В гостях. (Часть 1 )

Автор: МихХ В гостях.

Я люблю, когда гости приходят,
Когда весело в доме моём....
М. Танич.
Здравствуйте гости, ай не надо, ай бросьте,
Здравствуйте гости дорогие мои…
А. Розенбаум.

Часть 1
В конце девяносто первого я устроился на работу в кибуц. Отработал шесть месяцев и меня уволили. Взяли другого. Так израильские колхозники зажимали социальные выплаты.
Но я не в обиде. Работа на заводе по переработке апельсин в жмых была не тяжелая, а зарплата хорошая. Три раза кормили и давали жилье – маленькую халупу на двух человек. После полугодового стажа по закону полагалось пособие по безработице. А оно у меня выходило больше чем эмигрантская зарплата на стройке. Можно было безбедно существовать какое-то время.
А тут еще курс переподготовки подвернулся.
Курс назывался – "Охрана памятников старины", и из-за продолжительности - одиннадцать месяцев, считался блатным. Попал я на него потому, что перед армией проучился год в строительном институте.
Никто не собирался становиться охранником памятников. Просто все курсисты получали государственные деньги, а в классе работал кондиционер.
Большинство моих бывших соотечественников за такое, как у меня пособие рвали жилы, а я сидел на последней парте и читал Достоевского. Монотонное бурчание преподавателя создавало фон, а "Преступление и наказание" хорошо воспринималось в такой обстановке.
Я слышал о Достоевском в школе, даже писал сочинение про Сонечку Мармеладову, но никогда ничего не читал. Хватало нескольких строк из учебника литературы. А вот в Израиле как-то увлекся, оценил автора.
Наверное, я повзрослел и даже где-то поумнел. Или просто в тетином багаже оказалось с десяток томов классической литературы. Читать их было некому. В семье моей тети никто ничего кроме газет в руки не брал. Назначение у прессы было слишком широкое. А в той далекой жизни книги были дефицитом, вот и захватили их в надежде на обмен или продажу.
Напрасно, жизненные ценности за морем изменились. Пришлось мне приобщиться, дабы не уронить честь семьи.

Вид соучеников нагонял на меня тоску. Одетые в турецкие свитера и польские джинсы мужики за тридцать, были похожи друг на друга, как солдаты первогодки. На их усталых лицах отпечаталась непреодолимая усталость, а в тусклых глазах читалась безнадежность и тревога. У всех были семьи, дети, съёмные квартиры и вечерняя подработка.
Наблюдая за своими однокашниками, я убеждался, что пора начинать учить английский язык. Теперь я точно знал, каким не хочу стать.
Разговоры о ценах на съем, дешевых продуктах и о прошлой великолепной жизни меня не привлекали. Вскоре я перестал выходить в коридор и на перекурах оставался за партой.

Соломон появился спустя две недели после начала учебы.
Сема, как он сам себя называл, выделялся из толпы однокашников. Открытость, незаурядные суждения и эксцентричное поведение делали его ярким. А серый фон вокруг увеличивал эффект.
Как он попал на курс, где требовалось строительное образование, да еще и совершенно не зная иврита, неизвестно. Зато его довольное широкое лицо с пухлыми, идеально выбритыми щеками, сразу добавило цвета в унылую массу эмигрантов.
Соломон покупал в магазине одежду, курил "Мальборо", а на его волосатой груди болтался массивный магендавид светло-желтого, местного золота. В его бледно-голубых глазах горела жизнь.
Поговаривали, что он каждую неделю делает маникюр за сорок шекелей.
И сразу у курилки стало шумно и весело. Соломон не только был душой компании, но и заряжал своей энергией других. Его громкий, с южно-украинским акцентом говор слышался издалека.
Он никогда не говорил о дешевых товарах, тяжелой судьбе эмигранта и о несправедливом отношении со стороны "ватиков" (старожилов). Байки Соломона отличались, прямотой, иронией и нестандартным подходом к ситуации. Некоторые слушали с интересом, другие отходили и с брезгливостью плевали в траву.
Чем больше я смотрел на него, тем он казался мне интересней. Я тогда писал стихи. Хорошо, что не было интернета. Никто эту ахинею и не прочитал бы. Но про Соломона в первый раз захотелось написать рассказ.

***

В тот день Соломон, как обычно, легко захватил внимание толпы и громко рассказывал очередную байку:
- Август жаркий в восемьдесят первом выдался. Стою я, значит, у столика в пивнушке. Температуру тела постепенно понижаю, а градус повышаю. Денег в кармане - пресс. Самый разгар заготовительной компании по яблокам. На побывку в город вырвался. Два "булька" из чекушки в пену. Три глотка. Две затяжки. Килечку за хвостик и в рот целиком. Прожевал и снова за дело. На душе легко и весело. Жара по хер, пиво холодное. Смотрю, компания в заведение заваливает. Ханурики, с первого взгляда видно. На бокал наскребли где-то, вот и праздник. С ними баба, помятая слегка, лицо опухшее и знакомое. Пригляделся, Валька Аскерка, одноклассница моя.
Соломон остановил повествование, окинул безразличным взглядом слушателей. Достал сигарету, похлопал по карманам в поисках зажигалки, ухмыльнулся. С улыбкой посмотрел на несколько протянутых в его сторону огоньков. Помедлил. От одного из них прикурил. Глубоко затянулся, шумно выдохнул дым и продолжил:
- Товарищи ее пойло дешевое вмиг оприходовали. Поспорили, поругались между собой и отвалили на поиски средств. Она одна осталась. По сторонам смотрит. Взгляд дикий, видать давно синьку жрет, плохо ей. Я Вальке рукой махнул. Она узнала меня, оживилась, бокал пустой отставила. Подошла.
- Ну, че, примешь? – спрашиваю. Полу пиджака отвернул. Она горлышко бутылки увидела, облизнулась невольно.
Я ей свое пиво недопитое отдал, себе свежего взял.
Ну, слово-за-слово, кто, да где из одноклассников наших сейчас, беседу ведем. У меня не одна чекушка с собой была. Через пару часов, Валька совсем осоловела. И я по-другому на нее смотреть стал.
- А пойдем-ка на школьный двор. На природе молодость вспомним. По дороге за "Агдамом" заскочим, предложил я, а сам думаю, много, кто из парней Вальку драл, а мне не довелось. Говорили пацаны, что злоебучая она. Татарская кровь наполовину с хохляцкой – гремучая смесь. Да и любит она это дело и толк в нем знает.
Валька как лошадь головой закивала, согласна мол. Я изделие номер два в кармане нащупал, все путем, думаю. Ништяк.
Шли недолго, школа близко от пивбара находилась. И вино-водочный по дороге. Только вспотел я чуток в костюме своем кримпленовом, да в рубашке нейлоновой. Одежа хоть и модная, но синтетика эта блядская, совсем воздуха не пропускает. Взмок как сцуль.
Вот и школа, двор, турники, асфальт под футбольное поле расчерчен. Зашли за котельную. Тихо, птички поют, зеленые деревья, трава кругом. Ну, насрано кое-где, бычки, мусор, а так место подходящее.
- Помнишь как курили тут? – говорю.
- Ага, - отвечает, а сама на карман, бутылкой оттопыренный смотрит.
Ну, я воробей стрелянный. Сразу смекнул, что винище никак нельзя до процесса употребить. Был опыт кое-какой. А вот после, в самый раз азербайджанское пойло будет.
- Иди, что сказать хочу, поманил я ее. Она подошла. Я схватил ее, к себе притянул, лапать начал. Сиськи вялые, висячие, но жопа большая, как я люблю. Платьице ситцевое тонкое, все места хорошо прощупываются. Она вырывается, бурчит что-то себе под нос, но я не слушаю. Прелюдия - хули. Силы в руках дай бог каждому, не вырвется. К спине ее пристроился, трусы в секунду на две тряпки разодрал. Как поняла, что все препятствия преодолены, сильней задергалась.
- Да не бзди, куплю я тебе трусы, - говорю.
Пригнул ее голову, штаны свои одной рукой расстегнул. Они на землю упали. Достал изделие, этикетку бумажную зубами порвал, на болт стоячий навернул.
- Пусти козел! У меня месячные! Завизжала.
Дура, кого эти месячные, когда удерживали, смеюсь. А сам хоп и засадил. Не целка Валька-то. Как по маслу зашло.
Пару раз дернулся, чувствую, совсем не дело. Точно месячные не обманула. Хлюпает, да и дыра раздолбанная. Как карандаш в стакане, хер мой болтается.
Ну, я изловчился и в очко инструмент направил. Она жопу в мышиный глаз сжала. Только болт мой, хорошо смоченный, у входа долго не задержался.
Вжик, и я в туннеле. Она орет, как резанная, видать редко место не по назначению используется, больно. А мне крик ее страсти добавляет. Держу крепко и наяриваю, впритирку гоняю.
Долго не мучал бабу, пару минут и разрядился. Чуток подержал ее, отдышался. Потом руки разжал, Валька, как ошпаренная от меня отскочила.
Да ты че, все уже. Ща вина выпьем, пойдем трусы покупать, сказал я и посмотрел вниз.
В глазах потемнело. У основания ствола на плотном резиновом кольце болтался разорванный на лоскуты презерватив. А под залупой… Видал кто, как бурение в глинистой почве происходит?"
- Бля, ну тебя нах... Сема, только поели, - перебил рассказчика Эфраим.
До того как на курсе появился Соломон, Эфраим был душой компании. Он скривил и без того кислое лицо, махнул рукой и отошел от курилки. В СССР, Эфраима звали Евгением Михайловичем и он занимал должность заместителя главного архитектора областного города.
Зачарованные рассказом слушатели молчали. На их лицах лежала растерянность. Казалось, еще никто не решил как реагировать.
Перемена закончилась. Пораженный таким откровенным рассказом народ возвращался в класс.
- Эфраим этот - мудак, жопа, не человек. На самом интересном месте перебил, - тихо сказал Соломон, подойдя ко мне.
Я пожал плечами.
- Вижу я Мишаня, что парнишка ты правильный. А мы с тобой так и не посидели, как следует за рюмкой, не поговорили о жизни, - сказал он и подмигнул.
Я в знак согласия покачал головой. Интерес взрослого и повидавшего всякого мужика льстил мне.
- Так чего ждать-то. Сделаем "Сэйбл" с занятий этих нудных.
- Что сделаем? – не понял я.
- Да сьебемся. И ко мне в гости, - предложил он и отщелкнул докуренную сигарету далеко в кусты.
Я для приличия на мгновение задумался, а потом сказал:
- Пойдем.