Платон Федин

Автор: Юра Дзоз Я родился в катакомбах, рядом с Одессой.
Мой папа, Евгений Федин, копал землю, искал клад, вместе с колонией чёрных археологов.
Степь. Сто пятьдесят километров от Одессы. Вокруг невозделанные поля и трасса.
Глушь.
Сюда никому не надо. Ближайшее село 10 км. Даже странствующие бомжи не добираются.

Одно время советские строители активно здесь строили, врыли в землю тонны бетона и железа. По какой-то причине забросили.
Подземелье.
Чтобы добраться туда, нужно выйти на 127 километре трассы Одесса-Белгород Днестровский и часа два пилить по перечерченной местности, до небольшой будки с жестяной крышей. Там лестница. Обычная пожарная металлическая лестница. Спускаться метров десять. Внизу сеть помещений, восемь ровных (8х3м) бетонных коробок, соединенных коридором
.
Кондратьев Матвей, Мотя или Кондрат, — смотритель объекта.
Руководство комиссий сюда не присылало, а полученные от единственного сотрудника отчёты-близнецы отправлялись в корзину.
Обычно Мотя обходы не делал, так, иногда, от скуки, бывало, проходился. Однажды стукнул ногой по отсыревшей, осыпавшейся стене — оттуда что-то выпало. Оказалась монета. Римская империя, на аверсе — Цезарь.

И началось.
Сменщика у Моти не было: работал шесть дней с восьми до пяти, а на выходные запирал подземелье и уезжал на велосипеде домой, в деревню.
Кондрат рыл в одиночестве, никто нему не мешал. Подземелье стало его вторым домом. Монеты Мотя выгодно продавал, деньги копил, чувствовал, что вскоре понадобятся.

В девяносто первом году, предприимчивый Кондратьев метнулся в главное управление учреждения, в Одессу, и за взятку по заниженной оценочной стоимости выкупил никому не нужное подземелье: его просто списали с баланса, документы отдали, и Мотя спрятал их подальше.
Смотритель катакомб на взятку потратил все свои сбережения; но он верил в успех. И эта вера была его таинством.
Когда я родился, колония представляла собой подземный город, все десять «прямоугольников» были заселены людьми.
Вожак колонии, Мотя, за годы нелёгких земельных работ заметно постарел.

Моя мама, Мария Федина, странным образом очутилась в этой компании.
Археология маме тоже нравилась. И романтика их совместных с папой вылазок на раскопки: палатка, лунная ночь, природа.
Всё это было сначала, а потом — мания, золотая лихорадка.
Отец откопал шпагу, по первой прикидке османского янычара, затем — клад, пять древнегреческих монет.
И обезумел. И встретил подобных себе безумцев. И переехал колонию.
Вместе с мамой.
С этого момента археология перестала нравиться маме.
Настораживала и пугала эта секта угрюмых землекопов. Мама просила отца уехать отсюда домой, в Николаев.
Папа воспринимал вступление в сообщество подземных жителей как прорыв, ведь эти люди не рыли землю не сверху вниз, как это бывает обычно, — они продвигались горизонтально в шахте, в нужном слое, и никто посторонний не видел их.
Папа умолял маму остаться. Твердил о мировой славе первооткрывателя.
Отец хотел отрыть древний город. Маме хотелось лишь иметь возможность вымыться в душе. И нормальный туалет.
Мама была единственной женщиной в колонии, и она была беременна.
Условились за две недели до назначенного срока вернуться в Николаев.

Либо доктор при осмотре ошибочно рассчитал дату, либо я появился в этом мире раньше.
Пришлось рожать под землёй.
Ситуация существенно осложнялась тем, что скорую помощь, в поле, в катакомбы не вызовешь, ну, прям никак.
Роды приняла повитуха из местной деревни. Меня извлекла без повреждений, маме навредила.
После родов, мама, долго болела. Мы оставалась в катакомбах. Отец нашёл в ближайшей деревне аптеку, купил лекарств.
Для папы такой поворот — удар.

Отец сидел рядом с мамой, гладил её руки, с ужасом признавался себе, что супруга больна по его вине; а потом с ещё большим ужасом понимал, что даже теперь, у кровати больной жены, он думает о своём участке, о том, как бы засветло успеть углубиться двадцать первой отметки.
Душа отца разрывалась на две части: жена и лопата.
Он любил их по-разному: маму нежно и трепетно, лопату — страстно, бешено.
Честный человек, не приемлющий ложь, а первую очередь самообман, — такой человек в подобной ситуации сходит с ума. Но папа держался.
Через несколько месяцев неусыпного папиного бдения, мама выздоровела, совсем поправилась, и сразу уехала со мной в Николаев, предоставив отцу свободу в его сумасбродстве.
Они не расстались, нет, и не поссорились даже. Просто мама поняла отца. Ни разу ни пускавшаяся в сумасшествия, эта женщина каким-то образом могла понять безумство и фанатизм.

У мамы красный диплом. Иняз, английский язык.
Приехав в Николаев легко устроилась переводчицей. Работа на дому. Так что мама успевала готовить вкусную еду, работать, и читать книги. Это обязательно: в самом плодном графике дня, мама выкраивала часок чтения, любила прозу Чехова, Толстого, Платонова, Пруста. Читала «Улисс» в оригинале.
Что бы Мама ни делала, она делала это легко, словно все вселенские силы вменили ей действовать именно так.

Что до папы… он живёт археологией, числится членом-корреспондентом в институте Петра Могилы в Николаеве, но там появляется нечасто.
Папа не делец, вовсе нет, он роет каменистую почву не ради денег, а в поиске древних городов и селений, но на пути к великой цели попадается всякая мелочь вроде монет угаснувших империй, древних цивилизаций.

Новости об открытии где-то в мире древних городов папа воспринимает как пощёчину.
Это он должен был одержать этот триумф! Услышав новость — заводится, ненавидит себя. Проклинает свою интуицию, её несостоятельность.
А потом принимается капать.
Никого и ничего вокруг не замечая, остервенено и исступленно.
С кем-то невидимым наперегонки.