Грехи (сборник)

Автор: Maksim Usacov Грехи. (неоконченный сборник миниатюр)

(за встречу читателя с ошибками ответственность несет автор - бейте его и он все исправит)

• Аз есмь Господь Бог твой: да не будут тебе бози иные разве Меня.

Квартира №1. Вовсе без философии.

- Солипсизм, эта ваша философия, - говорила частенько бабка Марта внуку Сеньке и его университетским дружкам.

Внучок молча наливал бабке в граненый стакан водку. Человек она правильным, пусть и сумасшедшая. И внук, и дружки его Марту уважали. Вот даже не пытались объяснять, что учатся они на экономистов-бухгалтеров, и философия для них лишь строчка в зачетке.

- Во вред она, философия. Истину говорю, во вред, – продолжала Марта после первого стакана. До третьего стакана не закусывала – она предпочитала говорить.

- Я вам вот что расскажу. В детстве мой дедушка порол меня, если ловил, когда яблоки соседские таскала с братом. И представляете, вообразил, что раз к своему ребенку со всей строгостью, то и на других можно ремнем замахиваться. Поймал соседского остолопа, мужа моего будущего, и прошелся по седалищу от души. Родителям сам отвел – думал спасибо скажут. Побили не сильно, а вот окна выбили. Дед потом шепелявил: «алогично, несправедливо, вселенское равновесие». Не поумнел. Шлепнули в гражданскую как сильно умного и логичного.

- Зер гут, - говорил Сенька и разливал по второй. Дружки его покивают, и, не чокаясь, за упокой.

- И муж мой тоже по философской части пострадал. Триппером его бабенка одна ушлая наградила, за что от меня по морде получил. Пошел печаль водкой глушить, да порезал кого-то. Насмерть, буйвол, завалил. А из-за чего? О бабах поспорили. Да по-научному: тезис, антитезис, а вместо синтеза нож под ребра, как доказательство ошибки Бога при сотворении женщины. На зоне, как узнали, из-за чего муженек мой к хозяину попал, только по плечу похлопали да сказали, что раз бабы не нужны, то быть ему Маруськой. Так и умер, этим самым.

- Чайковский, блин! – хмыкал внук и разливал по третьей.

После третей бабка Марта закусывала, долго молчала. Пить и говорить она начинала с шестого стакана. Она вставала, поднимала бокал и произносила тост.

- Дети! Запомните одну мудрость: если вам вдруг пришло в голову мировозреть через клизм… тьфу, призму философии – идите сразу на кладбище – закапываться. Иначе только спрячетесь от этого мира, как тупые страусы. Зароете свое восприятие за скользкими мыслями, как в песок. И окажетесь вы в тюрьме чужих ошибок, навсегда потеряв возможность стать самим собой.

Залпом выпивала и уходила. Внук Сеня ей в спину обычно говорил:

- Ишь тебя как на философии прет… Да ты сатанистка, Ба.

• Не сотвори себе кумира и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонивши им, ни послуживши им.

Квартира №2. С вазой.

Жизнь в родном доме для Ирочки кардинально зачахла после тяжелого спора с матерью про аборт. Мать, конечно, раньше тоже грешила, но давно уже вступила в тот возраст, когда в основном замаливают совершенное, поэтому слезы дочки мало трогали панцирь её убеждений. Она была неумолима. Материнское сердце желало для родной девочки только хорошего, светлого и надежного. Планы её не были, правда, грандиозны, но вполне основательны и имели крепкий отцовский фундамент. И уж конечно никак не включали в себя кричащего младенца, безусловно милого пачкуна и безобразника, но ни как не помогающего доченьке найти свое счастье. Тем более, что будущий отец пока еще вероятного наследника, также был согласен с возможной тещей в данном вопросе. Он сидел в уголке и уверенно кивал. Ирочка вняла голосу разума матери и, чтобы не омрачать замечательное медицинское будущее, сделала аборт.

Но (как там обычно говорят?) в девочке что-то надломилось. Самой Ирочке казалось, что в ней что-то лопнуло. Как пузырь. Он раздувался, раздувался, и вот – бах. Только ошметки чего-то разнесло по всей квартире. Возможно этим же взрывом унесло куда-то несостоявшегося отца вместе со всеми его безумно сказочными царствами троллей и эльфов, искусственными бородами гномов, полунастоящими мечами и сопливыми квестами в лесопосадках и склонах парка Шевченко. На память от него осталась безумно дорогая, по словам матери, ваза ручной работы высотой около метра с непонятными толи рунами, толи иероглифами. Ваза, помещенная между двумя книжными шкафами, смотрелась глупо и, по вполне понятным причинам, раздражала. Но продать её почему-то никому не удавалось, а выбросить не позволял голос разума. Брат Ириши придал композиции совсем безумный вид, посадив, словно на огромный ночной горшок, своего плюшевого медвежонка.

Отец Ириночки продолжал укреплять фундамент, бороздя волны мирового океана под незнакомыми ей флагами, а жизнь неудавшейся матери продолжала медленно катиться к стенам медуниверситета и полному увяданию. Вопрос личной жизни стоял ребром и не разрешался дерганием на дискотеке, а жизнь общественная постепенно теряла привлекательность из-за грубой приставки «бывшая» и легкого шлейфа интимных приключений, которые правда не доставили Ирине никакого удовольствия. Последней каплей в океан неприятностей стало известие о свадьбе соучастника её неудавшегося материнства. Ириночка твердо приняла решение покончить с увядающей жизнью одним махом, не растягивая агонию на долгие годы учебы.

Собрав волю в кулак, она подтащила вазу к люстре, написала предсмертную записку, привязала к люстре бельевую веревку, залезла на вазу, водрузила петлю на шею, оттолкнула вазу и упала на пол, больно ударившись. Люстра упала на неё сверху, правда, почти не повредив её, так, малость поцарапав. Ваза разбилась вдребезги. Иринка горько расплакалась и выбежала из квартиры, громко зачем-то хлопнув дверью. Она гуляла до самой поздней ночи, пока не проголодалась и не устала.

Мать, придя, домой, обнаружила остатки люстры и вазы, а также предсмертную записку Ирины. Прочитав этот крик души девушки, она долго размышляла, а потом принялась названивать подругам. В матери бушевала естественная гордость за родного ребенка. Как же девочка долго носила в себе протест, не в состоянии высказать его родной маме из-за природной скромности. Пока, наконец, не повесила вазу, подарок этого ненадежного молодого человека, который, как вы помните, ухаживал за ней. Как это символично! А как гениально оставить предсмертную записку вазы, в которой она (ваза) просит винить в её смерти этого ловеласа и весь серый (в оригинале сранный) мир. Какая чудесная аллегория! Когда Иринка вернулась домой, мать обняла её и они проревели почти всю ночь, ничего ни говоря друг другу. С этого дня дальнейшая жизнь Иришки была предопределенна. Голос разума подсказал матери, что в её дочке живет замечательный журналист…

• Не приемли имени Господа Бога твоего всуе.

Квартира №3. С большой кроватью и мягкими коврами.

Когда-то давно ему открылась истина. Она была проста, но, как и все простые истины, понимание её долгое время не укладывалось в голове. А вот однажды надравшись больше меры какого-то самогона, он понял: все эти ловеласы, донжуаны, казановы, альфонсы такие же мужики, как и все. Не обладают они какими-то волшебными или сверхъестественными качествами, которые помогают притягивать баб. Единственное что отличает их от Вань и Петь – это то, что они не бояться получить отказ женщины. Обыкновенные мужики с трудом ворочают языком в надежде, что женщина скажет «да». Они делают в своей жизни в среднем около десяти попыток, и, опять же в среднем, каждая пятая говорит это. Получив свое «да», и помня о предыдущих четырех «нет», они прекращают дальше спрашивать, если конечно опять не останутся одинокими. А когда у них накапливается определенная критическая масса отказов, они вообще перестают даже думать о вопросах, предпочитая покупать необходимое.

И совершают тем самым ошибку. Ловелас (донжуан, казанова) не заморачивается по поводу отказа, не копит их, переживая в поисках причинны. Нет. Он спрашивает другую. А, получив согласие, не бережет его как невиданную ценность. Он выбрасывает его и опять спрашивает. Пока спрашивать позволяют силы. Поняв это, он научил себя действовать также. И очень скоро он не только удовлетворил свое самолюбие, но и научился еще одной науке – когда и кого спрашивать. Наука эта оказалась простой, но без неё ему не поддалось бы еще одно важное знание. Он осознал, что девушки любят, чтобы их удивляли. Конечно, только приятно, без чернухи и негатива. Тут ему повезло. Его родители были сумасшедшими и назвали его Иисус.

Все начинается со знакомства.

- Меня зовут Таня (Галя, Оля).

- А меня Иисус.

Дальше следует недоверие или смех, но паспорт, в котором черным по белому написано «Иисус Матвеевич», ошеломляет собеседницу. Когда сама не замечая, Света (Соня, Маша) оказывались в квартире Иисуса, следовал еще один шок, который он называл культурным. На стенах где только возможно весели репродукции с изображением Иисуса. Христос распятый, благословляющий, воскресший, идущий, бьющейся с сатаной и тому подобное, смотрел на женщин. На вопрос зачем, он отвечал просто – тезка. Художники рисовали Христа совсем непохожем на нашего Иисуса, но все равно, благодаря тому, что каждый изображал образ по-своему, казалось, что живой человек, который мило беседует с ними, только один из портретов того самого.

Женщин Иисус поил вином. Не за тем чтобы споить. Вино помогало выйти из шока и нормально посмотреть по сторонам. Бывало что некоторые, крестясь, убегали. Кое-кто вертел пальцем у виска и уходил. Единицы, попив вино, договаривались о встречи на следующий день. Иисус на повторные встречи не ходил. Ему хватало тех, кто оставался по-настоящему. Он медленно раздевал их, гладил по спине, ласкал плечи, груди, целовал их, игрался с эрогенными точками, что-то шептал, укладывал их по настроению или на кровать, или на ковер, или на стол, или куда-то еще и совершал действо. Женщины целовали его, царапали, шлепали, ласкали и почти все кричали:

- Да! Да! О боже! О, Иисус!

• Помни день субботный, еже святити его: шесть дней делай. И сотворивши в них вся дела твоя, в день же седьмой, Суббота, Господу Богу твоему.

Квартира №4. С похмельем.

После долгих и в чем-то, несмотря на привычную разнузданность, даже унылых пьянок, Пестику всегда было холодно. Может быть, потому что он всегда умудрялся засыпать на полу? По утру, замерший, просыпался он первым и, проклиная больную голову, начинал готовить кофе. Кофе естественно заливал плиту. Но Пестику было, если честно, глубоко наплевать. С чашкой в руках он выходил на веранду, садился на разваливающийся шезлонг, грелся на солнышке и наблюдал за городом.
Сегодня на веранде пахло вкусными битками. От этого запаха Пестика тошнило. Не по детски. В принципе он уже смерился с тем, что придется рано или поздно податься рвотному рефлексу и, перегнувшись через перила, наградить дворничиху плохопереваренным ужином. Но пока держался. Потом на балкон выползла Майка, которую на самом деле звали Снежанной, а за глаза Т-34, из-за исполинского роста, страшной хари и взрывного характера.
- Клево! Кофе! – не поздоровавшись, воскликнула Майка, и отобрала у Пестика чашку. – Бе! Холодное. Ну, ты и придурок – пить холодное кофе.
- И тебе с добрым утром, - без злости поздоровался он.
Майка, не ответив, удалилась, естественно унеся с собой чашку. Ближе к полудню проснулись остальные. Пить хотелось всем, а нечего. Кто-то из самых благородных пожертвовал деньги на опохмелку, а самый мудрый, не припираясь, сбегал в магазин. Пестик пропустил все движухи, не в силах заставить себя вернуться в холодную и сырую квартиру. Майка смилостивилась и принесла ему холодное пиво. Стерва. Пестик даже не стал матерится. Просто поставил пиво на пол, в надежде что кто-то подберет.
- Трахнул кого-то? – спросила Майка.
- Повезло. Просто спал.
- А я трахнулась! - гордо сказала Майка.
- С кем? – вяло, для праформы поинтересовался Пестик.
- С кем? – передразнила она, – С Некромантом!
- Так вот почему он так храпел – это ты с ним трахалась, - не удержался от издевки Пестик.
- Сука, - сказала Майка и ушла, забрав с собой пиво.
Пестик продолжал мерзнуть. Опять пришла Майка и принесла пожрать.
- Ну, что когда пойдем?
- А что пора? Может давай попозже.
- Все уже ушли. Чего ждать? Самое хлебное время, и туристы на бульварах добрые-добрые, богатые-богатые. И местные – жадные-жадные – тоже в субботу на променад попрутся. Так что пора, бери гитару, бард. Поперлись.
Пестик вздохнул и поперся за женой.

• Чти отца твоего и матерь твою, да благо ты будеть, и да долголетень будеши на земле.
Квартира №5. Пустая.

Свои пять огромных комнат старик почти не посещал. Жизнь в квартире копошилась только на кухне. На кухне он спал, там же ел, а на маленьком балкончике наблюдал за городом. Старик искренне считал, что и эта жизнь – результат какой-то ошибки в мироздании. Поэтому старался жить, не особо тревожа окружающий мир, потребляя тот минимум общения с ним, чтобы только прожить еще один день. Его пенсия была скудна, но вполне удовлетворяла его жалкие потребности. Даже на вечерний стопарик хватало.

Его тихое существование, настолько было оторвано от мира, что даже вездесущие охотники за квартирами, по какому-то странному стечению обстоятельств, не замечали существования его жилплощади. Он не болел, только дряхлость организма заставляла его медленно и осторожно передвигать ногами. Хотя иногда ему казалось, что свою слабость он выдумал сам, как бы в отместку за свои грехов, и эта выдумка оплетала его страхом, и ему ложно казалось, что падение на асфальт разобьет вдребезги стеклянные кости, но на самом деле он может, как прежде жить в полную скорость.

Грехи, за которые он себя казнил, совсем не были выдуманными, и бывало вечерами, с каким-то преступным наслаждением, он приступал к молчаливому перечислению своих проступков. Он, кряхтя, мысленно вспоминал свое прошлое, будто на ниточку нанизывая преступления. И однажды когда он думал о своем прошлом, в его дверь позвонили. Не сразу понял, что это звонок. Как-то забылся этот звук. Он медленно встал и подошел к двери.

- Кто там? - хрипло спросил он и понял, что забыл не только звук звонка, но и собственный голос. Он попытался в глазок разглядеть того, кто стоит за дверью, но увидел только размытый силуэт.
- Простите, тут проживает… господин Босый? – услышал он звонкий голос девушки.
- Здесь. А что вам надо? – спросил он подозрительно.
Девушка за дверью, после секундной паузы, значительно тише и смущаясь, продолжила:
- Вы помните, Аллу Шахову?
- Помню, - ответил старик.
- Я её дочь.
Старик открыл дверь и впустил девушку. Она оказалась не так молода, как можно было подумать по её голосу. Ей было за двадцать, насколько за мешала понять косметика. Хотя можно было бы прикинуть, сколько ей должно было лет, но старик не стал этим заниматься.
- Здравствуйте! – сказала девушка.
- Здравствуй. Тебя прислала Алла?
- Она умерла.
- Соболезную, - сказал старик, нисколько не соболезнуя.
Он провел её на кухню, посадил за стол, взял стопочку и налил себе водки, потом, подумав, налил и девушке, которая правда не притронулась к стопке.
- Она рассказала тебе?
- Нет. Я нашла ваши письма и дневник матери.
- Понятно. Я называю тебя сто двадцать семь.
- Что? Почему сто двадцать семь?
- Ты мой сто двадцать седьмой грех, – и, предупреждая вопрос, добавил – Всего двести восемь.
- Вы гордитесь этим? – спросила, с вдруг проявившеюся злостью, девушка, - ведете строгий учет? Может у вас и карточки учета грехов есть,
- Когда-то были. Пока я не запомнил наизусть. Но я ничем не горжусь. Я просто помню. Ты пришла познакомиться или так зашла?
Девушка вдруг холодно посмотрела на старика.
- Нет, папаша, не просто. Тебя не кажется, что надо восполнить свою отцовскую любовь?
- И как же?
- У тебя есть квартира…
засмеялся.
- А как ты докажешь, что ты моя дочь? Мерзкий характер это не доказательство.
- Неужели ты думаешь, что у меня нет документов?
- Даже если есть, как ты меня заставишь отдать тебе квартиру? Будешь бить? Или шантажировать? – он опять засмеялся. А потом вдруг замолчал. Внимательно посмотрел на неё и спросил, – У тебя готов бланк завещания?
Девушка положила на стол документы и ручку.
- Нотариус? – поинтересовался старик.
Девушка отмахнулась.
- Договорюсь.
Старик ухмыльнулся, внимательно прочел документы и подписал. Его вдруг наполнило безудержное счастье. Одиночество его последних лет отступило, пусть и не исчезнув полностью. Теперь он перестанет чувствовать себя пустым местом, на которое никто не тратит ни одной, даже самой завалявшийся мысли. Дочь Аллы, имя которой он даже не спросил, будет думать о нем до самой его смерти, и даже после. Пусть это будет злость и ненависть, но это будет чувство и память! Он был счастлив.

Старик дернулся, взгляд его остекленел и он, уже мертвый, повалился на пол. Мир его исчез. Вместе с ним исчезли девушка, ручка и документы со стола – всего лишь плод его воображения. А настоящий мир так и продолжал жить, как прежде материальный и безразличный к стариковским фантазиям. На столе остались только две рюмки, одна из которых так и осталась нетронутой.

• Не убий.

Квартира №6. С чуланом.

В этой квартире живу я. Номер её банален, я знаю. Но она трехкомнатная, с паркетным полом и бойлером. Кроме других удобств в ней имеется большой чулан, в котором я храню свои иллюзии. Самое почетное место в ней занимают семьсот восемьдесят три экземпляра книги, которую я когда-то назвал «Пособие для зеленных и желтых листочков». Это стихи, ровно сорок семь стихотворений, две иллюстрации и одно содержание. Честно пытался не впихивать в книгу содержание, но друзья уговорили: какая же книга без содержания – несолидно. Обошлось ненамного дороже. Продать мне удалось ровно три экземпляра. Остальное раздарил, в основном неудачно Лица покупателей сейчас являются мне в кошмарных снах. Сам свои стихи я, слава богу, не помню, поэтому не страдаю.

Процесс раздачи книги затянулся на три года и в последнее время, прямо скажем, почти остановился. По моим подсчетам к ста сорока годам мне удастся раздать последние экземпляры, и я смогу считать, смысл своего существования обретенным. Правда, бывают и очень удачные дни. Как-то подарил сразу две книги одному очкастому. И благодарность даже огреб. Наверное, с этого и началось.

Присел потом мужик какой-то ко мне в баре. Сначала про жизнь начал говорить. Хвастался. Все про новый мерседес рассказывал, ударил который неудачно, на три тысячи. И тому подобное. Я человек не завистливый и то себе сочувствовать начал. А потом как-то осторожно к моей персоне приступил. Я про работу тоже что-то рассказал. Но он напирать начал. А мне-то и рассказывать нечего. Тогда он неожиданно стих прочитал. Про любовь и, естественно, печальный. Свой, говорит, стих. Ну и про радость творчества пять минут монолога, а в конце вопрос коварный: а пишу ли я стихи. Меня вопрос задел. Писал - говорю. И, как всегда, ничего вспомнить не могу. Только строчку выдавил из памяти: «не счесть растрат любовного довольствия». Думал отпугнет. Ан нет. Выпросил он у меня десять экземпляров. Знакомым редакторам раздать.

На следующий день пришли двое. Начали про жизнь говорить. То да се. Получили от меня по семь книг на руке. Вам ничего не показалось странным? А мне показалось. Следующему поклоннику я прямо заявил: книга стоит пять долларов. Мужик без слов вынул полтинник. Ушел довольный, а я почувствовал себя лохом. Вечером, прямо домой, явилась молодая поэтесса набираться опыта. Напрямую спросила про книгу. Я глянул да заломил полтинник. Она сказала, что денег у неё все равно нет, но она может расплатиться иначе. Я остался довольный, дал две. Но утором проснулся с твердой уверенностью, что меня отымели.

Пару дней было тихо, а потом пришел ко мне совсем серьезный мужик. Этот все объяснил. Стихи мои гавном обозвал, с чем я даже не спорил, а вот про иллюстрации с теплотой упомянул. Руки самого Н., еще молодого и не осознающего гениальность собственных творений. Предложил двадцать пять штук за все. Я пожаловался, что осталось всего семнадцать книг, а одну планировал оставить себе, а еще одну уже обещал, и нарушить слово не могу. Сошлись на трех штуках за пятнадцать библиографических редкостей.

Остальные книги я погрузил ночью в свой раздолбанный жигуленок и отвез на дачу, где и сжег…

• Не пралюбы сотвори.
Квартира №7. Почти притон.

На самом деле в том, что ты храпишь, нет ничего постыдного. И неудачи с женщинами Аркадия Павловича проистекали вовсе не из-за храпа. Собственно говоря, женщины ему уже не раз сообщали про все его недостатки – и в запале ссор, и в качестве дружеской информации – так что можно было спокойно выбирать. Но психиатры не зря поговаривают, что мозг человеческий обожает все замещать и путать: то в безобидных танцевальных движения пряча тягу к самому натуральному совокуплению, то вытесняя амбиции виртуальными мирами компьютерных развлечений. Вот и Аркадий Павлович прятался от самого себя в чулане своего комплекса. Ему бы привести себя в порядок, постричься, купить, наконец, новый костюм (хотя бы спортивный), перестать обрастать собутыльниками и прочими корешами, а он все сетует на храп. Скольким он помешал наконец этот храп? Плюнуть и забыть.
Порой люди предпринимают гигантские усилия, чтобы победить собственные комплексы. Но происходит это так редко, и, пожалуй, не должно служить примером для человеческого общества. Чаще всего люди, как и Аркадий Павлович, стараются как-то ужиться с ними, указать на место, ограничить их какими-то рамками. Этот разумный компромисс позволяет нам с вами прибывать в уравновешенном состоянии. Понятное дело, пока мы не сталкиваемся с чужими проблемами и комплексами.
Тоска по женскому телу заставила его пойти на крайний шаг – найти женщину, которая не будет обращать внимания на храп. Долго размышляя о характеристиках такой особы, он, в конце концов, привел домой наркоманку. Сначала пришлось с ней повозиться, приманивая, а потом ничего привыкла, даже по хозяйству хлопотать стала, стараясь дозу выслужить. Аркадий Павлович сначала даже больше мучился чем удовольствия получал, ритм жизненный вот нарушил, привычки поломал. Но, слава богу, притерлись как-то.
Но жизнь, известное дело, штука неожиданная. Как-то расходы у него увеличились, сбережения таить начали. Аркадий Павлович присмотрелся к своему приобретению и понял, как можно более экономно существовать. По чуть-чуть начал дозы снижать. Не без эксцессов свел расходы на наркоту к нулю и уж собирался, должно быть, только в своё удовольствие пожить, как тут семья у этой наркоманки выискалась: муж, трое детей малых, другие родственнички. Без предисловий стали назад звать. Вздумал он было возмущаться, а потом испугался, что придут к нему официальные лица, да начнут выяснять по какому праву женщину третирует? В общем, отпустил куда подальше, в семью то есть, а сам пошел новую наркоманку приманивать.
Остается только пожелать ему удачи. А еще лучше найти просто глухую бабу…