Путешествие вновь (часть третья 22-26)

Автор: Крокодилдо 22
«ФраФарма» – счастливый правопреемник «Медицинских Товаров Прованса» – отменно функционировала при четком распределении обязанностей. Я был лицом компании: общался с прессой и деловыми партнерами. Интересно, откуда во мне взялось столько энергии и хватки? Думается, досталось от папахена. Н-да, все-таки и вправду: кровь – не водица…
Эс всецело отвечал за научно-производственную часть.
Прибыль делилась следующим образом. Половина уходила в «Банк Франции», главного акционера фармации, ссудившего нас кредитом. Вторая часть поровну распределялась между основателями компании «ФраФарма», то есть между Эс и мной. Согласно договору, мы были компаньонами с равными правами. Кроме того, в случае смерти одного из партнеров, второй автоматически становится единоличным владельцем всех активов, ведь родственников ни у кого из нас не было. Надо сказать, все перечисленные пункты – моя инициатива: я хотел держать деловые и организационные нити в своих руках. Прописанные в уставе равные права – простая формальность. Эс совершенно не интересовался такими земными вещами, как затраты и доходы, с головой погрузившись в очередной научно-безумный проект.
Денег было столь много, что ежемесячный дележ суммы с шестью нулями после единицы был решительно приятен. За какие-то три месяца я превратился в фигуру стоимостью в пару миллионов франков. Однако мой modus vivendi справлялся с переработкой даже столь внушительных денежных средств и требовал еще. Я задумал выкупить приглянувшийся мне особняк на бульваре Сен-Жермен, обставить достойной мебелью, ну и всякие мелочи... Да! Роскошная «испана-сюиза» цвета беж с сиденьями бордовой кожи тоже оказалась игрушкой весьма и весьма затратной. Прибавьте сюда повара, шофера, камердинера… Еда, одежда, положенные по рангу развлечения. Словом, деньгам применение находилось.
Однако и перспективы открывались самые радужные. К нам в контору выстраивалась очередь из воротил бизнеса, влиятельных политиков, и нескольких августейших особ в изгнании.
И только Вера – молчала. Она не могла не знать, что я спас человечество. И – молчала.
Помимо знакомств репутационного и финансового характера, завязывались и радостно-телесные. Близкого и бесстыдного общения искали фильмовые актрисы, прима-балерины и модные певички. И я плюхнулся в разврат, бессмысленный и беспощадный.
Кутежи мои длились по нескольку дней кряду (не сравнить с теми безобидными посиделками в «Зеленой лампе»), а оргии заставили бы смутиться самого Калигулу. От обильных возлияний и гастрономических изысков вопила печень, а протяжный продажный стон целого хора гетер грозил лишить слуха.
Правда вскоре мне наскучили щекотки записных красоток с обложек журналов. Хорошо мне было лишь с Мадлен, не самой молодой (лет двадцати уже пяти) и не самой известной дамой полусвета. Помимо девичьей привлекательности и природного ума имелось в ней нечто большее, вызывая во мне чувство, похожее на уважение.
Мы с Мадлен облизали каждую букву азбуки разврата. Разврата истинного, изощренного. Самые ослизлые сцены из книжицы «Пурпурная улитка. Исповедь порочной гимназистки» сыграли страстно и слажено, в едином эмоционально-физиологическом порыве.
К похоти Мадлен подходила по-деловому. Мадемуазель не страшилась боли и не имела стыда. Брезгливости тоже. Притом самые сомнительные наши утехи оставляли разноцветные пятна на моих простынях, но отнюдь не в её душе.
Удовлетворив все самые негигиеничные мои фантазии, Мадлен по-свойски рассказывала о стариках-родителях, делилась мыслями о недавно просмотренной фильме и уютно варила кофе. После чашечки под египетскую папироску, она мазала лицо кольдкремом и спешила домой – кормить трехцветную кошку.

23
Я не выдержал. Не желаю анализировать, какие именно чувства, или даже целые их комбинации, руководили мной. Уязвленное самолюбие, гордыня, любопытство. Можете назвать это любовью.
Обратился к специалисту. Антуан Монро, частный детектив. Убежден, что это псевдоним. Впрочем, мне-то что за разница. Смехотворный коротышка в длинном, почти до колен, клетчатом пиджаке, мятой шляпе и круглых очках с простыми стеклами. Для маскировки. Зрение у него ого-го. А ещё постоянная трехдневная щетина на вытянутом огурцом лице и отвратительная привычка во время беседы жевать бутерброд с яйцом и пахучим сыром. Тип, скажем прямо… Фу-фу-фу.
Зато с отменной репутацией. Самые обеспеченные сладострастники и рогоносцы Парижа расхваливали этого низкорослого и вонючего сыщика на все лады: справки я навёл тщательные.
Монро следил за неверными супругами, незаметно делал отличные четкие фотоснимки и составлял подробные и толковые отчеты. Задание ему я поставил в пределах компетенции: слежка и сбор информации, слегка осложнив тем, что мне неизвестно было местожительства интересующей персоны. Впрочем, эта трудность оплачивалась отдельно и щедро: я понимал, что часть средств требовалась для подкупа нужных полицейских чинов.
Монро превосходно справился с задачей. Через пару недель мне на стол легла зеленая папка со всей нужной информацией, в сопровождении фотографических снимков и выпиской из адресной книги.
Я изучил материал. И я удивился. «Удивился»… Что за вялый глагол! Я кипел, я шипел, я извивался! Чу!
Стоял сентябрь. Теплый, пёстрый. Я же засел в своем новом особняке, отгородившись от мира тяжелыми гардинами. Роскошным полднем мерз перед затопленным камином, поставив на колени синюю стеклянную вазу с кособокими апельсинами. Ломая ногти сдирал кожу с тяжелых пахучих плодов и метал их в стоящие у двери рыцарские доспехи шестнадцатого века. Кожуру выжимал в пламя. Вспыхивали бензином мельчайшие брызги, распространяя вокруг неприятный химический запах, отчего на сердце становилось еще гаже.
Под аккомпанемент гулких ударов мякоти о металл вспоминался голос священника из сельской церкви: «Имеешь ли ты (бум) искреннее и непринужденное желание (бум) и твердое намерение (бум) быть (бум) женою Евгения, которого видишь перед собою? Не обещалася ли еси иному мужу?»
– Бум-бум-бум.
Съездить – посмотреть. Самому. А там, будь что будет. Бум-бум-будет. Лизнул липкие ладони. Вытер о халат. Кликнул Франсуа, камердинера:
– Ванну. Бельё. Шевиотовый белый костюм и звонить в гараж. Я выезжаю через полчаса.

24
Откинулся на породистой коже сидений, тростью ткнул шофера в спину:
– Мчи, мчи, мчи…
Адрес: окраина. Дом. Её дом. Лачуга среди полудикого сада. Пролом средь акаций.
В саду –
Гнусная гусеница мажет графитом.
Знакомый портрет.
Я пришёл, я увидел, и я – проиграл.
Он – всего прежде. Лев, гнусный Лев. По-домашнему полуодет. Разнузданно склабился, делал наброски. Кашлял и впалую грудь растирал свободной от угля рукой.
Полутруп.
Канотье на затылке.
Подштанники, помочи спущены.
Трясет бороденкой, рукою гребёт над картоном.
Чудится, чудится запах козлища.
Пан.
С потраченной молью простатой.
Исхудал. Не жилец.
На скамье, по-крестьянски сложив на острых коленях красные руки с исковерканными грязными ногтями, сидела Вера. Что за Вера! Чужая. Не-Вера. Неприбрана, платье с дырой. Здесь ясно всё. Угасла лучезарность. Страшиться поздно: ты облик изменила.
– Хр-р-русть! – о колено трость. Зашвырнул в кусты. Жимолость, жимолость. Стайка белянок – взметнулась. Вверх и правее…
Едем обратно. Бордовые шины стонут на поворотах плебейской дороги. Ухабы и рытвины, гадость и грязь. Мелкая мерзкая пыль клоунской пудрой пачкает мой белоснежный костюм, метит в глаза…
Люди, тигры, орлы и курлопатки. Все жизни, все огни, все туманы. В единую собраны точку. Печальный круг свершив. Из темноты – горящие глаза демона.
Что-то в них было застыло,
Даже мертво...
Господи, я и не знал, до чего
Она некрасива...

Друзья! Лауданум помогает! Так несколько прошло дней. Точнее – четыре.

25
Подобострастно склонив голову, швейцар распахнул тяжелые двери особняка на улице Круа де Пёти Шам.
Высокий просторный холл полукругом опоясывала большая, разделенная перегородками стойка, за которыми сидело десятка полтора девушек в одинаковых белых блузках. Большинство было занято разговорами с посетителями. Беседы велись очень тихо, основной шум – резкие телефонные звонки и перестук печатных машинок– раздавались из глубины помещения. Пахло кожей, деревом, сигарным дымом.
– Добрый день, господин Самедов! Добрый день! Такая честь, то есть такая неожиданность: вы сами, лично, – девушка запнулась, и в растерянности уронила табличку с надписью «Banque de France. Blanche Delvaux».
Бланш Дельво. Курносый нос, дурная кожа, а вот улыбка – приятная. Такое бывает. Впрочем, после сотни часов балансировки на грани безумия, страшных часов, горьких часов, прерываемых на черный сон, на огненный бред… После пережитого ужаса последних пяти суток любая человеческая улыбка покажется милой.
– Вы желаете видеть господина Робино? – она всплеснула ручонками, маленькая смешная обезьянка. – Сожалею, он сейчас в отъезде, с кем из его заместителей вам угодно говорить?
– Нет-нет, милейшая мадемуазель Дельво.
Она радостно вспыхнула. Схватила табличку. Поставила табличку.
– Всё значительно проще. Я лишь хочу запастись наличными, небольшая сумма, несколько десятков тысяч франков. А ещё, пожалуй, мне нужны дорожные чеки. Вы можете всё это организовать?
– О мосье! И ради этого вы лично пришли сюда? Вам стоило сделать один звонок, всё доставили бы вам на дом!
Я мотнул головой. Неопределенно. Не станешь же объяснять этой восторженной крошке, что, передумав сотни сотен рваных мыслей, я был счастлив одной только возможностью передвигаться самому, собственными ногами. Мокрая, кислая от пота простыня. Искусанная подушка, рычание и стоны. Наконец – ванна. Сначала ледяная, отрезвляющая. Затем – долгая пенная, с бергамотовым мылом. Крепкий чай с сухарями. Ещё чай и ещё. Наконец вышел из дома, щурясь от солнца, пугаясь теней. И всё же, выздоравливая с каждым шагом. Прогулка до «Банка Франции» – ликование и радость. Деньги же требовались для увеселительной поездки с верной Мадлен куда-нибудь в Италию (не разврат, но терапия, а у этой женщины имелись необходимые навыки). Мне нужен был отпуск, две-три недели, возможно, месяц. Море и Мадлен. Мадлен и море. Вот и всё.
– Разумеется! Сейчас все будет исполнено. – Бланш метнулась в глубь помещения. По каменному полу стучали каблуки, стучали каблуки.
Я отвернулся к окну. Вздохнув, ещё раз вспомнил то, что выстрадал в эти грозные, опоенные опием, ночи. Вся наша вероятная жизнь. Оцените изящество каламбура, рожденного умом человека больного и несчастного: «вероятная жизнь с Верой». Только имейте в виду – в ее жизни имелось козлобородое существо в нечистых кальсонах. То есть на данный момент даже имеется, но это как раз не самое главное. Не самое главное.
Можно сходить к лучшему гипнотизеру – он не вытравит из памяти этот образ, более того: постоянно-постоянно-постоянно станешь представлять, как это было у них. Её закушенную губу, его тощий зад. Общие всхлипы. Тысячи тоскливых привычек, скрепляющих беззаконное сожительство. Она штопает носки, он стрижет когти на ногах. Они вместе едят простоквашу. Апокалипсис – он такой.
Предположим невозможное. Лоботомия. Часть мозга вырезана твердой рукой великого хирурга. Остался лишь мужественный шрам на черепе. Он даже мне идет. Во что обратится наш брак спустя годы? Страсть станет механикой возвратно-поступательных усердий, совершаемых мной с самоотверженным отвращением, и принимаемых Верой с брезгливой скукой. Все дополнится мелкими обидами, унылыми адюльтерами и рутиной вялых ссор.
Возможно, эти строки подсказаны гордыней. Каюсь – грех. Однако интуиция упорно настаивает на верности (и тут – назойливая Вера) моих умозаключений. Хотя, сейчас уже не проверить… Мертвые молчат, а куклы – даже самые искусные – не могут рассказать путанную историю альтернативной биографии.
Не станем забегать вперёд, вернемся в тот летний день, когда я любовался небом в окне, а из темноты коридора «Банка Франции» гулко и быстро, очень быстро, стучали каблучки, стучали каблучки…
– Господин Самедов! – от быстрого бега Бланш задохнулась, и при этом разговаривала значительно громче, чем было принято в этом храме Плутоса. – Я… я даже не знаю, как такое могло случиться, – всхлипнула она. – Вам лучше говорить с кем-то из управляющих. Я вас отведу…
– Да что, черт возьми, происходит?
Бланш Дельво подошла ко мне вплотную и жарко прошептала в самое ухо:
– Господин Самедов… Наличными я могу выдать только 112 франков. Больше на вашем счету нет…
– Какая ерундень! Куда же делось остальное? Что за дурацкая шутка!
– Я не могу… Я не имею… права…
Спустя минуту я почти бежал на бульвар Мальзерб, где Эс снимал квартиру, весьма скромную, учитывая его достаток. Достаток, только что увеличившийся вдвое, согласно транзакции, которую мне озвучила добрая дурнушка Бланш, совершив должностное преступление.
В голове, отчего-то складывалась глупая история, которую следует немедленно записать, сразу по возвращению от Эс:
«Жила-была Букашка. Тихая да безвредная. Букашка волшебная. Сама питалась сухими крошками, а всё вокруг обращала в золото. За то только и терпели её в доме. Ибо Букашка же! А потом, в один прекрасный день, воспользовавшись недугом хозяина, Букашка перевела всё золото на счет вновь созданной ей компании «Денница», правопреемницы ликвидированной „ФраФармы”. Конец истории».
Мне не осталось даже крошек. Ах да, 112 (прописью: сто двенадцать) франков.

26
Дверь открыл он сам. Враг в халате цвета лосося. С выдуманной мной кличкой. С лицом, скрытым во тьме.
– Позволишь войти?
– Входи, – спокойно сказал враг. Я вдруг понял, что раньше он никогда не обращался ко мне на «ты». Нет, он и вовсе не обращался ко мне лично. Лишь изредка высказывал предложения. Некоторые я одобрял. Большинство – нет.
Эс шагнул в сторону. Шутовски склонил голову, пропуская меня. Я медленно прошел по коридору. Гостиная. Двери настежь. Замер, споткнувшись о связки книг. Прочел некоторые заглавия: «Слезы Бога», «Багряный Рассвет», «Твердыня». Все они выглядели одинаково, очевидно отпечатаны в одной типографии, в серию. Перешагнул, огляделся. Стены окрашены красным. На главной, северной, огромная мозаика. Женское лицо. Недурно исполненное, но слишком длинное. И глаза, широко раскрытые, с вертикальными черточками зрачков. Впрочем, возможна такая странная техника – результат выбора материала.
– Деня? – ляпнул наугад. Попал.
– Тебе не следует её так называть. Это – внутреннее имя.
– Что за… – я смешался, поразившись началу беседы. Всё не так. Всё неправильно. Мы никогда так не разговаривали.
– Я не намерен рассказывать тебе о концепции Внутреннего Имени. Да и не за этим же ты сюда явился. Знаю, ты хочешь спросить о финансовом вопросе.
Задохнулся. Совладал, совладал:
– «Спросить о финансовом вопросе!» Я не умею так косноязычно формулировать мысли. Я скажу проще: «Послушай, тварь! Я хочу немедленно вернуть свои деньги и услышать твоё оправдательное блеяние». Что ты придумаешь в своё оправдание? Я бы посоветовал вирус. Чертов вирус чертова безумия! Идиота из идиотов! Носи этот титул, словно корону!
– Субботин!
Я резко обернулся на каблуках. Откуда он может знать? Впрочем, сейчас некогда...
Лицом к лицу. К скверному лицу, смрадному лицу. Те же сальные волосы на прямой прибор. Стали ещё длиннее с момента последней встречи. Когда это было? Сколько дней, недель назад? Прыщи, розовые, мелкие. А вот взгляд другой. Яркий. Синий. Ледяной.
– Вирус безумия, если он возможен, поразил как раз тебя, Субботин. Неужели ты думал, что я позволю… Дело всей жизни! Отдать в руки такому субъекту! Ты действительно в это поверил? Развратнику, пьянице, чревоугоднику… Бессмысленному созданию, существу, одержимому пустыми декадентскими маниями? Все было предопределено с самого начала. Удача сам пришла в твоем лицо. За это, впрочем, ты получил уже с излишком. После образования компании – моей теперь компании – я так мило и наивно позволил тебе включить в договор эти пункты. О допуске к счету, а главное – о праве подписи. А ты-то, верно, считал себя умнее всех! Умнее меня? Меня?!
Я оборвал его речь ударом, заткнув мерзкий рот своим кулаком. Он рухнул. Стал подниматься, путаясь в складках халата. Снова упал. Вытер разбитые губы, на коленях подполз вплотную:
– Субботин, поглядись в зеркало. Это ты – нечист. Ты – гнусен. Ты – окровавлен. Пойми, документы в порядке, договоры переписаны… Всё. Изменить ничего невозможно. Конец твоим веселым приключениям. Я распоряжусь не подпускать тебя к себе на пятьдесят, нет – на сто метров. А сейчас – пшёл вон!
И я пошел, как водится, согнувши плечи. Сцена невыносимо театральная. Но, честное слово, все так и было: в высшей степени драматично, и немного глуповато.