Илюша ХУ4: я много чудил

Автор: Лев Рыжков Это интервью было записано 17 мая 2016 года. Два месяца назад Илья освободился из тюрьмы. До этого я Илью никогда не видел. Несколько раз слышал по телефону, видел на фото. Имелись небезосновательные подозрения, что приедет уголовное чудовище. В таком случае я планировал отвести Илью на бутовский пивняк и пообщаться там.
Но, вопреки всем опасениям, приехал худощавый человек практически интеллигентного вида. И мы пошли ко мне домой. Там мы стали пить какой-то ром и некий коньяк. Между нами бродил возмущенный кот Илюшан Пармезаныч. ХУ4 проникся к нему теплыми чувствами, признал тезкой, таким же рыжим, как он сам, и норовил потрепать за загривок.
Разговор записывался на видеокамеру. О процессе записи я (так получилось) не помню вообще ничего, кроме того, что этот процесс вообще имел место. Пересматривать наутро не стал. А потом и вообще оно потерялось куда-то за текучкой. Но, в свете недавних печальных событий, я извлек это видео из архивов.
И вот, собственно, каким был Илюша ХУ4. Текстовая трансляция практически дословная, убраны только повторы слов. Также прилагаю к интервью небольшой Илюшин видеоперформанс.

Равшан, Джамшуд, отжатая квартира
Сначала расскажи, что ты за человек?
Я пиздатый человек, разрази меня гром. С чего мы начнем?
Да с чего хочешь.
Я и не знаю, с чего бы начать. Потому что никогда ни с чего не начинал. И начинать мне не с чего. Но, вполне возможно, какому-нибудь определенному промежутку российского народа будет, может быть, интересно или неинтересно (но, тем не менее, на это совершенно плевать) – за что, например, меня посадили. Вот как ты думаешь, Лев Валерьевич?
Я думаю, что ты смотри сюда и говори все, что хочешь.
Итак, за что меня посадили. А дело было так. Я много чудил. Я действительно много чудил. И чудил я совершенно безалаберно, не подчиняясь, значит, никаким большим вещам и т.д. Просто чудил потому, что я любил чудить. И чудил я совершенно с любовью к этому самому чудению. Но суть состоит совершенно не в этом. Дело было так.
Я поехал на делюгу. А если я ездил на делюги, мне звонили, допустим, и говорили: «Илья! Поехали, отработаем делюгу?» А я никогда не спрашивал, что мы будем делать. Никогда! То есть, за мной приезжали, или я приезжал за кем-нибудь. И мы ехали. И по мере того, как мы ехали, мы обсуждали, что мы будем делать. Например, этого надо туда, этого – сюда. И так далее.
А тут я поехал совершенно один. А эти самые, кто был предметом моего, значит, влияния – они были какие-то ремонтники. Они делали ремонт. Как вот эти – «насяльника», Равшан и Джамшуд. Только они были настоящие. И они хуярили ремонт в какой-то квартире. И им дали 30 тысяч долларов предоплаты. А я это узнал.
А у меня тогда был загранпаспорт. Я только что вернулся из Болгарии. Летел через Кипр. И везде чудил. Чудил я вообще отвратительнейшим образом. И приезжаю я в Москву, и мне присылают целый конверт ЛСД. И здесь эти Равшан и Дамшуд, и их начальник. И 30 тысяч долларов, загранпаспорт и полный конверт ЛСД. Совершенно прекрасная ситуация.
И я, значит, еду туда. И, значит, сейчас выйдет этот хуй, прости Господи, с тридцатником. И я думаю: заебеню его, прости Господи, как следует, и заберу этот прекрасный тридцатник. И что вы думаете? Здесь мне звонят и говорят: «Илья, оставь свое хулиганство, оставь свои выходки на потом». Но я говорю: «Я не могу! 30 тысяч долларов!» Ну, тридцать тысяч долларов – это, знаешь, это даже не рюмка коньяка.
А со мной должен был на эти тридцать тысяч долларов ехать еще один хуй. А он сам – наркоман. И мы с ним обпырялись знаешь чем? Семечками. Мы с ним обпырялись семечками. Мы взяли палатку.
И тот тип потерялся?
И он не смог приехать вообще. И мне звонят эти два гуся и говорят: «Вот». А у нас была квартира. Мы отжали квартиру. Переселили какую-то бабку в психушку. Оформили ее сначала на меня, потом еще на одного хуя. Начали ее продавать.
Вот вы подонки!
Да. Ну, а что ж поделаешь? Это отвратительно, но нельзя соизмерить с тем, что делают остальные подонки. Не настолько подоночно, насколько можно было бы представить. Но, тем не менее, факт налицо. Мы пытаемся продать эту квартиру еще одному ублюдку. Он хочет у нас ее купить. Но потом решает, что денег у него нет, и он у нас ее отгрызет.
А мы сами ее отгрызли! Три ублюдка. Притом, совершенно хрестоматийных ублюдка. Ну, как в кино – с опасными бритвами, с пистолетами, со всякой остальной дрянью. Отжали квартиру, и еще один ублюдок хочет отжать у них.
Да это Тарантино практически!
И он нанимает хохлушку, чтобы она заявила через суд права на эту квартиру. Это 2007 год. Новый год как раз прошел. Я был в Болгарии, на Кипре. Я там издевался над собой всячески. Я был в совершенно невменяемом состоянии. Насколько можно быть в невменяемом состоянии – я уже был в таком.
То есть, я ехал, например, на машине, а иллюминация этих всех фонарей сливалась в одну сплошную линию. И вместе с музыкой она сливалась. То есть, музыка: «Тунч-тунч!» - ебашит. И, значит, свет сливается вместе с музыкой в одну определенную конструкцию в голове. То есть, настолько мне было хорошо. Или плохо, я не знаю. Но, с другой стороны, достаточно приятная ситуация, значит, была.

К нам едет Леон-киллер
Давай не уходить в описания.
Да, Лев Валерьевич, сейчас только выпьем. И ситуация набирает обороты. Я бросаю, значит, тридцатник и еду туда. Когда я приезжаю туда, терпила – то есть, тот, за кого я сидел эти девять лет, сидит в машине. Они его вывели из ресторана и говорят мне: «Вот мы его вывели – знаешь, под каким предлогом? Либо ты выйдешь, либо – видишь – у нас баян с кровью? И мы тебя ВИЧ-инфицируем!»
Жестко.
А они, значит, пока я еду – а еду я на машине – они в «батоне» таком сидят, в фордовском. А там терпила. Ему говорят: «Сейчас приедет Леон-киллер, он будет тебя пытать». А у меня из оружия был нож, привязанный к руке. Метательный. То есть, его кидаешь – он втыкается.
На руке крепился в ножнах?
Да, ты вынимаешь его, и он втыкается. Ну, и да. Я сажусь, значит, к этому ублюдку. И вот так ему въеб.
Осторожней, камера!
Не ссать. Как-никак у меня черный пояс по каратэ. И я ему въеб, чтоб он заткнулся и говорю: «Дружище, - говорю. – Ты должен 35 тысяч долларов. Квартира, опять же. Ты нанял эту хохлуху, чтобы она заявила свое право. Ты сейчас либо деньги отдашь, либо я достану нож, тебя изрежу и выкину в Москва-реку». И им сразу говорю: «Давайте его убьем! У меня дела. У меня нет времени на это хулиганство».
На эту хуйню.
На эту хуйню! Нет времени у меня! Ну, Валерьич, ты-то должен меня понимать. И что ты думаешь? Мы приезжаем на эту квартиру. Эти двое уезжают. А я сижу. Я под семечками. А я тогда торчал на метадоне. Кололся метадоном. Ну, что мне эти семечки? Это знаешь, как капли в нос для больного гайморитом, понимаешь?
И я звоню барыге метадоновому. Он на мотоцикле приезжал, привозил метадон. А у терпилы – карточки. Я говорю: «Слышишь, я вижу по тебе, что у тебя нет 35 тысяч долларов. Дай мне десять, и я тебя отпускаю. Вали на все четыре». А про себя думаю: «Прибью его к чертовой матери и все. И закопаю здесь где-нибудь».
Ну, ты чудовище!.
Ну, и все. Он дает мне карточки. Я покупаю метадон и покупаю себе две пачки нурофена еще. Ну, на потом. Когда меня будет отпускать и так далее. Возвращаюсь я, а его нету. И окно открыто. А там однокомнатная квартира. И он выпрыгнул. Я думаю: «Блядь! Значит, внизу валяется. Значит, добью его и прикопаю».

Дерьмовая история
И что было дальше?
Спускаюсь, а его нету. Я звоню сразу своим друзьям. Говорю: «Его нету. Он выпрыгнул в окно, а его нету». Они говорят: «Ну, сожги квартиру!»
Чего?! Сжечь?!
Я беру бутылку бензина, поднимаюсь поджигать квартиру. Но квартира была на шестом, а я поднимаюсь на восьмой. Открывается лифт. Сверху лестница. И сбегает такой чувак в маске, прикинь. И меня вот так за руки берут тоже две маски. СОБРовцы.
Быстро они...
И все они меня – бах-бах! – забили. Отвезли, значит, в отдел, в «Теплый стан», значит. И давай меня бить: «Где, мол, твои друзья?» Я говорю: «Какие друзья?» Всякую хуйню несу. Они меня отдают на Петровку. И меня везут на Петровку. На Петровке начинают точить зубы. Надфиль настоящий.
Жестко.
Да я сам охуел! Но такое бывает. Начинают точить зубы надфилем, чтобы я сдал своих друзей. Я никого не сдаю. Они меня отдают в другой отдел. Отпиздили. Я обосрался. Реально обосрался. У меня засох понос в шортах. Я пришел в себя, когда у меня засох понос. Я пришел в себя, думаю: «Задушусь пакетом». А я сижу в камере.
А там пакет был?
Я гребу пакет, душусь пакетом. А я весь в говне. Я тебе отвечаю – я весь в говне.
Пиздец!
А я еще в этот пакет наблевал. Достаю пакет, а у меня вся голова в блевотине. И сам я весь в говне. Я думаю: «Еб твою мать!» Думаю: «Вот гондонство, блядь!» И все, меня везут в тюрьму. А я в тюрьме помылся и так далее. А я весь избитый был и так далее.

Привет из «Дельфина»
Что-то дерьмовая история.
Это было, блядь, настолько отвратительно. Со мной никогда не было, блядь, такого дерьма, как в тот раз. Они в натуре, эти пидоры, пытали меня как в каком-то вонючем гестапо, блядь. Ну, и все.
Год я сижу в тюрьме. Меня сажают в одиночку. Представляешь, полгода я в одиночке. Это – такая вот маленькая камера, в которой нельзя разогнуться. Два шага сюда, два шага – туда. Полы поднимаешь, а там вокруг – разноцветная плесень. И они надо мной там издеваются тоже. Я там что только не делал. И резался, и доставал гвоздь, втыкал в ногу.
Они меня увозят на психушку. В Саратов. Они мне дают девять лет сначала. Я приезжаю – меня вот так подвешивают за крюк. Я тебе отвечаю – меня подвешивают за крюк. Заходит целая толпа масок. Они начинают меня бить. А я вот так вот стою, прикинь, к крюку привязан. И ничего не могу сделать. Они начинают меня бить. Бьют, бьют.
А потом подходит один – вот такой здоровый. До потолка ростом, я тебе отвечаю. Вот такая клешня. Он меня берет так за яйца, сжал яйца и говорит: «Не крупные они у тебя!»
Страшно!
Я охуел. И они сажают меня в эту психушку. А я там чудил-чудил. Я там зашил рот. Помнишь, я это в рассказе «Школа ненависти» писал? Это было в Саратове. Я там зашил рот. Я там чудил, пиздец. Я там пятнадцать дней не ел. И еще три дня на сухой голодовке. То есть, и не пил. Восемнадцать дней, в общей сложности. Зашил рот, все. Достаю такое вот пузо свое, изрезал. Но мне по хуй, по хуй. Я заточил ложку и реально забил кружкой ложку.
Пиздец.
Все. Меня вывозят в Оренбург. Там я сижу три года. И три года я там колюсь. Я там чудил: карты там, все это. Меня увозят, короче, на «Черный дельфин».
Ты там был?
Это место, где сидят пожизненники. А там огромные мусора. И три месяца меня там три раза в день, короче, бьют. Просто бьют. Я, прикинь, сижу в камере –вот я такой сижу. Ну, то есть, во мне там сто килограмм весу. И вот они влетают. И я не приземлялся, я тебе отвечаю. Я не приземлялся. Они меня били и били. В оконцовке они меня отвозят обратно в Оренбург. Я там почудил еще немного. Я там пришивался к матрасу. Ну, чего только я не делал.
Это как?
Я брал вот так вот кожу, и пришивал ее к матрасу. Благо у меня матрас не забирали.
Чувствую, что это не все.
Я оттягивал яйца, вернее, мошонку саму. Брал гвоздь из штапика. Ну, из окна. И прибивал мошонку к полу.
Потом они меня вывозят, значит, в Челябинск. Я приезжаю в Челябинск. А это был уже, значит, 2013 год. Я думаю: «Ну, хули мне осталось до 2016-го? Немного в себя надо прийти. Скоро ведь свобода и так далее».
Бросил курить, все наркотики побросал. Начал писать креативы в Интернете. И занимался. Значит, полтора часа я чисто отжимался. Выходил на прогулку, падал на пальчики, отжимался. В перерывах еще подтягивался. Узким хватом. Чисто на руки. Не на плечи, ни на что. Упал, опять отжался. И так полтора часа.
И вот приходил в камеру, а у меня там веревки-хуевки и так далее. И я там уже другие упражнения… Разные позиции статических упражнений. Так минуту постою. Так две. Так растянусь там на три минуты. И вот последние три года я вот так вот заморачивался. И вот освободился. И, значит, вот – сейчас маленечко в себя прихожу. Два месяца на свободе. Ничего не могу понять. Но достаточно неплохо себя чувствую.

Момент креатива
Ну, и что сейчас делаешь?
И вот сейчас дописываю книгу. Собираюсь ее все-таки привести в порядок. Я всегда любил креатив. Всегда любил какой-то, может быть, эпатаж. Я не знаю, что это могло бы быть. Ну, знаешь, какое-то представление, которое восприняло бы уйма народу. Я люблю это. И делал это и в тюрьмах и не в тюрьмах. Такие выступления на неширокую, но достаточно искушенную аудиторию. И делал это.
Почему? Знаешь, потому, наверное, что мне это нравилось. Я не отдавался самому действу. Оно не приносило мне больше удовольствия, чем я бы отдал энергии, понимаешь? И поэтому мне нравится сам момент этого креатива. Я это люблю. И поэтому, может и пописываю свою графоманию. То есть, я не обладаю – ты же понимаешь, как профессор и лингвист… И давай не будем сейчас смеяться над очевидными вещами.
Я с тобой кристально честен.
Если бы ты не был со мной честен, я бы с тобой не поехал даже. На хуй ты бы был мне нужен? Правильно? То есть, я говорю совершенно, значит, откровенно. Не на камеру. Мне насрать на эту камеру. Может, мы никогда ее дальше и не увидим. То есть, я бы не поехал встречаться и так далее. Ну, то есть сам факт понимаешь. Факт самого понимания между людьми – он не отрицает, значит, какой-то более-менее сакральной связи. Ну, я бы с кем-то не стал бы откровенничать. Опять же, не говоря об этой камере. Вообще бы вот так вот.
Ну, мы странные люди, правильно? Мы очень странные. Никто не скажет, что надо что-то поделать с этим. Зачем что-то поделывать, когда можно и ничего не поделывать с этим?

Видео-бонус ищем здесь: a href="https://youtu.be/N3ehVz2Cb8Y"/a