Твои похороны, брат, как оно есть...

Автор: владелец трусов jbs Ты лежишь в гробу. Рядом плачут близкие родственники, сморкаются дальние, курят и пиздят о тебе и не о тебе – совсем не родственники. Вместо похоронного оркестра доносится какой-то странный скрип. Это водитель катафалка – дебил включил свои ржавые дворники на лобовом стекле и брызгает на них из пластиковой бутылки. Толпа вокруг гроба слушает панихидные речи и время от времени оглядывается на скрип. Потом все начинают прощаться. От частокола голов, который то заслоняет от тебя солнце, то опять открывает его у тебя рябило бы в глазах. Но они закрыты, потому что в затылке у тебя охуительная дырка. А по вене на правом бедре пустили пару литров формалина и вену завязали. Совсем не бантиком. Бантиком завязаны только шнурки на кроссовках – предсмертная воля идиота-художника: не кладите меня в гроб, как попа, похороните в кроссовках, джинсах и водолазке.

Рядом чешет репу небритый могильщик:
- Чо с чубом будем делать? Крышка не закроется. Примять его што ли? (Элвис Пресли – был твой кумир. Наркоту ты решил не нюхать, но чуб под Элвиса при жизни носил). Твой друг (просто гандон, как он тебе надоел ещё при жизни) суетится насчёт чуба и дёргает за рукав жену, точнее вдову… Наконец, решили, пропилить в крышке дырку, чтобы чуб не мять. Лучше б напротив хуя дырку просверлили, подумал бы ты если б мог подумать своей дырявой башкой. Но ты просто лежишь и даже не воняешь, потому что рано ещё тебе вонять. А твой хуй теперь даже на бантик не похож, так

Пока могильщик побрёл, волоча под собой кирзовые сапоги сделанные из толстого слоя глины, за пилой, толпа прощается. Все идут по кругу вокруг гроба в последнем траурном хороводе. Кто руку пожмёт, кто по плечу хлопнет «Спи спокойно, Санёк!», кто в лоб поцелует (ну и вонища у него изо рта!) и вдруг какой-то молодой человек в очках и с грязными сальными блондинистыми лохмами просто падает, рыдая на твою холодную твёрдую грудь и впивается в твои прохладные губы прощальным поцелуем. Все окаменели от удивления. Даже дворники на катафалке внезапно остановились. Блондинистый рыдает на твоей груди, целует, в общем, в засос, а левой рукой гладит тебе промеж ног. Это, конечно, многим нравится, но виду, суки не подают, ждут продолжения шоу. Жена тут толкает локтём похоронного тамаду и он, подпрыгнув к молодому человеку (который и тебе уже порядком надоел, к тому же ты его видишь первый и последний, надо надеяться, раз), трясёт его за плечо. Блондинистый что-то мычит, и продолжает тебя сосать и мацать. Тут уже родственники и друзья начинают его оттаскивать, но он, говнюк, держится за гроб обеими руками, и впился в твои губы как клещ. В толпе возникает некоторая паника, одни тянут этого мудака за ноги, незаметно поддавая ему по почкам, другие держат шатающийся гроб, чтобы ты не вывалился.

Наконец-то, твоей дочери от первого брака надоела эта суета, она высморкалась, поправила очки, достала из ридикюля маникюрные ножницы, примерилась и с охуительно скорбным выражением лица 30-летней служащей комитета по ценам при Мосгорисполкоме начала быстро-быстро чикать зад возмутителя похоронного спокойствия. Блондинистого как-будто хуйнуло током. Он выгнулся в гимнастический мостик, не забыв заорать благим матом, впрочем, его сразу же заткнули четыре пары волосатых мужских рук и потащили куда-то вдаль, за кладбищенские ворота, что бы вволю попинать, попиздить и поплевать на спину вдали от любопытных глаз остальных гостей твоих похорон. И твоих, кстати, тоже, потому что могильщик уже принёс ржавую пилу с топором, наполовину вырубил, наполовину выпилил и частично расхуярил дыру в крышке гроба под твой налакированный напоследок чуб, закрыл крышку и заколотил её дюжиной длинных и ржавых гвоздей, приколов тебе заодно правое ухо и левую пятку, так что ты стал похож на сухую бабочку с оторванными крыльями, насаженную на булавку и положенную в спичечный коробок.

Доброхоты быстро подняли гроб (тянуть с последним долгом никто не хотел – в кафе уже ломились от снеди поминальные столы) и спотыкаясь полезли на глиняную гору на краю могилы. Под руководством могильщика «бери верёвку, бля, на руку не наматывай, бля…) они начали опускать твой гроб в могилу и, не удержав, ёбнули его изголовьем о дно. Если бы не гвоздь в ухе тебя, конечно, перекосоёбило бы в гробу, но гвоздь держал хорошо и твой чуб остался невозмутимо торчать в пропиленной дырке на положенном месте.
- Прошу каждого бросить горсть земли, - печально отрыгнул тамада и все ломанулись к могиле. Твоя старая любовница (ничего себе сука, красивая на морду, только ноги вот толстые и короткие, но ты на них и не смотрел) сломала при этом каблук, и долго материлась, пытаясь отыскать его в комьях глины. Быстренько набросали лопатами небольшой холмик, воткнули белый сосновый крест и дружно и весело попиздили к автобусу. Дело было сделано.

ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ТВОИХ ПОХОРОН ИЛИ КОСТЮМ ПУДЕЛЯ.

Если бы ты знал, что это последний день твоей жизни! Но ты, впрочем, как и все мы, этого не знал. И никто не знает. Исключение составляют единицы счастливчиков, как то: святые, приговорённые к смертной казни на электрическом стуле, узники племени каннибалов (до очередного приёма пищи вождя племени) и пассажиры Аэрофлота, которые если и выжили в этот рейс, то это не надолго.

Так как ты ничего не знал, то тебе простительно, что в этот знаменательный, как потом окажется, день ты нажрался. Как давно не нажирался. Всё-таки встреча однокашников. Но домой пришёл рано. Часов в шесть. Кое-как скинул с себя обблёванный костюм, быстренько засунул вглубь мусорного ведра улику – правый носок (левый потерял у проституток) и уснул в ванной на тёплом полу. Когда в семь часов тебе позвонили в дверь, ты, плохо соображая где ты и что ты, с треском напялил на себя какие-то охуительно узкие штаны из корзины грязного белья (у которых почему-то не было пуговиц на ширинке) и потащился открывать дверь, оббивая ляжками острые углы мебели.
Дойдя до выхода, ты распластался на двери, почувствовав хуем её приятную прохладу (пуговиц-то на ширинке не было) и вперил мутный взгляд в глазок:
- Хто?
- Да, открывай быстрее! - донёсся с той стороны женин голос.
Дверь с трудом открылась и твоя, без 4-х дней вдова, увидела на пороге опухшую рожу среднего возраста полуголого мужчины с шерстью волос на дряблом свисающем животе, одетого почему-то в комбинезон вашего пуделя. Коричневом из болоньи комбинезоне, любовно сшитым твоей дочерью для вашей собаки на грязную погоду. Причём из дырки для хвоста задорно выглядывал твой сморчок, из которого ты последнее время мог только писать (и проститутки зря старались).
- Ты, ты… – обалдела жена, – Артемон херов!!!
- Папа?! – только и смогла произнести дочь, выглядывая из-за спины твоей будущей вдовы.

Таким ты и останешься в памяти жены и потомков. Переворачивайся в гробу по часовой стрелке, бей себя в грудь посиневшими руками и судорожно дёргай ногами, связанными на лодыжках бечёвкой! Ничего не уже сделаешь! Поздно минералку пить и писать объяснительные на мелованной бумаге. Катафалк уже едет в город в кафе «Лакомка», где стоят два длиннющих стола с компотом, кутьёй, блинами и ящиками с водкой на помин твоей души. И заплаканная жена в дорогих очках от солнца сидит во главе стола и нервно пытается вспомнить что-то значительное из вашей долгой супружеской жизни. Но перед глазами только ты в костюме пуделя с улыбкой идиота на роже. В тот самый последний день.

Если бы не ржавый гвоздь в ухе, ты бы встал во весь свой средний (благодаря высоким каблукам) рост, стряхнул бы со своего чуба а-ля Элвис комки глины, осыпавшиеся через дырку в крышке гроба, и обратился к людям земли с речью. И чтобы ты им сказал?

РЕЧЬ К ЛЮДЯМ ВСЕЙ ЗЕМЛИ (чтобы ты сказал, после своих похорон – если бы дали слово)

Братья и сёстры!
Дамы и господа! Рабочие и колхозницы! Менты и санитарки вендиспансеров! И вы, педики, тоже!
Я, Александр Иванович Ощепков, свободный художник, погибший от руки (бля, а кто же меня всё-таки???), в общем…

Нет лучше так:
Пользуясь случаем, хочу передать привет своим…

Нет. Бляха муха, людииии! Не жрите вино после водяры и нахуй всех собак из дома! С пятого этажа! и ихние собачьи брюкиии!! ААААА!

Так кто ж тебя? А? Ну-ка?

ЗА ТРИ ДНЯ ДО ТВОИХ ПОХОРОН.

Может тебе стало бы легче, если бы ты узнал, что в один день с тобой умерли Садам Хусейн, Маша и Даша Кривошляповы и сумасшедшая старуха с огромной бородавкой на щеке, которая ёбнулась с балкона из одного уютного многоквартирного домика в одном маленьком немецком городке, как раз тогда, когда она хотела взять самую высокую ноту в своей долгой и насыщенной жизни. Старуха любила петь, пугая маленьких девочек, которые живут этажом ниже и которые, в силу своего возраста, пока ещё боятся сумасшедших старух, которые воют со своего балкона на бюргерский мир, тряся своей (не такой уж и большой, с хуй подростка-онаниста) бородавкой. Не надо бояться сумасшедших старух, дорогие маленькие девочки. Откуда мы знаем, сумасшедшая она или нет? Старуха ли она, или просто замаскированный мужик-маньяк-стеклорез, который в детстве так и смог поступить в музыкальную школу?

Но нет, нет, конечно, она не мужик, а просто старуха, которая лежит во всём чистом и новом, в новом гробу, в чистеньком блестящим катафалке с огромными окнами – ведь покойники так любят место у окна! Водитель катафалка, пара родственников, да представитель социальной службы – вот и вся компания, которая собралась проводить бабушку в последний путь. И теперь, когда маленькая девочка смотрит на неё с высоты своего второго этажа, она уже не представляется такой страшной. Её даже немного жалко. Ведь и она была когда-то маленькой девочкой, и мама тискала её и целовала в румяные щёчки, а теперь дряхлое увядшее тельце этой пожилой девочки будет засунуто в огромный камин. На растопку. И румяные когда-то щёчки превратятся в горсть пепла, из которого предварительно вынут гвоздики, оставшиеся от подошв её старомодных лакированных туфель.

А причём здесь старуха? - спросил бы ты, если, конечно, смог бы что-то спросить из-под двух метров глины. А при том, что в отличие от Саддама и Маши и Даши Кривошляповых, про вас со старухой не писали газеты и не объявляли по телевизору. Потому что вы со старухой, на хуй не нужны широкой общественности и прогрессивному человечеству. У вас со старухой не было при жизни общей прямой кишки, не было даже нефтяных месторождений и вас со старухой не обвиняли в тирании по отношению к иракскому народу.

А может лучше, что ты этого и не знал? А просто шёл на стоянку к своей потрепанной аудюхе с сильной головной болью и мерзким запахом из утробы, которому уже не суждено было выветриться. Ты шаркал по Земле последние свои шаги, мерно качая идиотским зачёсом под короля рок-н-рола, как дятел клювом. Вот правая рука полезла в карман и нащупала ключ с брелоком сигнализации, вот она уже вытащила ключ наружу и начала медленно поднимать его, нацеливаясь на машину, но большой палец не успел нажать на кнопку. И уже не нажмёт никогда, потому что ещё одна правая рука, но уже не твоя, быстрее вытащила что-то из кармана (и это был уже не ключ), быстрее поднялась, прицелилась и нажала на спусковой крючок. В последнее мгновенье ты что-то успел почувствовать. Но теперь это не имеет значения.

Когда тебя привезли домой, младшая дочь – студентка пединститута – забилась в шкаф с одеждой. Её никак не могли оттуда вытащить. Ты лежал на кухне – самом просторном помещении в вашей квартире, а дочь сидела в шкафу. Ваш пудель, как ни в чём не бывало, лежал под тобой. Он на тебя не обижался. Жена сидела рядом и тупо разглядывала пол. День подходил к концу. По радио сообщили о смерти Саддама, а чуть позже о Маше и Даше Кривошляповых. О старухе с бородавкой ничего не сказали.

Продолжение см.