Старооскольская резня бензопилой

Автор: Zoiberg

Вчера, или сегодня, или неделю назад эта история произойти определенно не могла. В наше время победоносного шествия гуманизма по трупам исламских фундаменталистов-бородачей, повсеместного утверждения и соблюдения всяческих конвенций, женевских и не очень, стремительного улучшения человеческой натуры как таковой благодаря общедоступности плодов технического прогресса, и прочих побед демократии над разной скверной мутью, такая срань уже полностью исключена. Но в темные времена царствования Николая Второго и его злоебучих приспешников с жирными галунами на цветастых шапках, эдакая нездоровая фигня с пол пинка могла случиться. Потому что в ту пору везде процветал самый настоящий империализм с монополизмом, власть денег была безгранична, а человеческая жизнь была легковесна и быстротечна, как поток электронов, вырывающийся из зияющего жерла синхрофазотрона.
Ну понятно, что синхрофазотронов, которых теперь на каждом углу понастроили, тогда небыло. Тогда еще было не модно пуляться элементарными частицами во всякую хуйню, тогда было модно загоняться по чугуну. Плавить его тоннами, и охуевать от того, как же много бля тонн чугуна получилось таки расплавить. А еще было модно в газетах про это писать: вот, мол, отцы, сколько мы чугуна наплавили, вот какие мы все крутые! Охуевайте, граждане – чугуна столько наплавилось, что девать некуда! Это есть очень, очень хорошо, потому что скоро мы все верхом на расплавленном чугуне, неудержимо льющемся из наших котлов, поплывем прямо в светлое будущее!
Самым конкретным предприятием черной металлургии в те времена была мануфактура под названием Лебединский ГОК. Обнесенная черной неприступной полуторакилометровой стеной, она стояла в самом сердце прокопченной, напичканной адскими шлаками прОклятой земли - Курской Магнитной Аномалии. Из-за ее черных стен были видны лишь упирающиеся в небосвод гигантские обугленные трубы и постоянно слышался адский грохот, рокот, стрекот, и прочая тому подобная мрачная поебень, которая не давала людям спать даже в стоявшем неподалеку городе Старом Осколе (где жили работники предприятия).
Насосы фабрики день и ночь качали из подземных недр сжиженный адский огонь, на котором варился чугун. Гигантские сверлильные машины, вращаемые сотнями рабочих, безостановочно буровили стены карьеров, добывая породу. В огромные алхимические печи и котлы тысячи рабочих по двенадцать часов в сутки забрасывали сотни тонн руды и чернокнижных снадобий, превращаемых алхимиками-технологами в чугуниевую массу.
Часто котлы с чугуниевым варевом взрывались, разбрызгивая вокруг огнедышащую мудянку. Чернокнижные снадобья – штука опасная: только священные цыплята перестали охотно клевать зерно, или пьяный алхимик попутал прах нетопыря с толченой жабьей шкурой, и пиздец – только обугленный колпак, изукрашенный звездами, медленно приземляется на пол в дальнем углу цеха, да пять-шесть уцелевших рабочих, вопя от нечеловеческой боли, мечутся по цеху, размахивая обожженными культями и прикрывая ими от палящего жара обугленные и окровавленные лица, из которых торчат еще дымящиеся кости черепа, да свисают на нервах вырванные взрывом глаза.
Конечно, меры по устранению последствий катастрофы и восстановлению гуманизма незамедлительно принимались даже в то далекое и дикое время. На место происшествия срочно выписывалась бригада белых металлургов в белых халатах, которые специальными остро заточенными длинными палками спихивали обезумевших рабочих в кипящий металл, где они растворялись без осадка – гуманизм торжествовал, статистика на предприятии оставалась кристально чистой, а обезображенные трупы не нервировали публику своим непристойным видом. И очереди желающих устроиться работать на комбинат не только не сокращались, но росли день ото дня, радуя владельца фабрики.
Номинально владельцем ГОКа был никто иной, как сам царь-кровопийца Николай Второй, но реально все дела черной металлургии решал некий Черный Металлург. Никто и никогда его видел, но всякий работник ощущал на себе его пристальный взгляд, и его алчущую чугуна черную волю. По одному движению его черного пальца толпы рабочих срывались в указанном направлении, одно напряжение его черного духа заставляло металл в котлах бурлить сильнее, и выплескиваться через край. Чугунные стены его огромной черной сокровищницы, что были толщиной почти в два метра, распирало и выгибало наружу от обилия скопившихся внутри драгоценных чугунных слитков.
Возле этой сокровищницы высилась огромная Черная Башня, отлитая из стопроцентного черного чугуна. В ней и жил Черный Металлург, никуда не выходя, и нигде не появляясь.
Лишь в пятницу, в полночь, массивные чугунные ворота Черной Башни распахивались, и из ее недр неторопливо, низко рыча шестилитровым движком, выезжала черная 760-я бэха с тонированными окнами, искусно инкрустированными отборными чугунными окатышами. Плавно и неторопливо она подъезжала к воротам ГОКа, шелестя шинами по гравию, притормаживала, чтобы дать охране время осмотреть окрестности, и в случае отсутствия всякой подозрительной фигни, стремительно срывалась сквозь открывающиеся ворота в сторону города, в сгущающийся сумрак. Все считали, что это Черный Металлург уезжал в город по своим черным делам, но на самом деле это предположение было далеко от действительности. Он уже давно никуда не выходил из своей цитадели, и полностью замкнулся на работе, став частью монолитной Черной Башни. Так уж, как говориться, исторически сложилось.
Когда-то у него была жена, которая, как и всякая первоклассная потрясающая блядь, не в меру тащилась с драгоценностей и всяческих материальных благ (и чуравшаяся любой деятельности). Любивший ее до одури Черный Металлург добровольно превратился в мозг фабрики, чтобы обеспечить любимую чугуном по самое «больше не могу». И надо ж было такому случиться, чтоб по чрезмерному усердию да собственной глупости он взял и выполнил эту задачу: когда фабрика разрослась до размеров, сравнимых с алчностью его жены, концентрация чугуна в воздухе над фабрикой превысила все мыслимые и немыслимые пределы, от чего его несравненная наконец успокоилась. Захапала она чугуна верхними и нижними лапами, приняла последнюю хапку металла в легкие, и склеила свои стройные напедекюренные ласты. Медицинского заключения о причине ее смерти так и не последовало – вскрыть ее пропитанную чугуном грудную клетку не удалось даже циркулярной пилой.
Конечно, Металлург воспринять ситуацию с юмором не сумел. После смерти жены он окончательно ушел в работу, и только и делал, что маниакально плавил чугун, и складировал его в сокровищнице для своего сына – единственного, что у него осталось ему от жены. Иллюзий насчет того, что однажды сын сможет сменить его на месте управляющего фабрикой, он не питал. Сын уродился больным на всю голову, отравленным ядовитым смрадом чугуна уродцем. Все, чего он достиг к восемнадцати годам – это полутора центнеров веса, и нереального развития своих больных фантазий, подпитываемых отвращением к нему окружающих. Он почти безвылазно сидел в своей комнате и пускал слюни на украшавшие стены его комнаты картины, на которых изображались сцены изнасилования малолетних, массовых расстрелов, и зверских пыток симпатичных девственниц в германских концлагерях.
Одно время он ездил с охраной на бэхе за шлюхами, в которую ему помогали засунуть рыхлое туловище несколько слуг. Однако скоро он прекратил этим заниматься, потому что даже самые отмороженные шлюхи блевали, когда он щупал их за сиськи своими похожими на гигантские жабьи лапы потными руками. Это очень сильно ранило его нежную душу, вожделевшую тонкого воплощения весьма поморочанных садистских фантазий, но он все таки находил в себе силы принимать существующее положение вещей. До поры до времени.