Мамина принцесса (Предисловие)

Автор: Ромка Кактус Славные балбесы и лоботрясы, кто в досужий час ждёт услышать уморительную байку, лишённую начисто и докучливой морали, и неподъёмного для ваших слабых умов смысла, который ещё надо чайной ложечкой выкопать из неведомых глубин! Я только что пригубил из фляжки квинтэссенции, извлечённой моим хорошим другом магистром пантагрюэлизма Алькофрибасом Назье, и теперь могу обещать вам такую историю, от какой у приличного человека случаются судороги и несварение. И если вы знаете хотя бы одного такого, то обязательно подкиньте ему эту байку, да смотрите во все глаза, что с ним сделается, когда он прочтёт до конца. Тот же, кто сейчас стоит на распутье и не знает, что открыть в себе: Бога или склонность к однополым отношениям, – по всей вероятности, сможет наконец определиться.

Я, кто будет известен вам отныне как Нестор Мастак, успел за свою жизнь сменить уйму имён, иные из которых поминать и предосудительно, и опасно. Но всё же расскажу немного о себе, откуда я появился и чем занимался до того, как начал записывать подобные истории, издавать и продавать подписные издания.

Отец мой, сэр Удгерд Ложноножный, по счастию, ничего не знал о моём появлении на свет, а посему избавил меня от своей издевательской фамилии, от своего участия в моём воспитании, и оставил в наследство разве что небольшую горбинку на носу. Впрочем, через много лет, когда я встретил его впервые, мне удалось получить от него формулу наисчастливейшей жизни, каковою он, правда, совершенно безвозмездно одаривал всех, кого мог достичь его голос: «Дайте, покормите да подите прочь!» На этих трёх могучих китах и держалось его процветание, а также на своевременных махинациях с земельными правами, о которых он предпочитал не вспоминать.

Мать моя, бывшая служанкой при дворе сэра Удгерда, нарекла меня при рождении Помпонием. И меня до сих пор поражает прозорливость не знающей грамоты женщины, которая, дав мне столь причудливое имя, обезопасила себя от моего желания с ней познакомиться.

Сразу же после родов, а возможно, и незадолго до них, поскольку их могли принять и после моего отбытия, никуда не торопясь, меня упаковали в кусок чистой ткани, вложили в руку записку с именем и отправили самостоятельно добывать себе пропитание. Так я оказался на пороге монастыря ордена урсулинок. Настоятельница прочитала записку и пришла в ярость. То ли её оскорбляло языческое имя, то ли намёк на автора «Libri ad edictum» показался неуместной шуткой, а может, она просто ненавидела детей во всех их проявлениях. Три часа я безропотно слушал её ругань на вульгарной латыни, внимательно изучал жесты и пантомимы, надеясь в них найти знаки судьбы, но она без конца заходила в риторические тупики, громоздила парадоксы, пускалась в путанные теологические объяснения и цитировала отпетых шизофреников, так что я наконец набрался смелости и зааплодировал той энергии, которая тратилась совершенно впустую, словно фонтан бил из трещины в канализационной трубе.

На мои хлопки прибежали сёстры-урсулинки и настоящая настоятельница. Сумасшедшую схватили, отвели за ров и там застрелили из арбалета.

Мать-настоятельница спросила меня, какое существо ходит утром на четырёх ногах, днём на двух, а вечером на трёх? Я ответил, что речь идёт об известном менестреле Паоло Техниччи, который и без того звёзд с неба не хватает, да ещё каждое утро вдосталь наедается белены и ползёт на четвереньках в ближайший кабак читать стихи. Днём он немного приходит в себя, встаёт на ноги и пропивает все деньги, которые ему дают, только чтобы он замолчал. Так что к вечеру, когда он как следует надерётся, он обычно успевает спустить штаны и продемонстрировать свою третью ногу, прежде чем упасть лицом в лужу рвоты.

Настоятельница изумилась моей учёности, однако же и посочувствовала, поскольку учёностью в наши дни никого не проймёшь, то ли дело надувать из соплей пузыри размером с голову. Это великое искусство ещё не вполне освоено, в то время как все существующие места на кафедрах университетов заняты на ближайшие лет триста и появление новых не планируется по крайней мере до тех пор, пока наука не решит проблему сопляных пузырей.

Однако существовали и другие возможности. Например, можно было освоить одну из тех профессий, которые называются у нас полезными, в связи с чем люди, обладающие этими профессиями, соглашаются, работая без выходных, получать за свой труд сущие гроши и терпеть бесчисленные нападки со стороны начальства, полагая себя при этом чуть ли ни благодетелями человечества. И вот я решил по совету настоятельницы сделаться таким полезным членом общества, которое само по себе состоит из людей скорее бесполезных и даже порой зловредных и потому не понимающих, что значит благодарность. Я подумал тогда о том, что умение готовить вкусную и питательную еду пригодится мне в любом случае, однако я ещё ничего не знал о голоде, который одной этой способностью не уймёшь.

— Я хочу быть поваром, — сказал я настоятельнице.

Она кивнула, написала на клочке бумаги с моим старым именем новое поверх того: «Гектор».

— Гектор значит хранитель, — сказала она. — С таким именем однажды ты сможешь стать управляющим овощного склада. Я помогу написать тебе письмо к одному доброму человеку, который щедро платит, когда ему приводят тех, кому платить не обязательно, кто готов работать за еду и подзатыльник.

Настоятельница упаковала меня в ещё один слой ткани, вложила в руку письмо и выставила за дверь монастыря. С письмом меня приняли на кухню старого сэра Пипентролля, и я начал карьеру повара — стал поварёнком.

Какое-то время я старался быть полезным и узнавать как можно больше, однако повара, вечно занятые, вечно спешащие, ничего не хотели объяснять. Они отсылали меня подальше с поручениями принести что-нибудь или унести обратно. Я запоминал, где что лежит и как называется. Потом мне доверили мыть посуду и чистить овощи. С этих пор на меня перестали обращать внимание, и я стал наблюдать за их работой, как они режут, шинкуют, солят, варят, жарят, парят, запекают, маринуют, фаршируют и так далее. Я и сам попробовал состряпать похлёбку из собранных обрезков и очистков. Большой усатый таракан вылез из щели, чтобы оценить моё кулинарное искусство. Один повар пробегал мимо, наступил на этого таракана, поскользнулся, взмахнул руками, уронил поднос с жареной рыбой и шлёпнулся на пол.

Сидя на полу, этот длинный худой человек в колпачке и заляпанном переднике вслух перебирал известные ему ругательства, а потом поднял рыбу, осмотрел и начал счищать с неё налипшую пыль, грязь и волосы, которыми славилась кухня замка.

— Не поваляешь — не поешь, — с самым серьёзным видом изрёк он известную всем поварам премудрость и присовокупил к ней ещё одну, не менее глубокую: — Больше грязи — толще морда!

После этого он вернул рыбу на поднос, получше укрыл её листьями салата, сбрызнул соусом и причмокнул от того аппетитного вида, который ему удалось придать блюду. Я сразу понял, что передо мной настоящий профессионал своего дела, и я обратился к нему с просьбой научить меня готовить. И он согласился, смекнув, что сможет свалить на меня часть своих обязанностей, что и произошло впоследствии. Оказалось, что он мой ровесник, который выглядел в свои юные годы чуть ни стариком из-за склонности работать тем больше, чем меньше за это платят. Он уже давно работал на кухне, рано начал, пока я прохлаждался в материнской утробе, почитывая Вергилия с Овидием, он уже вовсю драил котлы и чистил картошку. Поэтому он знал о свойствах картофельной кожуры столько, сколько не снилось никаким Петраркам. Он мог бы целую Академию открыть, где преподавал бы картофельную теорию и фундаментальный вопрос всей гастрономии: как харкнуть в блюдо так, чтоб не заметили.

Однако же это всё не так занимательно, как та история, которую я составил по своим личным наблюдениям и рассказам прислуги замка Пипентролль. Её-то я и собираюсь рассказать.