Травля

Автор: Игорь Шанин — Степанчук повесилась! — кричит Костя Карягин, залетая в кабинет физики на перемене.

Весь класс тут же притихает, глядя на его раскрасневшееся от бега лицо с недоумением. В тишине проходит несколько секунд, а потом поднимается шум. Одни взволнованно кудахчут, другие снисходительно посмеиваются, третьи стучат пальцами по экранам мобильников, выцеживая у знакомых подробности: «на ремне от своей сумки!», «ее дворник нашел!», «не оставила записки!», «в заброшенном бараке!».

Серега Сеньков щурится на всех исподлобья, подперев подбородок кулаком. Олеся Степанчук перешла к ним из другой школы еще в седьмом классе. Тощая, невысокая, с вечно грязными сальными волосенками, собранными в крысиный хвостик на затылке. На лице ни единого живого места — сплошь угри. От нее вечно несло кислой капустой, а на футболке подмышками темнели влажные пятна. Никто не любил Олесю Степанчук.

Если спросить, любой тут же расскажет, как Олесе портили канцелярским ножиком куртку в раздевалке и плевали в волосы на уроке. Как на физкультуре девчонки старались попасть по Олесе мячом, а пацаны одобрительно ржали. Ее мать несколько раз приходила почитать нотации о хорошем поведении. Она рассказывала, что это уже шестая Олесина школа и что у них больше не осталось сил и денег на переезды. Никто не проникся.

После звонка вместо учителя физики в кабинет забегает директриса собственной персоной. Часто стучат низкие каблуки, гремят на шее янтарные бусы. Тяжело дыша, она встает у доски и машет руками, призывая класс к спокойствию, но остается незамеченной: все носятся с места на место, показывая друг другу скрины переписок и что-то выкрикивая. Отдельных слов уже не разобрать — все слилось в бесконечный ор, взволнованный, нервный, но не лишенный радостного томления от такого яркого события.

— Девятый «Б», молчать! — наконец рявкает директриса, устав изображать мельницу. — Все по местам и слушайте внимательно!

Ученики тут же умолкают, усаживаясь за парты. Серега чертит ручкой каракули на полях тетради.

— Как вы… Как вам известно, произошел инцидент, — говорит директриса, — Одна… Одна из ваших одноклассниц… Короче, вы сами все знаете! В общем, в связи с этим сегодня у нас будут гости из полиции. Каждого из вас допросят.

По классу проносится испуганный шепоток.

— Я… Я хочу сказать… Сказать, что в ваших же интересах не усугублять ситуацию, — продолжает директриса. — Не стоит делать из мухи слона и рассказывать какие-то плохие вещи.

— Какие, например? — раздается с задних парт.

— Не прикидывайтесь дураками! У нас престижная школа, и никому не надо, чтоб в средствах массовой информации говорили про какие-то нападки на учеников в этих стенах. Любая мелочь сейчас может быть раздута до колоссальных размеров! Никому не известны мотивы Олеси Степанчук, поэтому рано делать однозначные выводы. Она была обычной школьницей, как любой из присутствующих. И относились к ней как к любому из присутствующих. Всем понятно?

Трясущимися руками она вытряхивает в ладонь пару круглых таблеток из прозрачного бутылька и закидывает в рот. Глаза бегают по сторонам, успевая пронзить колким взглядом всех поочередно.

— У нас новое крыло строится, мы расширяемся, — продолжает. — Зачем портить дела? Здесь нет виноватых, но некоторые будут требовать, чтобы их нашли. Давайте все вместе сделаем так, чтобы нашли подальше отсюда, подальше от нас с вами. Я… Я понятно все объяснила?

***

Молодой поджарый следователь сидит за столом школьного психолога, неустанно шурша карандашом по страницам блокнота. Темные волосы топорщатся в стороны, снятая фуражка лежит рядом.

— Итак, Сергей Сеньков, — говорит он, не поднимая глаз. — В каких отношениях вы были с Олесей Степанчук?

Кабинет психолога совсем тесный — едва помещается большой стол, шкаф с папками и пара стульев для посетителей. Наверное, поэтому его выбрали как место для допроса — зачем занимать целый класс, если допрашивают по одному?

— В нормальных отношениях, — отвечает Серега. — Обычная девчонка.

— Не дружили?

— Нет. Вообще не общались. У меня свои друзья, она к ним не относится. Не относилась.

— Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь вел себя по отношению к ней агрессивно?

Держа перед глазами бледное лицо директрисы, Серега врет:

— Никогда не замечал.

— И сам не вел себя по отношению к ней агрессивно? — продолжает мент.

Руки невольно сжимаются в кулаки. Хорошо, что из-за столешницы не видно.

— Не вел.

Он наконец отрывается от блокнота и поднимает на Серегу проницательный взгляд:

— Тебе ведь уже есть шестнадцать?

— Да.

— Мы не в суде, конечно, но я бы все равно не советовал давать ложные показания.

Кулаки сжимаются крепче.

— В смысле?

Мент выуживает из кармана телефон:

— Я покажу.

Запустив какую-то видеозапись, он аккуратно кладет его перед Серегой. На маленьком дисплее видно один из школьных коридоров, забитый школотой — от совсем малолеток до старшеклассников. В центре внимания сам Сергей Сеньков, крепко держащий за локоть Олесю Степанчук. Она всхлипывает и вырывается, но тщетно.

— Расскажи им, Олеся! — издевательски ласковым голосом просит Серега на видео.

— Отвали!

Заметно, что Серега стискивает локоть Олеси сильнее, и она взвизгивает от боли. В толпе слышно смешки.

— Расскажи им, что я увидел?

Другой рукой он дергает Степанчук за хвостик, и она снова взвизгивает.

Сеньков в кабинете психолога хмурится, пытаясь отодвинуть телефон подальше, но следователь мешает, подставляя ладонь ребром. За окном ярко светит солнце, но, кажется, ни один луч не проникает внутрь.

— Я… Я в носу ковыряла, — хнычет Олеся, и кто-то тут же смеется.

— А потом? — широко улыбаясь, требует Серега, снова дергая за хвостик.

— Потом… Потом… Потом съела.

Все хохочут так, что с потолка сыплется известка. Серега наконец ослабляет хватку, и Олеся пытается убежать, но падает из-за чьей-то подножки. По бетонному полу рассыпаются ручки и разноцветные карандаши из открытой сумки, потом экран меркнет.

— Кто вам это скинул? — мрачно спрашивает Серега.

— Пацан, тут я буду спрашивать, а ты отвечать, — говорит мент, забирая телефон. — Помнишь, когда это произошло?

Серега опускает голову. В висках гулко пульсирует кровь, по спине струится пот, пропитывая кофту.

— Позавчера.

— Ну вот, — кивает полицейский. — Позавчера ты так некрасиво ведешь себя с девушкой, а вчера она сводит счеты с жизнью. Как думаешь, кто виноват?

— Сама виновата, — резко выплевывает Серега. — Ну или не сама, но не я точно. Это же просто шутка, откуда я знал, что так случится? Я не хотел, чтобы это случилось. Да и вообще, ее не только я… Ее вообще все кому не лень… Просто только этот случай засняли, а так…

Он осекается, снова вспомнив директрису. Мент выглядит довольным как рыжий лис, вынесший в зубах из курятника большого цыпленка.

— Так, значит, все, да? Кому не лень, да? А говоришь, никто не вел агрессивно. Как же так?

Серега молчит, уткнувшись взглядом в стол. Следователь берет карандаш и снова что-то чиркает в блокноте.

— Ладно, ступай, — говорит. — Тебе сильно повезло, что она не оставила записку.

***

Лучший друг Денис Демьянов ждет Серегу на школьном крыльце.

— А ты чего такой белый? — спрашивает.

— У мента то видео.

Поздний март исходит горячим, почти летним солнцем. Небо синее-синее, только крошечные черные точки парящих птиц разбавляют безупречное полотно. Почки на деревьях готовы вот-вот разродиться зеленью, чтобы залить все предвкушением лета. На фоне всего этого хмурые Денис и Серега выглядят если не чужеродно, то как минимум странно.

— Че ты зыришь? — бросает Денис какому-то второклашке, зазевавшемуся неподалеку. — Брысь отсюда!

Мелкого тут же как ветром уносит. В школе всем известно: с Сеньковым и Демьяновым лучше не ссориться. Они дружат с отморозками из училища, хотя и без этого способны навести страху. Оба высокие, крепкие и светловолосые как те молодцы из ларца. Почти все свободное время проводящие на улице в компании будущих уголовников, Денис и Серега всегда знают, как ответить на любой выпад в свою сторону. Даже директриса предпочитает их лишний раз не отчитывать, когда застает за спортзалом с сигаретами в зубах.

Заняв скамейку на школьной площадке, они безрадостно наблюдают, как малышня гоняет по полю мяч. Те, кто постарше, собираются небольшими группками, возбужденно обсуждая новость дня. Сквозь бесконечный бубнеж то и дело можно различить плохо сдерживаемый смех.

— Откуда у него видео-то? — спрашивает Денис через несколько минут, когда молчание становится совсем уж напряженным.

— Хотел бы я знать, — говорит Серега. — Уши бы поотрывал, ну что за стукачи?

— Надо выяснить. — Демьянов деловито чешет подбородок, ногти шуршат по жесткой щетине. — С кем она дружила?

— Да ни с кем не дружила, кто с ней дружить-то будет? Сразу же сожрут.

— Ну фиг знает, никто ж не следил. Может, после школы с кем-нибудь общалась?

Серега достает из кармана мобильник, пальцы привычно ползают по дисплею.

— Что делаешь? — удивляется Денис.

— Ищу страницу ее. Глянуть, кто в друзьях есть.

Демьянов склоняется над плечом друга, любопытно заглядывая в экран:

— Это она, да? У нее что, котенок на аве?

— А ты бы с такой рожей кого на аву ставил?

— Я бы с такой рожей вообще в соцсети не совался.

Оба ухмыляются, пока Серега прокручивает список друзей. Яркие фотографии сменяются одна другой, но не видно ни одного знакомого имени.

— Анимешники какие-то, ну и дичь. А этот типа гот, что ли? — бормочет Денис. — О, стой! Смотри, это же Карягин!

Конопатая физиономия улыбается с миниатюрного кружочка, словно насмехаясь. Демьянов сжимает кулаки:

— Если правда он скинул, зашибу!

Будто в прострации Серега закрывает список друзей, возвращаясь на страницу Степанчук. Глаза не отрываются от умильного шерстяного комочка на главном фото. Что-то не дает покоя с той самой секунды, когда первый раз зашел на страницу. Что-то цепляет взгляд, тревожа и настораживая.

— Она же онлайн, — говорит наконец Сеньков.

Денис снова склоняется над экраном. Кулаки растерянно разжимаются, дыхание делается частым. Они сидят так почти минуту, а потом из школы раздается звонок на урок, и Денис подскакивает.

— У меня контрольная, надо топать, — говорит. — А онлайн — и фиг с ней, кто-то из родни зашел, наверное. Или следаки переписки прочесывают, они же вроде должны, да? У тебя какой урок сейчас?

— Да я домой пойду, — тянет Серега, косясь на телефон. — Учиться вообще расхотелось.

— Ладно, тогда вечером позвоню. И не трясись так!

Денис убегает вслед за малышней с поля. Стряхнув оцепенение, Сеньков собирается убрать телефон в карман, когда тот вдруг вздрагивает, издавая звонкий короткий сигнал. Новое сообщение. Не веря глазам, Серега касается иконки с фотографией отправителя, этим тошнотворно милым котенком.

Олеся Степанчук пишет: «привет)».

Сглотнув, Серега набирает «не смешно», но стирает, не дописав. Это какая-то ошибка или провокация. В любом случае, лучше не подавать виду.

Он удаляет Олесин привет и роняет телефон в сумку. Подальше от глаз.

Вместо дома ноги сами несут Серегу в сторону заброшенного барака. Это приплюснутое одноэтажное строение на окраине города рядом с бетонным цехом и частным сектором. Когда-то барак был жилым, но администрация города всех выселила, признав здание аварийным и определив под снос. С тех пор прошло уже больше десяти лет, а он все стоит, догнивая свой век.

Сейчас здесь так тихо, что кажется, будто каждый шаг разносится на несколько километров вокруг. Со стен осыпается штукатурка, а в потолке зияют дыры, пропуская солнечный свет. Под ногами хрустят осколки стекол и шелестят пакеты из-под чипсов. Днем сюда никто не заходит, только по вечерам можно встретить пьяные компании подростков, да и то редкость. В городе есть более подходящие места.

Серега ступает осторожно, чутко прислушиваясь, хотя сам не понимает, к чему именно. Не надо было приходить. Как будто мало поводов для волнения.

Стены исписаны и изрисованы до самых потолков: названия рок-групп, схематичные изображения гениталий с подписями для непонятливых, номера телефонов и предложения различного рода услуг. Тут и там круглые смеющиеся рожицы. С трудом верится, что совсем недавно Степанчук болталась здесь на ремне школьной сумки. Мысль об этом гонит волну мурашек от макушки до копчика.

Сеньков замирает посреди большого коридора, оглядываясь. Дверные проемы похожи на разинутые беззубые рты, навсегда застывшие в зевоте. Откуда-то из глубин мозга всплывает туманное осознание, что именно все-таки привело сюда — чувство вины. Смутное желание отречься, отмыться от произошедшего. Поправить непоправимое.

— Мне жаль, — говорит он негромко. — Я правда не хотел, чтобы это случилось.

Голос звучит фальшиво. Стены внимают равнодушно, занятые собственным разложением. Им нет дела до какого-то школьника, разговаривающего с самим собой.

Постояв на месте еще несколько минут и окончательно убедившись в собственной бестолковости, Сеньков разворачивается к выходу, когда ушей касается звук шагов. Кто-то неторопливо шаркает с другого конца барака, но, обернувшись, Серега никого не видит.

— Кто тут? — окликает. — Я тебя слышу!

Шаги раздаются громче и отчетливее, словно кто-то приближается по коридору задумчивой расслабленной походкой. Вертя головой, Серега с каждой секундой все сильнее уверяется, что идущий должен находиться совсем рядом, но барак по-прежнему пуст.

— Кто тут?

Стеклянная бутылка из-под пива неподалеку перекатывается, будто кто-то неосторожно задел ее ногой. Глядя на нее широко распахнутыми глазами, Сеньков слышит, как скрипят старые половицы совсем близко. Кто-то невидимый останавливается около него и притихает.

Затаив дыхание, Серега осматривается, стараясь даже не моргать. Обострившийся слух улавливает шипение. Примерно такое бывает, если капля воды падает на раскаленную кухонную плиту. Перед лицом взвивается струйка дыма, ноздрей касается запах табака вперемешку с вонью паленой ткани. Выругавшись, ничего не понимающий Сеньков бросается к выходу так быстро, что рисунки на стенах сливаются в сплошную неразборчивую кашу. Никто не преследует: за спиной не слышно ни шагов, ни каких-либо других звуков.

Когда барак, бетонный цех и частные дома остаются далеко позади, Серега позволяет себе остановиться и перевести дыхание. Сердце готово выскочить из горла, в голове шумит, а в носу все еще стоит запах паленого.

Тревожно поглядывая на беззаботных прохожих, Серега осматривает и ощупывает себя в поисках чего-то необычного. Очень скоро пальцы находят источник запаха, споткнувшись об непонятные неровности на школьной сумке. Стряхнув ее с плеча, Сеньков поднимает перед собой. Несколько темных кружочков уродуют принт с Кобейном на большом кармане, где хранятся тетради. Кто-то гасил об него сигареты. Вот откуда шел дым.

***

Денис звонит вечером, когда Серега сидит у себя в комнате над сумкой как ученый над неразрешимой задачей.

— Приходи, — говорит. — Пойдем пытать Карягина.

— Сейчас? — без энтузиазма уточняет Сеньков.

— Ну а когда? В школе теперь особо не разгуляешься, я сегодня слышал, как учителя говорили, что, мол, им велели следить, чтобы все себя хорошо вели. Засуетились после допроса.

Ковыряя ногтем прожженную дырку, Серега пасмурно вспоминает, с каким равнодушием относились преподаватели к происходящему в коридорах. Никто из взрослых не вмешивался, разве что до тех пор, пока ученики не начинали крушить стены. Физрук Андрей Михайлович как-то сказал: «Это раньше мы могли и воспитывать вас, и наорать, и подзатыльник отвесить даже. А сейчас что? Чуть кому слово не то скажешь — сразу прибегут разгневанные родители, которые начитались в интернетах о своих правах, и начнут ставить всех на место. В итоге обиженный дитенок и дальше творит ерунду, а у учителя проблемы с руководством. Это в лучшем случае. Кто ж так захочет в ваши головы что-то хорошее вдалбливать?».

Карягин живет в одном доме с Денисом, только подъезды разные. Ежась от вечерней прохлады, Сеньков и Демьянов мнутся во дворе, выискивая взглядом нужное окно на четвертом этаже.

— Свет горит, — удовлетворенно кивает Денис, доставая мобильник. — Сейчас я ему звякну.

Уловив затылком непонятное дуновение, Серега оборачивается. Ничего, только сонный двор, накрытый сумерками. Покачиваются голые ветви, поблескивают лобовые стекла припаркованных автомобилей, одно за другим загораются окна в соседних домах.

— Але, Костян? — говорит в трубку Денис. — Выйди на минуту, я у твоего подъезда, поговорить надо. В смысле? А, да-да, насчет домашки. Да нет, тут лично надо, давай бегом, пока я не задубел.

Он убирает телефон в карман, глядя на Серегу с хитрецой:

— Теперь главное вопросов не задавать, сразу возьмем на понт, и все.

Пищит домофон. Дверь подъезда распахивается, выплевывая на улицу Костю Карягина. Кутаясь в легкую куртку, он переводит взгляд с Демьянова на Сенькова и вздрагивает, будто получил пощечину:

— Ч-что случилось?

— Что, что, — с наигранным разочарованием вздыхает Денис. — Это ты нам расскажи, для чего тебе скидывать менту видос. Нормально же общались, нет разве?

В одно мгновение кровь отливает от лица Карягина, и друзья понимают, что не ошиблись.

— А вы со Степанчук подружки, оказывается, — продолжает Демьянов. — В контактике переписывались, круто ты зашкварился. Теперь хочешь бороться за справедливость и помогать следствию?

Прижавшись спиной к двери, Костя тараторит:

— Пацаны, да нет, это не поэтому, я же просто...

Денис угрожающе нависает над ним, выглядя еще здоровее, чем обычно:

— А что нет-то, когда да? Думаешь, мы тупые, что ли?

— Ден, дай сказать, пожалуйста, я правда ничего такого не хотел, — пищит Карягин, совсем съежившись. — Этот следователь знакомый просто, у меня же батя в полиции работает, вот он и начал давить, типа если ничего не скажу, проблемы у нас всех будут, а у бати там и без того косяков дофига. А я...

Денис отвешивает Косте звонкую оплеуху и размахивается для новой, но Серега хватает его за руку:

— Погоди пока. Карягин, так вы правда дружили?

— Ну, как сказать. — Костя потирает щеку. — Переписывались иногда, да пару раз в кино ходили, когда мне некого было позвать.

— Думал, даст? — подмигивает Денис.

— Боже упаси. Просто общались, без всяких этих... Она интересная, на самом деле, хоть и странная. Про какие-то гороскопы все время втирала, то лунные циклы не те, то еще что. Звезды, звезды. Еще по ночам в барак этот ходила, потому что там с чердака звезды лучше видно. Типа из-за того, что он на окраине, высокие здания не загораживают обзор. Меня даже звала как-то.

— А почему она сегодня в сети была? — спрашивает Сеньков.

— Кто? — удивляется Костя.

— Ну Степанчук, кто еще-то?

Непонимающе хмурясь, Карягин достает телефон. Экран заливает веснушчатое лицо синим свечением, губы бесшумно шевелятся, пока пальцы что-то набирают.

— Не была, — говорит он наконец.

— Как не была? — не верит Серега.

— Ну так. Вот, глянь.

На дисплее Костиного мобильника пушистая кошачья мордочка с аватарки Олеси Степанчук, а рядом подпись «была в сети вчера в 18:46».

— Как так-то? Мне кто-то написал сегодня с ее страницы.

— Покажи, — просит Костя.

— Я удалил.

— Может, глюк какой-нибудь? — говорит Денис.

Все трое молча переглядываются, а потом Карягин медленно шепчет:

— Сеньков, ты, если что, поосторожнее теперь. Батя говорит, ее родители требуют найти виноватого. Там чуть ли не до президента это все дойти может. И следствие теперь мечется, чтобы подогнать кого-нибудь по статье за доведение до... Ну, до всего этого, понимаешь же?

Покосившись на побледневшего друга, Денис бросает:

— Сгинь уже отсюда, пока зубы целые.

Когда Костя скрывается в подъезде, Серега говорит:

— Это все как-то не круто.

— Да забей, — отмахивается Денис. — Причем тут доведение и ты? Ее кто только не доводил, так-то много виноватых найти можно. Помнишь, Янка ей сменку в раздевалке подожгла? А Ленка в карман высморкалась. А Толян вообще осенью ее кроссовки в окно выбросил, а она их не нашла и почесала на остановку в одних носках. Тоже, кстати, кто-то на видео заснял.

Сеньков качает головой:

— Меня сейчас больше всего напрягает то, что видео тут может быть не при чем.

Денис смотрит на него задумчиво и внимательно.

— Просто забей, — говорит после долгой паузы. — У меня родаки к тетке на днюху ушли, допоздна не будет. Хочешь ко мне?

— Не, пойду спать. Настроение вообще в ноль.

***

По пути домой странное дуновение снова нагоняет Серегу, и он вдруг понимает, что именно в нем странного — в отличие от вечернего ветерка это дуновение теплое. Как чье-то дыхание. Бегло оглядевшись, Сеньков накидывает капюшон и прибавляет шаг, но тут ухо снова обдает теплом.

— Отстань, — бурчит он, срываясь на бег.

Сквозь топот кроссовок и шум проезжающих мимо машин до слуха доносится едва уловимый металлический лязг, какой бывает, когда ребенок работает ножницами, вырезая фигурки из цветного картона. Что-то щекочет шею, ползет по спине, и Серега машинально хлопает себя по плечам в попытке прибить невидимых насекомых, хотя до мозга уже добралась догадка, что это совсем не насекомые.

Перед глазами мельтешат прохожие, уличные фонари, домофон, ступени, дверь дома.

— Иди ешь, пока не остыло! — раздается из комнаты родителей, когда Серега юркает в ванную, едва успев стряхнуть с ног ботинки.

Перед зеркалом он откидывает капюшон и прижимает ладони ко рту, чтобы сдержать крик. Последние полгода Серега забросил походы в парикмахерскую, решив отрастить хаер как у своего любимого Кобейна. Времени прошло не так уж много, но волосы уже начали закрывать уши, наполняя душу теплым ощущением гордости.

Теперь это в прошлом. Шевелюра обкорнана клочьями, неумело, как попало. Среди больших проплешин на голове торчат короткие островки, похожие на щетку для бритья. Редкие клочки рассыпались по плечам, упали за шиворот, колкие волоски липнут ко взмокшему телу, отзываясь зудом и раздражением.

Серега слишком хорошо понимает, что это значит. Тяжело осев на пол, он закрывает лицо руками и глухо рыдает.

***

Рано утром школа начинает потихоньку оживать. Со стороны остановки ползут маленькие девочки с большими портфелями, бегут звонко хохочущие сорванцы, размахивая палками. Тормозят у ограды машины тех, кто предпочитает лично отвозить чадо на учебу.

Не спавший ни минуты Сеньков прячется за спортзалом, смоля одну сигарету за другой. До начала уроков больше получаса, но сидеть дома без дела было слишком невыносимо. Теперь он снова и снова тыкает по дисплею телефона, отправляя Денису сообщения, чтобы поскорее пришел в школу.

Раздаются шаги и, прежде чем Серега успевает испугаться, в поле зрения возникает Андрей Михайлович. По-свойски кивнув, он достает из кармана беломорину и подкуривает от спички.

— Рано ты, Сеньков, — говорит, выдыхая в ясный утренний воздух струю густого дыма. — Жажда знаний одолела?

— Типа того, — мычит Серега, не отрываясь от экрана, где все сообщения остаются непрочитанными.

— Сам не свой какой-то, — продолжает физрук. — Случилось чего? Ах да, Степанчук. Вы ж в одном классе были…

Серега вскидывает на него покрасневшие глаза.

— Хоть кто-то нормально на это реагирует, — вздыхает Андрей Михайлович. — А то я вчера смотрел на всех, и сердце просто ноет, понимаешь? Никому же ее не жалко, вот прям вообще никому! Только носятся со своими телефонами и смеются как шакалы, хотя ведь сами же в этом виноваты. Сначала довели ребенка, а потом радуются. Это не естественно, не должно так быть. Животные какие-то. Но на тебя вот посмотрел сейчас и отлегло прям, хоть один еще не…

Серегин телефон заливается бодрой мелодией.

— Да?

— Что за паника? — слышно в трубке сонный голос Дениса. — Включаю телефон, а тут сообщений штук двадцать, ты там с ума сошел?

— Ты спишь еще, что ли? Скоро уроки начнутся!

— Ну и что? Проснулся только, сейчас собираться буду. Опоздаю на первый, по ходу. Что случилось-то?

Покосившись на физрука, Серега отступает подальше, негромко объясняя:

— Давай сюда бегом, мне нельзя теперь одному находиться.

— Это еще что за новость?

— Степанчук… Это она все, — шепчет Сеньков, оглядываясь на заспанных школьников, неохотно стекающихся в парадный вход. — Это Степанчук все.

Он заходит внутрь вместе с остальными, беспрерывно вертя головой. По вестибюлю носятся первоклашки, красуются у зеркала девчонки. Уборщица машет шваброй и прикрикивает на кого-то. Будничный беззаботный шум разбавляет тревогу, но она не исчезает полностью, а только прячется глубоко внутри острым осколком.

Голос Демьянова в трубке звучит настороженно:

— Что Степанчук?

— Она преследует меня. Это точно она. Я вчера еще сомневался, но вечером… Блин, не знаю, как сказать. Сначала днем мне кто-то испортил сумку, а вечером, когда мы разошлись от Карягина, мне срезали волосы. Прямо на ходу, хотя рядом никого не было! Я теперь лысый вообще, триммером пришлось все начисто убирать! Ты понимаешь?

— Как-то не особо…

— Пошевели мозгами! Помнишь, прошлой зимой Степанчук забыла свою сумку на скамейке, и я об нее бычок потушил? А когда она только к нам перешла, я выпросил у Янки ножницы эти для ногтей, маленькие, и на истории порезал Степанчук волосы. Это точно не совпадение, это как-то все…

— Серег, ты просто чуть-чуть тронулся, — Денис сменяет тон на сочувствующий. — Ты слишком себя накрутил после случившегося. Это все жесть, конечно, но не надо так себя гнобить. Тебе ничего не будет, я не допущу, понял? Я сейчас приду в школу, и мы…

— Твою мать!

— Что?

Сеньков замирает как вкопанный: у стенда со школьным расписанием стоит вчерашний следователь, задумчиво водя пальцем по таблице с подписью «9Б». Полицейская форма в школьных стенах выглядит как смертный приговор.

Попятившись на несколько шагов, Серега разворачивается и бросается к лестнице, продолжая прижимать телефон к уху одеревеневшей рукой.

— Да что такое-то? — выкрикивает Денис, услышав частое дыхание.

— Этот мент… Тут… Снова… Он за мной… Точно что-то нарыл… Я…

— Да не ссы ты! Я скоро буду, хватит истерить, а!

— Я спрячусь, понял? — пыхтит Сеньков. — Буду в каморке, пока он не свалит, а потом… Потом…

— Я понял, просто будь там!

Школьная каморка расположена на третьем этаже в закутке за актовым залом. Это не каморка даже, а крошечный кабинет, которому не нашли применения. Раньше театральный кружок использовал его для переодеваний перед выступлениями, но пару лет назад кружок прикрыли, и про каморку теперь мало кто вспоминает. Серега ныряет за старую рассохшуюся дверь и закрывается, пока кто-нибудь не увидел.

Собственное дыхание стоит в ушах бесконечным хрипом. Ватные ноги еле держат, по лицу струится пот. В голове все перемешалось: школьные лестницы, подъезд Карягина, двойные листочки для контрольной. Осыпающиеся клочками волосы. Ухмыляющееся лицо следователя. Прыщавая рожа Степанчук. Сейчас и не разберешься, кто из них пугает больше. Случайные неясные образы мельтешат и мельтешат, мешая сосредоточиться. Все вокруг стало слишком неправильным, слишком ненормальным.

Переведя дыхание, Сеньков оглядывается. Здесь старый стул без ножки, какое-то тряпье в углу и окно напротив входа. Побеленные стены сжимают в крепкий кулак, отчего тут же захлестывает душное ощущение клаустрофобии.

Серега прижимает пальцы к вискам в попытке успокоиться. Кажется, будто вокруг пляшет жаркое пламя: куда ни ступи — сразу пропал. Надо что-то делать, вот только от любых действий теперь толку не будет. Даже если сегодня скрыться от мента, он придет в школу завтра, или, что еще хуже, вообще домой явится. Что он узнал, что нашел? Все догадки похожи на ледяные иглы — колючие и холодные.

Задвижка на двери щелкает, и Серега оборачивается. Давно, еще до театрального кружка, каморку использовали как кладовку для хранения инвентаря техничек, поэтому закрыть ее можно только снаружи. Серега сам воспользовался этим в прошлом году, когда замкнул тут Степанчук, и она просидела взаперти несколько часов, пока кто-то из учителей не услышал крики.

— Вот блин, — шепчет Серега, мгновенно цепенея.

Он прижимается к двери ухом. Слышно беготню и смех, но слишком далеко. Можно было бы решить, что кто-то ради шутки закрыл каморку и убежал, но Сеньков уже уверен, что дело не в этом.

Отстранившись от двери, он обегает взглядом стены и потолок. Никого. Ни единого движения, ни звука, ни дуновения воздуха. Но при этом постороннее присутствие ощущается слишком уж явно, словно кто-то неотрывно смотрит в затылок.

— Прости меня, — тихо говорит Серега. — Прости меня, прости меня, прости меня.

Собственный голос кажется предательски чужим. Не голос будто, а блеянье застрявшей в ограде овцы.

— Я не хотел этого. Не хотел, не хотел. Я не хотел. Выпусти.

Застланный пеленой слез взгляд утыкается в окно, и в душе тут же вспыхивает надежда. Всего-то третий этаж. Не так уж опасно.

Как под гипнозом Серега раскрывает окно, закашлявшись от взметнувшейся с рамы пыли. Внутрь устремляется прохладный воздух вместе с чьим-то далеким радостным криком. Это задний двор, тут почти никого нет, только на самом краю обзора мельтешат яркие рюкзаки. Урок еще не начался, и малышня играет в догонялки. Тупые дети.

Взобравшись на подоконник, Серега смотрит вниз и стонет от досады: с этой стороны школы идет работа над пристройкой нового крыла, и внизу все сплошь завалено кирпичами, мешками и инструментами. А под самым окном лежит какой-то бетонный блок с торчащими прутьями арматуры. Даже если оттолкнуться ногами изо всех сил, перепрыгнуть вряд ли выйдет.

Сеньков стоит несколько минут, безнадежно прикидывая варианты, а потом разворачивается, чтобы слезть с подоконника, но кто-то сжимает его локоть. Чьи-то невидимые пальцы сдавливают сильно и уверенно, явно не собираясь отпускать.

Лоб мгновенно покрывается испариной, а сердце сжимается в тугой пульсирующий комок.

— Я не хотел, я не хотел, я не...

Еще одна невидимая рука хватается за другой локоть, и вместе они разворачивают Серегу обратно к окну. Стараясь не смотреть вниз, на торчащие будто иглы дикобраза арматурины, Сеньков окидывает глазами двор. Два пацана второго или третьего класса отбежали от остальных, чтобы отдышаться.

— Эй! — кричит Серега.

Они поднимают головы и глядят с недоумением.

— Позовите кого-нибудь!

Повторять не приходится: мелкие тут же улепетывают, переговариваясь о чем-то на ходу.

Изо всех сил стараясь не впасть в панику, Серега с трудом разводит руки в стороны, чтобы схватиться за раму. Если зацепиться покрепче, никто не вытолкнет. Чьи-то пальцы продолжают держать, но не предпринимают действий. Ждут чего-то.

— Степанчук, это ты, я знаю, — говорит Серега, почти физически ощущая, как ускользают из головы все вменяемые мысли. — Прости меня, пожалуйста, я правда не хотел.

Дети возвращаются, ведя за собой не меньше пяти одноклассников и запыхавшегося Андрея Михайловича. Заинтересованные происходящим, за физруком с сомнением тянутся другие. Тут уже и старшеклассники, и еще кто-то из учителей.

Бесплотные пальцы мгновенно сжимаются сильнее. Серега чувствует, как они продавливаются сквозь кожу, как пробираются через сплетения вен, чтобы коснуться костей. Тугая боль пронзает тело словно электрический разряд, и Сеньков вздрагивает, едва не разжав руки. Толпа внизу медленно разрастается, все смотрят с искренним недоумением.

— Я... Мне нужна...

Еще одна невидимая рука сжимает горло, не давая договорить. За ней появляются третья, четвертая, пятая. Десятки, сотни пальцев ползают по телу, проникая сквозь кожу под плоть. Чьи-то ногти царапают мясо, доставая до суставов. Чудится, будто попал в камнедробилку: все вокруг шевелится и суетится, мучая и разбирая на части.

Кто-то с размаху стучит в дверь каморки.

— Серега! — слышится голос Дениса. — Ты там?

— Помоги! — выплевывает Сеньков через сдавленное горло. — Она... о... она...

Внизу появляются директриса и следователь. Кажется, вся школа собралась поглазеть на торчащего в окне Сергея Сенькова. Застыв как статуя, он только корчится от боли, и никто не может понять, что происходит.

— Дверь не открывается, — пыхтит с той стороны Денис. — Задвижку заело, что ли?

Пальцы сползают с шеи, и писклявый голосок Олеси Степанчук шипит в самое ухо:

— Расскажи им, Сережа.

Она проталкивается через хрустнувшие ребра, чтобы добраться до пульсирующего сердца. Прикосновения осторожные, почти ласковые, но каждое отдается болью до самого мозга костей. Обливаясь потом, Серега переводит глаза с одного лица на другое: озадаченная директриса, хмурый мент, взволнованный Андрей Михайлович, испуганные одноклассники. Им нельзя знать. Никому нельзя.

За дверью тоже прибывает народ: кто-то вместе с Демьяновым толкает дверь плечом, но, судя по раздосадованным возгласам, тщетно.

— Расскажи им, Сережа.

Движения под кожей делаются резче и грубее, меся плоть как тесто. Словно утопающий, готовый на все ради глотка воздуха, Серега сдается, грезя хотя бы о секунде без боли.

Набрав в грудь воздух, он хрипло выкрикивает:

— Степанчук не повесилась!

В толпе кто-то охает. Кто-то изумленно вскидывает брови. Кто-то оглядывается на других, чтобы убедиться, что не послышалось. Сразу несколько умников поднимают телефоны, направляя глазки камер на Сенькова, пока он продолжает:

— Это я... Я задушил ее ремнем, а потом мы с Денисом... Мы... Сделали, как будто она сама...

Следователь тут же вынимает из кармана блокнот, и Серега почти слышит, как шуршит по бумаге карандаш. Андрей Михайлович недоверчиво качает головой. Директриса промокает лоб платком, что-то бормоча под нос. Блестят на солнце ее янтарные бусы.

Раздается звонок на урок, но ни один не трогается с места.

Олеся не отпускает. Кости трещат под незримыми пальцами, каждое нервное окончание раз за разом вспыхивает болью.

— Расскажи им, что я увидела.

— Нет!

Собрав в кулак всю волю, Серега пытается оттолкнуться от рамы, чтобы рухнуть с подоконника в каморку, но тут хватка на локте стягивается железными клещами. Раздается влажный хруст, боль неумолимо взрывается новой захлестывающей волной, мечутся перед глазами черные мушки. Словно откуда-то издалека Сеньков слышит собственный крик. Сломанная правая рука болтается вдоль туловища как тряпичная, и теперь Серега висит у края трехэтажной пропасти, едва удерживаясь за раму только вспотевшими пальцами левой.

Голос Степанчук становится непреклонно требовательным:

— Расскажи им, что я увидела.

Ее прикосновения ползают по костям, готовые в любой момент раздробить любую. Как будто голодный волк обнюхивает тушу, выискивая кусок повкуснее. Глядя, как тянется изо рта ниточка слюны вниз, к бетонному блоку, Сеньков скулит в сторону толпы:

— Она увидела нас в бараке... Застукала, когда... Увидела, как мы с Денисом... ц-целовались... Поэтому я не мог...

Степанчук исчезает. Все. Никакого чужеродного ощущения под кожей, ни единого касания, только опустошающее ощущение свободы. Словно кто-то несколько дней подряд держал в темном подвале, а теперь вдруг выпустил. Даже сломанная рука будто бы болит не так сильно.

Толпа внизу суетится и шумит. Сейчас каждый второй снимает происходящее на мобильник. Мелкие со смехом переговариваются, тыча пальцами в сторону Сенькова. Ленка шепчет что-то Янке, обе брезгливо морщатся. Следователь не перестает строчить, ежесекундно бросая недоверчивый взгляд наверх. Кто-то особо остроумный кукарекает на всю округу.

— Серега? — слышится из-за двери растерянный голос Дениса.

Никто больше не ломится внутрь.

Боль отцвела, перестала быть главной, теперь страх и стыд перемешиваются внутри, окрашивая все черным, марая гудроновой жижей — от такого не отмоешься. Тело будто побывало в мясорубке с тупыми лезвиями и кажется бесполезным куском мяса, дрожащим сплетением нервов.

Все еще хватаясь пальцами за раму, Сеньков рассматривает собравшихся. Раньше никогда не приходилось ловить на себе такие взгляды — наглые, презрительные, осуждающие. Никто не боится, никто не жалеет, и почему-то это кажется запредельно логичным, как прописные истины из букваря. Иначе и быть не может. Он сам один из них, поэтому точно знает, что происходит в этих головах, что каждый из них думает и чувствует. Пощады не будет. Выйдя из каморки через дверь, он навсегда станет для всех новой Олесей Степанчук.

Так что нет.

Закрыв глаза, Серега разжимает пальцы и шагает наружу.