я равнодушен, выбирать не приходилось. Хочешь, не хочешь, а смотри то, что дают. Ну, или не спи. А спать хотелось. Сильно. Даже во сне.
Утро следующего дня выдалось не таким поганым, как три предыдущих. По крайней мере, у меня появилось желание пойти потоптаться по пляжу, на людей посмотреть, себя… хотя нет, просто посмотреть.
Пришёл. Увидел. И ушёл.
Вернувшись на дачу я не без удовольствия обнаружил, что нашего полку прибыло. На одного человека. Человек стоял под навесом, был строен, молод, красив и пил кофе.
- Марта, - крикнула из кухни Софья Яковлевна.
- Иду, - отозвался человек, поставил на стол чашку и скрылся в доме.
«Хорошенькая», - подумал я. «Такой всегда будет семнадцать лет», - добавил Павич. Путём подкупа, шантажа и дворцовых интриг, граничащих с вооруженным переворотом, мне удалось выяснить, что девушке двадцать один год, чете полковника она приходится внучатой племянницей и гостит у них каждое лето.
Окунем окунулось в воду время. За те восемь дней, что мы были знакомы, Марта загорела и расцвела. Как выяснилось, у нас было много общего. Она любила не пить, не курить, не есть мясо, не лениться и ещё много разных «не», которые моя память удержать не смогла. Я тоже отдавал предпочтение всему перечисленному выше, но только без отрицания. Просто любил. Курить, пить, есть мясо... Конечно, не настолько самоотверженно, как полковник, но нет предела совершенству. Кстати сказать, у полковника была отличная раскуренная трубка, но курящим я его так и не увидел.
Переведи мне песню цикад, чтобы я знал, о чем перед смертью беседовали листья табака с руками, убирающих его рабов. Научи меня отличать закат от рассвета, когда стоят часы, чтобы я мог с закрытыми глазами определить пятую сторону света, ну, или хотя бы отыскать свой пятый угол. Прижми к моим губам ветер, чтобы я случайно не взболтнул лишенного надежды слова. Перед тем как посолить рыбу, плюнь ей в рот, чтобы я стал…
- ...ёжиком, - сквозь дрему донеслось до моего слуха.
Похоже, во мне течет кровь испанских конкистадоров, потому что ничем другим своё трепетное уважение к сиесте объяснить я не могу. Как только кукушка ратушной площади лениво возвещает два пополудни, вышибает, и всё тут. Причём, неважно где. В этот раз меня срубило на пляже.
- Что? - потряс я головой.
- Я буду звать тебя Ёжиком, - повторила Марта.
- Тогда я тебя селянкой.
- Не хочу.
- А что ты хочешь?
- Хочу чтобы ты показал мне Одессу. Свою Одессу. Покажешь?
Та что там той Одессы? Моей, в смысле. Раз, и обчёлся. Даже без два. Разве что Купальный, и то лишь потому, что этот переулок напоминает мне улочки старой Ялты. Так что попустись, девочка, хрен тебе, а не одесских откровений. И не потому, что не хочу, а тупо оттого что их нет.
- Глупо юзать пыльный город, когда под боком, в шаговой доступности, море. Лежи на песке, лижи солёную гальку. Так что там с прозвищем, селянка? Определилась?
- Мне нравится Мартиша. По-моему, эротично.
- А почему не Мартира? С этим именем у тебя есть все шансы стать звездой дискотек в каком-нибудь артиллерийском училище.
- Дурак. Ты опять всё испортил.
Дурак, молча, перевел взгляд на море и стал считать яхты на рейде. Пятнадцать. Не то чтобы мне было всё равно, просто иногда лучше промолчать. Впрочем, промолчать всегда лучше. Слово, оно, конечно, серебро, но мне и подороже металлы известны. Не дождавшись желаемой реакции Марта пошла на попятную:
- Зачем люди пьют?
- Да кто ж их знает, людей этих? Некоторые пьют за гаражами, некоторые за кустами, отдельные эстеты любят выпить за мусорными баками… я знавал одну даму, так та вообще предпочитала пить исключительно в очередях за чешскими люстрами.
- Иногда мне кажется, что это не тебе полтос, а мне. Ты ведешь себя, как ребёнок.
- Польщен.
- Давай, я перефразирую вопрос.
- А смысл?
- Ну, чтобы у тебя не возникало желания острить без надобности.
- Рискни.
- Ты можешь назвать мне причину, по которой ты пьёшь?
- Тебе-то для чего вся эта бодяга? Что там было написано над воротами в Дахау: «Каждому своё»?
- Не пей, Ёжик, козлёночком станешь.
- Чем больше узнаю людей, тем больше хочется надраться в одно жало. Но парадокс — надравшись, тянет в люди, - процитировал я неизвестного поэта-пропойцу и состарился ещё на один вдох.
Цитата эта к старости, как к физическому увяданию, никакого отношения не имела. Просто пришло моё время вдоха. Есть два типа людей — те, кто, подобно мне, время вдыхают, и те, что, выдыхая его, становятся моложе. Марта относилась ко второму типу. Дружны мы не стали. Я хотел её, и она, зная об этом, позволяла дружбе лишь иногда лизать наши локти, даруя мне надежду.
- Пойдём в воду, - предложил я.
- Я плаваю смешно, - отмахнулась Марта.
- Стиль моего плавания грустным тоже не назовёшь.
И мы пошли веселить народ.
Вернувшись с пляжа, вместо хозяев мы обнаружили записку, прижатую пустой чашкой к дощатому настилу под навесом. В записке было лишь одно слово, и слово это было: «Привоз».
- Это бабуля, - кивнула Марта на клочок бумаги. - Она почему-то считает, что если записку оставить в каком-нибудь непонятном месте, на неё обязательно обратят внимание и прочитают. И самое интересное — это работает.
Слово явно собиралось уподобиться воробью и, влекомое сквозняком, любыми путями норовило обрести свободу. Марта подняла с пола чашку, слово выпорхнуло, но летало недолго. Девушка ловко поймала его и, засунув в карман своих шорт, поставила крест на одном из стереотипов русской народной мудрости.
- Что-то кофе захотелось, на тебя варить?
- Нет, - я сел за стол.
Отчаявшись приучить меня к элементарной вежливости Марта просто отвесила мне подзатыльник и довольная исчезла в доме. Через несколько минут присела рядом. Отхлебнула. Поставила чашку, провела пальцем по линии горизонта, точно хотела убедиться в её прочности, и сказала:
- Бывалые рыбаки говорят, если повезёт, то на третий день после низовки, можно даже с берега услышать, о чем под кормой ругаются рыбы.
То ли со слухом у меня беда, то ли низовка мне доставалась некачественная, а может, просто вся рыба залива в тот час была настроена благожелательно, но факт остаётся фактом, до сей поры мне отчего-то так и не повезло. Ни разу.
- Не отчаивайся, Ёжик, - прочитала она меня, - знаешь, чем бывалый рыбак отличается от простого?
Отличия я не знал.
- Все бывалые врут.
- А простые?
- Простым некогда, они ловят рыбу.
Марта взяла в руки свою тень, смяла и легко, словно прошлась по прибрежному песку, сделала из неё цветы. Целый куст чайных роз. Пристроив розы на тыльную часть своего бедра, сказала:
- Всегда хотела сделать это, - и вопросительно посмотрела на меня.
- Красиво, - оценил я её старания.
- А как же хризантемы? Ты не удивлён?
- Чему?
- Например, тому что мне известно имя твоих любимых цветов.
Удивляется тот, кто не верит, верит тот, кто не знает, а я знал. Посему ограничился лаконичным: «Нет». Мой ответ её удовлетворил. Из нас могла бы получиться отличная семейка Адамсов — одна мастырит из собственной тени татухи, а другой воспринимает это как само собой разумеющееся.
- Что-то бабули с дедом долго нет. Кстати, ты уже слышал их перепалку про пингвинов с фламинго, или они оставили этот театр для одного зрителя на десерт?
- Про каких пингвинов? - не понял я. - Были только попугаи с этими… как их?… пеликанами...
- Растут родственнички, мужают. Я имею ввиду в плане творчества. Не прошло и пяти лет, а они уже заменили персонажей. Такими темпами, глядишь, лет через десять новый сюжет родят… нет на них драматурга. Но, согласись, играют хорошо — ты ведь тоже повёлся?

Двадцать первый день лета. До конца моего отпуска была ещё целая жизнь, Марта, её розы и ящик водки. Впрочем, это уже не столь важно.