Взаимопонимание.

Автор: rak_rak - Эй, Лёшка, сюда иди, да?
Рашид, даже когда приказывал, сохранял вопросительную интонацию. И когда подтверждал свой приказ подзатыльником, его лицо выражало досадливое недоумение:
чего же так непонятливы и нерасторопны русские?
Но Лешка был достаточно понятлив, чтобы не вызывать понапрасну гнев хозяина, и достаточно быстр, чтобы успеть оказаться рядом с Рашидом до того, как лицо того принимало скучающее выражение, не сулившее ничего доброго.
Рашид из тейпа Тадоевых был главным в этом ауле. Он не признавал никаких правил ведения боя, действуя хаотично и непредсказуемо, как зверь, и именно звериное чутьё на опасность позволяло ему сохранять невредимыми своих бойцов, которые большей частью были ему родными по крови.
Он воевал не за убеждения, не по приказу, он воевал за свободу своей Семьи. Он жил на войне с детства, и, так же, как и его отец, он не искал ответов на вопросы о причине этой войны, он принимал её как данность.
В минуты досуга он любил размышлять о том, что же движет русскими солдатами в тот миг, когда они беспрекословно повинуются безумным приказам своих командиров, не видя, что их бросают на верную гибель. Рашид не мог понять, зачем отдавать жизнь за чужого человека, того, кого ты ни разу не видел и не увидишь уже никогда.
И сейчас он как раз хотел спросить об этом Лёшку, который полгода назад попался в засаду боевиков; затравленный, он тащил умирающего товарища на плече, но не успел
перейти горную речку, и дочка Рашида снайперским выстрелом подстрелила солдата. Раненый в плечо, Лешка вскрикнул и упал в бурный поток, выпустив тело товарища, которое тут же унесло течением за пороги.
В воду попрыгали боевики Рашида, и, вытащив Лёшку на берег, принялись его бить. Они знали, как следует поступать с пленными русскими солдатами, они не собирались его
убивать, о нет. Алексей был избран ими на главную роль в документальном фильме
«Сдирание кожи с русской свиньи».
Сценарии этих фильмов не отличались особым разнообразием. Чеченцы отпиливали русским головы, вспарывали животы, отрезали гениталии, заставляя солдат при этом кричать в камеру: «Мама, мамочка, забери меня отсюда!», а потом, переодевшись в гражданское, боевики шли в город, и кидали через забор воинской части видеокассеты в назидание рядовому составу российской армии.
Командование не препятствовало просмотру этих фильмов: созерцание жутких смертей надёжно удерживало русских солдат от дезертирства и бегства в горы, попутно культивировала в них ненависть ко всему чеченскому народу.
А начальство не забывало проводить акции зачисток в горных аулах, после которых местные жители брали в руки оружие, и шли убивать русских солдат.
Это была цепная реакция, причина порождения которой была давно забыта и, в общем, уже не важна. Обе стороны воевали ради того, чтобы воевать. Но за родную землю человек воюет отчаяннее, чем за собственную жизнь. Может, именно по этому миллионы
российских солдат навсегда остались лежать в ущельях чужой земли, и продолжали погибать, не в силах бороться с кучкой людей, для которых эта земля была домом.
И чеченцы, избивавшие Алексея на берегу, не испытывали к нему ненависти. Как можно ненавидеть то, что не считаешь человеком? Для них этот русский солдат, мотающийся под ударами сапог, был ни чем иным, как куском мяса, мяса, которое может ходить, говорить, стрелять и чувствовать боль. И последнее было сейчас важнее всего.
Боевики трудились над телом русского солдата, словно добросовестный повар над отбивной. Последнее, что Лёшка увидел сквозь красную пелену, это то, как замахивающийся прикладом боевик вдруг странно дёрнулся, и рухнул на песок, впечатавшись в него щекой в сантиметре от лица Алексея.
Очнулся он в сарае, подвешенный к потолочной балке за руки, мокрый до нитки. Рядом стоял огромный, бородатый чеченец в камуфляже, с ведром воды в руках. Минуту они глядели друг другу в глаза.
- Хочешь пить? – вдруг спросил чеченец.
Лёшка кивнул. В подбородок ему ткнулось холодное железо; он наклонил голову, и
стал жадно глотать ледяную воду, излишки которой стекали на утрамбованный земляной пол.
- Спасибо, - хрипло поблагодарил он чеченца, когда тот отнял от его лица ведро.
- Как звать?
- Алексей.
- Алексэй, - повторил чеченец. – Зачем ти здесь, Алексей?
Вопрос был очень простой, но Лёшка не знал, как на него можно ответить. Потому, что и сам не понимал толком – зачем он пошёл в армию. Наверно, чтобы быть «таким, как все», стать «настоящим мужчиной», и, вернувшись домой, на вопрос: «служил?» ответить со спокойной гордостью: «да». Но сейчас, когда жёсткая сырая балка врезалась во внутреннюю область связанных запястий так, что кисти рук побагровели и раздулись, как перчатки, он уже подумывал о цене, которую ему придётся заплатить, чтобы называться солдатом. Чтоб вообще хоть как-то называться.
***
Алексей не хотел убивать людей. Но он попал после учебки именно туда, где убивать необходимо – иначе убьют тебя. Половина срока службы прошла относительно спокойно, дни были наполнены однообразной чередой событий, состоящей из охраны объекта, поездок на полигон, стрельбы по мишеням, и патрулирования окрестностей. А когда
год минул, то их, в составе из двадцати пяти человек бросили в горы. На разведывательную операцию.
Первого своего духа Лешка убил в первую ночь дежурства. Лагерь отряда стоял неподалёку от ущелья, и сквозь него скользил ручей, питая жизнью густой, непонятно кем посаженный виноградник, казавшийся галлюцинацией на фоне жёлтой, растрескавшейся земли, облитой раскалённым солнечным маревом. Палатка стояла вплотную к кустам, где две трети солнечного дня была тень, и можно отдыхать, слушая сквозь стену сплетения виноградных листьев журчание ручья.
Если бы не ручей, наверно этот день был бы последним для многих в отряде.
Алексей и призванный на полгода позже его друг Вовка дежурили вдвоём, загодя перед темнотой скурив с кончика ножа изрядное количество мацанки. И теперь они бродили с автоматами по периметру лагеря, и слушали звуки, которые казались им удивительно гармоничными, чёткими и красивыми.
Лёгкий всплеск воды выпал из потока шумов, создаваемых неживой природой, он был
тоже красив по-своему, и звучал вовсе не угрожающе, - но оба парня замерли, и их пальцы, сжимающие подствольник, побелели он напряжения. Луна светила ярко, и можно было разглядеть – какими расширенными глазами переглянулись друзья.
Они оба решили не пока оповещать остальных дозорных, а стали тихонько красться к зарослям виноградника, плавно расходясь в стороны и ориентируясь так, чтобы источник всплеска оказался между ними. Зелёная стена была толщиной примерно с торс человека, и луна кое-как пробивалась сквозь листву, позволяя видеть зыбкие контуры двух пригнувшихся людей, находившихся по ту сторону виноградника. Фигуры медленно и неслышно приблизились на полшага, и замерли. Застыли и Лёшка с Володей.
Все четверо стояли, разделённые зелёной полосой, как границей личных свобод и стремлений, как границей правды и лжи, на которой не существует уже этих понятий, а есть только желание остаться в живых.
Пролаз был всего в трёх шагах, и, послушав природу в течение пяти минут, все четверо стали молча и без звука смещаться в его сторону, постепенно сближаясь. Последовал ещё один пятиминутный сеанс неподвижной медитации, и первый дух сунулся в проход. Друзья ждали гостей, вжавшись в зелёную тьму виноградника в метре от отверстия, из которого осторожно выдвинулась голова чеченца, который, бегло оглядевшись, дважды коротко махнул над ней рукой напарнику, сигнализируя отсутствие неприятеля. Лешка приготовился стрелять.
И в этот момент раздался шерох веток и мокрый хрустящий удар, будто вбили штыковую лопату в сырой, утоптанный дёрн. Собственно, сравнение это оказалось не очень отличным от суровой правды жизни. Штыковым был нож, а воткнулся он в позвоночник Володе, который по неосторожности слишком глубоко втиснулся в заросли, и второй дух услышал, подошёл, разглядел в предательском свете луны широкую спину, закрытую камуфляжем, размахнулся автоматом, и со всей силы ударил примкнутым к стволу штык-ножом, целясь левее. Лезвие шкрябнуло по ребру и пронзило сердце русского солдата.
Володька даже и не закричал. Просто задрожал, от боли не в силах пошевелиться, и уже не слышал, как его друг с матом пустил очередь в бородатое лицо боевика, и не видел, с каким диким выражениям глаз Алексей кувыркнулся в сияющий лунный проём, и, выходя из вращательного движения, всадил в духа, неестественно медленно поворачивающего в его строну голову, заряд из подствольника, разнеся тело боевика фонтаном черных брызг.
Оторванная рука чеченца увлёкла за собой стальную полосу из сердца Володи, который был уже неживой, и, упав лицом в каменистую чужую землю, русский солдат одарил её кровавым поцелуем разбитых мёртвых губ.
Когда подбежали свои, то увидели, что Лёшка, забрызганный чужой кровью, бешено и матерно крича, яростно вбивал прикладом в землю то, что осталось от головы
убитого чеченца.
Весь следующий день Алексей просидел в палатке, не разговаривал ни с кем, и товарищи думали, что он повредился в рассудке. Ночь прошла без приключений, караул из пяти человек охранял лагерь по ту сторону виноградника, который за минувший день был для улучшения обзора частично вырублен в тех местах, которые не отбрасывали тень на палатку.
Тело Володи было увезено через день, на машине, доставивший лагерю провизию и воду. Лёшка молча глядел на удаляющийся грузовик, на фоне закатного солнца растворяющегося в облаке красной пыли. За предыдущие сутки он хорошо выспался,
и, когда на вечернем построении формировался отряд для ночной вылазки, то сам
вызвался идти в ночь.
В эту ночь они потеряли ещё одного человека. И в поспешном отступлении даже не
смогли вытащить из-под обстрела тело товарища, а днём его так и не нашли – духи
забрали.
По ту сторону ущелья бурлила горная речка, мелкая, но со стремительным течением,
а за ней на пару километров простиралась заставленная огромными валунами равнина, выгибающаяся горбатым холмом, за которым находился чеченский поселок, где, согласно ориентировке, и базировались боевики. Несколько бомб решили бы дело на минуту, но кроме боевиков в ауле находились мирные жители, которые в свободное от труда время бродили по горам, фиксировали положение русских войск, и обеспечивали бандитов кровом, едой и информацией. Однако, командование российских войск не находило в действиях селян состава преступления, и приказа о зачистке не поступало.
Приказ был чёткий: очистить от врага само ущелье, и удерживать его в таком состоянии.
Зачем командованию понадобилось охранять эти бесплодные земли - Алексею было непонятно. Но после смерти друга он просто холодно и безэмоционально стрелял в людей, - убийство он воспринимал как неотъемлемую часть своей будущей жизни, он считал, что месть за жизнь друга осуществиться только тогда, когда количество зарубок на цевье АКМа перевесит за сотню. И ему всегда везло, он даже не прятался от пуль, когда бродил по скалам в одиночку, выискивая духов, что бы убить. В нём не осталось места для страха за свою жизнь, и даже когда его дважды легко ранили, он отнёсся к этому безучастно, и через пару дней продолжил свои вылазки. Он убивал всех чеченцев, у кого было в руках оружие, среди зарубок попадались и подростки, и женщины-снайперы.
И только один раз его рука дрогнула, и палец не смог надавить на курок.
Случилось это, когда он, перейдя вброд реку, и, прячась за камнями, стал пробираться к вершине холма. Вдруг в просвете кизячных зарослей показалась чья-то голова, и Лёшка, отскочив за валун, притаился, и стал поджидать. Звук хрустящих под подошвами камней приближался, и Алексей стал обходить камень так, чтобы тот оказался между ним, и движущимся в сторону реки человеком.
Человек оказался женщиной в простом платье и с пустым кожаным ведром в руке. Она спускалась к берегу, а Лёшка целился ей в затылок. Женщина что-то напевала, и по голосу он определил, что это была скорее юная девушка. Оружия в её руках не было видно, и по этому он не стал стрелять ей в смоляной затылок, а лишь продолжал красться держа её на прицеле.
Сам Алексей мог передвигаться совершенно бесшумно, поэтому девушка заметила его только когда набрала ведро и отвернулась от сверкающего бликами водного потока.
Направленный ей в лоб дульный срез автомата был такой неожиданностью, что она вскрикнула и уронила ведро под ноги, окатив водой и себя, и ноги без того мокрого Алексея.
Глядя огромными глазами на оружие, она сделала шаг назад, оказавшись по щиколотку в воде. Алексей никогда не считал чеченок красивыми, но эта девушка была очень симпатична… если бы не была врагом.
А врагов Лешка всегда убивал.
- Ты здесь зачем? – спросил он после минутной паузы.
Девушка начала жестами объяснять, что не понимает русскую речь. Так же, как
и те женщины-снайперы - перед тем, как получить пулю в лоб. Лёшка нахмурился и
покачал головой:
- Ты врёшь. Всё ты понимаешь. Если не будешь отвечать - я тебя пристрелю.
То ли вода была холодная, то ли в глазах солдата чеченка увидела не злость, а
странное отрешённое безразличие, но девушку забила дрожь.
- Выйди из воды, - приказал Алексей, и сам отступил на пару шагов. Девчонка
повиновалась.
- Как тебя зовут?
Чеченка молчала, глядя в землю. Алексей тоже молчал. Потом вздохнул и пообещал:
- Если ты ответишь – я тебя отпущу.
Девушка подняла взгляд на лицо солдата. Тот не улыбался, в глазах не было видно
издевки или похоти, как у остальных русских солдат, которые встречались ей раньше - парень просто стоял и ждал ответа.
- Дина, - тихо произнесла она.
- Дина, - Алексей немного опустил автомат. – Зачем ты сюда пришла, Дина?
- Набрать воды… - девушка глазами указала на мотающийся в воде возле берега
кожаный бурдюк.
- Ты из аула за холмом?
- Да.
- А ты знаешь, что русские солдаты делают с девушками, которые из аула за холмом?
Дина молчала, хотя и прекрасно знала, что делают с чеченскими девчонками солдаты.
- Что молчишь? – прищурился солдат.
- Знаю.
- Так что же?
Девушка молчала, стараясь не смотреть в глаза Алексею.
- Ну? Тебе так трудно сказать простое слово «насилуют»?
- Не трудно…
- Так что делают?
- Насилуют, - прошептала Дина, и подняла наполнившиеся слезами глаза на Лёшку.
- Да. И убивают. Ты пришла сюда за водой, одна, хотя прекрасно знала, что здесь могут быть русские солдаты, которые насилуют и убивают? Или твоя жизнь не дороже бурдюка воды?
- Пожалуйста…- со слезами начала девушка.
- Так дороже или нет?! – рявкнул Алексей, заставив Дину вздрогнуть и зажмурится.
- Дороже, - еле слышно ответила она, и с её ресниц сорвалась слезинка, и мгновенно
испарилась, коснувшись горячей гальки.
- А если дороже, то зачем ты пришла сюда одна и без оружия? Здесь война.
- Я… Я не воюю. Я пришла только набрать воды.
- Ну и что? – безжалостно ответил Лёшка. – Ты думаешь, русскому солдату важно: воюешь ты или нет?
Девушка заплакала, глядя на камни под ногами. Почти неслышно, только тряслись
плечи. Алексей смотрел на неё, и думал, что наверно бы и он так же стоял под дулом, готовый сделать всё, чтобы остаться невредимым. Девчонке было от силы лет
семнадцать, но не исключено, что она была снайпером, и стреляла русским пацанам
в яйца, а потом перерезала им, корчащимся в крови от боли, глотки.
Но может быть и нет.
- Почему ты плачешь? – тихо спросил Алексей.
- Мне страшно… - чуть слышно ответила чеченка.
- А почему тебе страшно?
- Я… Я боюсь.
- Чего боишься? Меня? Посмотри на меня.
Дина послушно подняла глаза. Минуту они смотрели друг на друга, и девушка почувствовала, что её страх по необъяснимой причине исчезает, уступая место покорному отчаянию.
- Ладно. Всё ясно, - вдруг непонятно подытожил странный солдат, и отвёл взгляд в сторону. Пару минут он со странным выражением лица смотрел на серые камни, будто найдя в их образе что-то очень важное, ранее не замеченное, но в эту минуту ставшее очень отчётливым.
- Иди домой.
Дина удивлённо посмотрела на Лёшку, до конца не веря в услышанное.
- Иди, иди, - поторопил Алексей, всё так же смотря куда-то.
Девушка не отрывая взгляд от лица Алексея, подняла пустое кожаное ведро и сделала несколько шагов от берега.
- Погоди, - голос солдата заставил её замереть на полушаге. – Набери воды. Ты же изначально за этим пришла?
Дина вернулась и зачерпнула воду, и робко спросила:.
- Можно идти?
- Конечно, - разрешил солдат. Девушка двинулась в сторону холма, и, когда она отошла метров на десять, Алексей её окликнул:
- Дина!
Она остановилась, и повернулась к солдату.
- Ты можешь мне пообещать одну вещь?
Девушка кивнула.
- Обещай мне, что мы не встретимся в горах, - Лёшка махнул рукой, указывая на тёмное ущелье по ту сторону реки. – Договорились?
Дина снова кивнула. Алексей тоже кивнул, и сделал жест рукой: иди мол.
- Прощай, - беззвучно прошептал он, глядя в удаляющийся хрупкий, почти детский силуэт.
***
Он не сказал ребятам в лагере, что встретил на берегу девчонку. Он не сказал, что вообще кого-то встретил, хотя на обратном пути он застрелил боевика, видимо упавшего с тридцати метровой скалы, и лежавшего на спине, - тот был почти мёртв от многочисленных переломов и разрывов внутренних органов, но глядел на Алексея с такой ненавистью в мутных от боли глазах, что Лёшка не стал предлагать ему помощь, а просто выстрелил в голову. Автомат и вещи мертвеца он зашвырнул в расщелину.
Весь следующий день он провёл в лагере, чистил автомат, курил на берегу ручья дурь, и обсуждал со старшиной достоинства тех и иных тактических приёмом разведки.
Нападения на лагерь прекратились, но дежурство было ведено с неослабевающим усердием, и в эту ночь охранять лагерь вместо пяти человек было выставлено семеро, а трое двинулись в ночную разведку, с максимально облегчённым обмундированием, так как целью их сегодняшней операции было задание проникнуть к утру как можно ближе к аулу, осмотреть его с помощью оптики с высоты холма, зафиксировать все наблюдения, и, не «светясь», уйти.
Но уйти не удалось. Вопреки всем ожиданиям.
Всем казалось, что операция уже проведена успешно: собрав много полезных данных без единого выстрела, группа разведки двигалась обратно в лагерь, но, чтобы выполнить приказ командира до конца, мало пройти незамеченным в горах - необходимо ещё и вернуться к своим.
Бойцы уже подходили к реке, и вдруг журчащую тишину разорвал хлопок выстрела. Парень, шедший рядом с Алексеем, пошатнулся, удивлённо воззрился на свою грудь, вспухнувшую слева кровавым кратером, и молча рухнул на камни.
- Костя! Костян! – отчаянно вскрикнул его друг, и бросился к упавшему. Снова громыхнул выстрел, и швырнул с пробитой шеей на землю второго пацана из отряда.
Поскальзываясь на булыжниках, Алексей отбежал за прикрытие валунов, и засел в обороне.
Его товарищ, подстреленный в шею, приподнял голову и встретился с Лёшкой глазами. Кровь ручьём стекала с его подбородка, частое дыхание заставляло её булькать в разорванной пулей трахее. Белеющими губами он беззвучно прошептал, скривившись он мучительной боли:
- Брось... Беги.
Первый застреленный, Костя, лежал ничком, без движения, - видимо, пуля прошила ему сердце. Лёшка, зло сощурившись, покачал головой отрицательно, и тоже одними губами произнёс "Ну уж нет", и выскочил из укрытия.
До спасительных скал было метров двадцать, пять из которых занимал речной поток. Алексей подхватил умирающего товарища, и, закинув его на себя, вбежал в воду.
Он прошёл половину реки, и мощный удар боли в открытое плечо заставил его крутануться в воде, тут же течением вырвавшей из рук раненного друга, - Лёшка из последних сил рванулся за ним, пытаясь удержать, и поплатился за эту попытку своим автоматом, соскользнувшим в воду и ушедшем на дно.
А через минуту Алексей был вытащен на берег, и, сплёвывая кровь, долго корчился под ударами сапог и прикладов, под разноголосую, злобную нерусскую брань, - чеченские боевики не торопились вышибать русскому солдату мозги: они умело и технично калечили тело Лёшки, не спеша обходя его кругом, и нанося прицельные удары ногами в незащищённые места.
Забава была прервана неожиданным выстрелом, поразившим одного из самых усердных палачей, который плеснул своими мозгами на оскаленные лица товарищей, и грохнулся ничком, ударившись лицом в прибрежный песок.
Медно-загорелое пожилое лицо боевика, выражение ненависти с которого не смогла стереть даже смерть, было последним образом, запомнившим Лёшке перед тем, как очередной пинок в голову погасил в его глазах свет.
Чеченцы не убили Алексея только благодаря заступничеству Дины, дочки Рашида, возглавлявшего аул.
Но он не знал этого, и, очнувшись подвешенным за руки в сарае, не ожидал ничего кроме своего скорого и мучительного конца. По этому, когда Рашид спросил о причинах его присутствия здесь, он ответил:
- Наверное, для съёмок кина.
Чеченец нахмурился:
- Йэсть сила шутить?
- Ну, наверно, если я здесь, а не там, - Алексей взглядом указал на потолок сарая. - Значит это для чего-то нужно?
- Это нэ нужно, - возразил чеченец, и вынул из-за пояса кривой нож. - Это тэбе повезло.
Рашид протянул руку и перерезал узел, стягивающий переплетение верёвок вокруг запястий подвешенного на потолочной балке пленника.
Так Алексей остался жить в ауле с чеченцами. Ему была подарена жизнь, на которую, по мнению многих жителей села, он не имел права.
Днём он работал, а на ночь его приковывали цепью в сарае, возле его ложа, состоящего из наваленного в углу сена. Сбежать было невозможно, потому, что день и ночь на хозяйском дворе находились пять бодрствующих вооружённых чеченцев, охранявшие семью Рашида.
Прошло около полугода, за которые Алексей уже четырежды предпринимал попытки совершить побег, но всякий раз был отловлен, побит, водворён в сарай, и сажен на цепь. Теперь он не мечтал о бегстве. Кормили его нормально, работа была не трудной, а вечерами ему позволялось беседовать с Диной, которую саму почему-то тянуло к нему незримым магнитом.
Рашид не препятствовал воле своей дочери общаться с пленным только потому, что он видел, что с ним она становилась другой, той, какой бы ему хотелось её видеть ВНЕ войны.
И через полгода Рашид не удивился, когда она ему сообщила, что не может больше убивать. И в этот же вечер привезли убитых старших братьев Дины. Выжившие бойцы говорили, что их расстреляли из автоматов, взяв в плотное кольцо, а снайпер русских не давал возможности остаткам отряда приблизиться. Потом русские отступили, оставив два прострелянных тела на берегу, и покинули место боя.
Дина сидела молча у костра, и даже не заметила присевшего рядом с ней Алексея. Они долго вместе молча смотрел в огонь, в извивающихся языках пламени которого каждый видел картины из собственного прошлого, сообразные текущим мыслям.
- Лёшка... - нарушила тишину девушка.
- Что, Дин?
- Это так всегда и будет?
Алексей сначала захотел солгать ей утешительными словами, сказать то, что хотела в этот миг услышать девчонка, что эта война должна скоро закончится, - но слова, произнесённые им, отразили только печальную истину бытия:
- Да. Это никогда не кончится.
- Я не хочу... Я не...
- Никто не хочет.
- Лёшка...
- Успокойся... - Алексей мягко привлёк девушку к себе. - Успокойся.
Дина плакала, уткнувшись ему в шею, а парень сидел, обняв её вздрагивающие плечи, и в глазах его отражался костёр, равнодушно согревающий всех, кто находится рядом с ним.
Звенели цикады, мерцали звёзды, колышась у горизонта в тёплых, восходящих от земли воздушных потоках; над головой их медленно плыла в пространстве галактика, названная людьми «Млечный Путь», ещё одно во вселенной вместилище бесчисленных миллиардов страданий и наслаждений, горя и радостей, составляющих суть любой жизни, судьбы двух из которых случай соединил сейчас в одно время и в одном месте, с общими на двоих мыслями и чувствами, в которых не было места для ненависти и мести, даже для любви, а было только лишь взаимопонимание.

Эпилог.

Пожалуй, на этом и следует остановиться, хотя можно было бы и написать про то, как Алексей с Диной в конце-концов поженились, или растроганный Рашид отправил парня в его воинскую часть, дослуживать срок, и как Лешка, вернувшись после всех злоключений, вкусил радость встречи с родителями и друзьями, но такая концовка была бы неправдой, ибо на самом деле Рашид поступил следующим образом:

Глава аула вышел на крыльцо, и, увидев такое взаимопонимание между его дочкой и необрезанной русской свиньёй, рявкнул, придя в дикую ярость:
- Ты что дэлаешь, русский собак?!!
Дина отпрянула от Алексея, и что-то закричала по-чеченски отцу.
- Молчать! – взревел Рашид, и позвал: - Вагиз! Рамис!
Из темноты выступили две фигуры, и подошли к костру.
- Дина, в дом! – приказал отец, и обратился к Лёшке: - А ты, ишяк, сейчас обо всём пожалеешь. На брэвно!
И, повинуясь приказу, два огромных, волосатых чеченца заломили Алексея, и перекинули его животом через бревно. Алексей, прижатый головой к земле, дёргался и орал:
- Мужики, вы чего, мужики!
- Мы не мужики, - ответили два чеченца, сдирая с Лёшки штаны. – Мы – волосатые бабы!
Алексей с ужасом разглядел на заросших телах мучителей первичные половые признаки, и убедился, что чеченцы не врут.
- Возмитэ страпон! – велел Рашид, и передал бабе по кличке «Вагиз» гигантский иссиня чёрный блестящий искусственный елдак.
- Господи, нет! – кричал Алексей, пытаясь повернуть голову, пока Вагиз примеривался, чтобы ловчее вогнать страпон в кишку русской свинье. – Нет, нет, что вы делаете!!!
И крик русского человека переродился в резаный свинячий визг, когда дилда с размаху вклинилась в анус Лёшки, и с отвратительным хрустом погрузилась в него целиком.
- Нравится, рюсский кутак?
- Ааааа! Ааааа!!! – орал несчастный, ничего не соображая от боли и унижения. – Не надо!
- Надо, надо, - пыхтела вторая баба Рамис, раскаляя в углях кочергу, а Вагиз убыстрил темп.
- Смотри, Рашид, чего это у него? – с наигранным беспокойством воскликнул Рамис, и показал красной кочергой на стекающую по ногам Лёшки струйку крови.
Окровавленный страпон был немедленно выдернут, и все трое склонились над порванным отверстием Алексея.
- Надо прижэчь! – решил Рашид, и раскалённая кочерга была плотно прижата к растрескавшимся ранам человека, который вскинулся, и так заорал, что у чеченцев забило уши.
- Вот и всё, нэ больно, нэ больно - заканчивая обрабатывать рану кочергой, утешал кричащего Алексея Рамис. А другой чеченец тем временем шарил по карманам бьющегося в судорогах боли Лёшки.
- Что это у него, а? – нашарив в кармане штанов какую-то бумажку, закричал Вагиз.
- Дай сюда! – Рашид отобрал листок, и развернул его. – Письмо домой, ай Аллах! Ну-ка, ну-ка…
- «Мама, я тэбя люблю» – прочитал окончание письма Рашид, и громко загоготал. Вместе с ним заржали мужеподобные бабы Рамис и Вагиз.
- Маму любыт, вах, ишак какой! – смеялся Рашид, комкая драгоценное письмо. – Да я тваю маму ибать любил, да?
Чеченец спустил штаны, сложил бумажку как надо, и смял уголок о лоб Алексея.
- Вот так я тваю маму люблю! – и, вытерев письмом свой зад, выбросил испачканный листок в костёр.
Потом они втроём долго били русского солдата ногами, швыряли его в костёр, вытаскивали, снова били, а когда наконец-то убили – то отрезали ему голову, насадили её посреди аула на штырь, чтобы каждый житель мог, проходя, плюнуть в лицо с выклеванными глазами, а само тело рассекли на куски и разбросали по каменистому полю, на поживу стаям диких чеченских собак.

Вот такая история.