Кот

Автор: дважды Гумберт - Маша, Маша, проходи. Осторожнее, не запнись. Тут вещи разные старые… времен Очакова и покоренья Крыма. Света у меня нет. Ага, давай сюда пальто.
- Никак не привыкну, что ты с бородой, Сережа. Ну, пахнет тут, конечно, не очень.
- То есть?
- Странно.
- Ага. Мертвыми мышатами. Мертвыми книгами. Я заебался проветривать.
- Ничего. Ничего страшного. Просто дух времени.
- Дух былого, да.
…
- Что молчим?
- Да, что молчим? Рассказывай.
- Нет, ты рассказывай.
- Да ну тебя нахуй, Сережа. Ты зачем позвал-то?
- Ну так бабулю мою помянуть.
- Вот и давай. Наливай – ёбнем. Что это? Мда. Ничего. Я и не такое пила.
- Кто-то мне говорил, что ты врач.
- Хуяч. Это кто говорил-то?
- Сорока на хвосте принесла.
- Понятно. Я только учусь. Хочу стать классным мануальным терапевтом. А ты?
- Я? Да хэзэ. Сам не пойму.
- Нет, ну, скилы у тебя есть какие?
- Кого?
- Ну, умения?
- Могу с разбегу ногой уебать. Если я правильно уловил суть вопроса.
- Нет, я серьезно спрашиваю.
- Ах, Маша, слава богу, я ничего не умею. Даже думаю и то как-то криво. Так что потом приходится всё передумывать заново.
- Нет, делаешь-то ты что?
- Да ничего. Жду. Жду, что со мной будет.
- Не смешно.
- Слушай, а помнишь…
- Давай вот только не будем устраивать вечер воспоминаний. Да еще при свечах.
- Ну, как скажешь. Мы же все-таки в одной школе учились.
- Ага. Спасибо, что напомнил.
- Знаешь, школа – лучшее, что было в моей жизни.
- Значит, бабка… сорри, Ася Ивановна… померла и оставила тебе квартиру?
- Э-э. Да. Квартирку. Если можно так выразиться.
- Везучий.
- Это я то?
- Извини. Я имела в виду, что…
- Ну, я понял, понял. Как коньячок?
- Говно, если честно.
- Ну, за говно!
…
- Кстати, борода тебе очень идет.
- Ну спасибо, чё.
- А ты любил бабушку?
- Да пожалуй. А как же. И она меня любила. Меня. Такого вот…
- Какого?
- Ну… имбицила… уберменша такого.
- Она строгая была.
- Весьма. Да. Человеком была. А не какой-нибудь гайкой.
- Помню, как она мне двойку влепила за сочинение.
- Какое?
- Ну там… Про Маяковского. Я написала, что он был мудак. Разложила его по косточкам. Разжевала и выплюнула.
- Да?
- Не помнишь? Она мне еще сказала, что я слишком… Что трудно мне будет в жизни.
- Не. Не помню. Она пирожки мне пекла. С печенкой. Охуенные.
- Блядь. Я бы щас не отказалась от хорошего, горячего пирожка.
- А еще она пела. Романсы. Заслушаешься.
- Поэтому ты стал петь?
- Прикалываешься?
- Нет. Как там называлась твоя группа?
- Кривая.
- Точно, точно!
- Кривая вывезет. Надо только отключить разум западный. И довериться сердцу русскому да правде истошной.
- Ты так это сказал, что мне жутко стало.
- Чего бояться? Смерть – это Родина. Смерть – это награда.
- А можешь спеть? Спой мне, пожалуйста, Сережа. Ну спой.
- Ы-ы-ы. А из хрущевской махровой шараги я уехал в годаровский трип. Развевались зловещие флаги. Маракуйя росла из-под глыб. Ма-ра-куйя росла… Нет, что-то… Что-то воздуху мне мало. Не поется мне ничуть. Извини меня, Маша.
- Та-ак. Всё-таки без закуски как-то не файно.
- А я привык.
- Знаешь, я ведь учусь у настоящей африканской колдуньи.
- Ого! Этому? Как его? Мануальному… рукоприкладству?
- Тьфу на тебя. Я онлайн учусь. Она живет в городе Абиджане, даже не знаю, где это. А зовут ее… только не смейся… Аманда Юкрэйн Онана. Она весит триста кило.
- Блядь. Ты серьезно?
- Век интернета не видать. Хочешь, я с тебя порчу сниму?
- Не надо! В пизду! Правда, Маша. Ы-ы-ы. А партизану-зомби порча нипочем. А партизана-зомби не заманишь калачом.
- Ну, как хочешь. Тебе жить.
…
- И вот иду я такая, по этой, по Тверскому бульвару, а мне навстречу Юлька Шабутнова. Представляешь? Приехать раз в жизни в Москву и тут же встретить Шабутнову. Это же пиздец какой-то. А она круглая вся такая, на седьмом месяце. У нее муж – капитан парохода. Ну а вот если бы я в Лондон приехала или Париж? И там бы встретила беременную Шабутнову.
- Шабутнова – это такая страшненькая, с родинкой?
- Да, да. А ты чё, не помнишь? Она еще ебаться начала раньше всех в нашем классе. А меня-то хоть помнишь еще?
- Тебя-то помню. Ты же была отличница.
- Ой, да ладно.
- Мрачная девочка.
- Это я-то? Ну нихуя себе!
- Ну, ты ж в курсе, влюблен я был в тебя. Даже вены пилить приходилось. Ухайдокала ты меня.
- Ой, да не пизди. Ты же в Ирку Рангнау был влюблен. Она мне сама говорила.
- В Ирку тоже. Но это было до. Потом в тебя. Уже капитально. По-чёрному.
- И что же ты не подошел, не взял меня за руку? А?
- Не мог. Красная линия какая-то была между нами.
…
- Ой, я боюсь туда. Мне кажется, мы наткнемся на твою мертвую бабку.
- Не боись. Там всё чисто.
- Блядь, руки какие холодные. Хуяк! Это что было?
- Походу, бидон упал. Всё нормально. Ты чё?
- У тебя точно тут нет никаких мышей, мокриц, тараканов?
- Обижаешь.
- Погоди! Ну, погоди же. Я в ванную.
- Нет. Туда лучше не заходить.
- Почему? Стой! Да блядь!
- Да!
- Нет!
- Да!
- Да ёбаный в рот! Не туда! Подожди. Ну, ты вообще…
- Что вообще?
- Ебанутый! А почему так холодно у тебя?
- А потому что не май месяц.
- О! Мрак!
- Смерть шпионам!
…

- Полгода я была замужем, Сережа. А потом всё – заебало.
- А зачем вообще тогда выходила?
- Ну как? Вроде, нормальный чел. Старше, конечно. Он был хозяином ветлечебницы, где я работала.
- Ты чё, за шефа, что ли, выскочила?
- Ну, выходит, так. А что?
- Да ничё. А потом он, значит, доставать тебя стал?
- Да как тебе сказать. Вроде, всё было нормально. Ухаживал. Свадьбу сыграли в «Жучином соке». Квартира у него на Новогодней хорошая. Только вот дети от старого брака. Двое. Уже не маленькие. Сука, поубивала бы! Такие говнистые, злые. Настоящие черти. Пацан и девчонка.
- Это они тебя материться научили?
- Не шути так.
- Ну. Ты же знала, на что шла.
- Да знала. Но… Как бы тебе объяснить?
- Ну, объясни.
- Не хочу. Отъебись.
- Ладно.
- А чё ты, блядь? Думаешь, просто с чужими детьми?
- Да мне похуй, Маша. А секс? Ну, с ним?
- Не очень.
- Почему?
- Ах ты, какой любопытный! Хуй у него был маленький, Сережа.
- Я тебя не понимаю. Зачем же ты за него замуж-то вышла? С маленьким хуем да еще с двумя детьми?
- Ты попробуй, поживи с моими родаками.
- Ясно.
- Да нихуя тебе не ясно. У меня что-то жопа мерзнет. Там есть еще?
- Есть. У меня еще пузырь.
- Это радует.
- Я раз в месяц покупаю двадцать бутылок. С дисконтом.
- Да ты… практичный. Запасливый. Вот за кого надо было выходить.
- А что ты ржешь? Выходи. Какие проблемы?
- Ну ты даешь… Вот так просто? А где же романтика?
- Нет, я серьезно. Мы обуем теплые валенки и пойдем по зимнему лесу, ведомые только звериным чутьем. Всё дальше и дальше пойдем. Только прочь из этого мира.
- Сережа, ты… своеобразный.
- А что ты так напряглась? Расслабься. Это всё бред.
…

- Маша, а ты помнишь телепузиков?
- Каких еще телепузиков?
- Ну, нам в детстве показывали. Когда мы еще ничего не понимали. Таращились на них глазками прозрачными, невинными.
- Не помню я никаких телепузиков, Сережа.
- Конечно, не помнишь. Они живут в твоем подсознании. И в моем. Вот мы и получились такие. Это американцы придумали телепузиков. Понимаешь? Нас всех подменили.
- Иди на хуй, Сережа. Не люблю таких разговоров.
- Нет, ты пойми. Я сегодня, когда тебя в кустах встретил, сразу подумал о телепузиках…
- Стоп! Стоп, нахуй, Сережа! Или я ухожу.
- Ыыы. Снился мне сон: мертвый Кобзон переплывает Гудзон…
…

- Знаешь, Маша, я книжку недавно читал американского писателя Берроуза, называется Кот внутри. Он говорит там, что все люди делятся на котов и собак. Собаки собираются в стаи и бьются за власть. Собаки грызутся и порождают хаос. И мир принадлежит собакам. А коты… Коты другое дело.
- Большинство людей – свиньи, Сережа. Пошлые, грязные свиньи. Засрали планету.
- У бабули кот был. Сумароков. Прикинь. Почти наш ровесник. Ну, лет двадцать ему было точно.
- Какого цвета?
- Серый. Почти человек. Анархист. Мог ни с того ни с сего поцарапать. Бац лапой!
- Сумароков – так часто называют. Мне несколько раз попадалось.
- Бабуля говорила мне, ты смотри, не говори никому в школе. Ну, что у меня кот Сумароков. Что назвала кота в честь величайшего нашего поэта. Все-таки я учитель литературы и русского языка, не хухры-мухры.
- Какая хуйня!
- Забавно, да. Он умер сегодня. Прикопал его тут, в лесополосе.
- А что с ним было?
- Ну, не знаю. Старый был. Ходил качаясь от стенки до стенки. В замкнутом контуре боли, отчаяния. Жалко смотреть. Кричал. Иногда. Потом перестал есть. Ой, блядь.
- Да погоди ты! То есть… Ты даже не вызывал ветеринара?
- Не вызывал. А нахуя? Чтоб усыпили?
- Сейчас не усыпляют животных. Ты разве не в курсе?
- Нет.
- Ему бы поставили капельницу.
- Капельницу? Коту?
- А что за интонация такая? Ты не любишь животных?
- Я?!
- Ты, ты! Или тут еще кто-то есть? В этом твоем гадюшнике?
- Я не понимаю.
- Ха! Не понимает он! Ты почему не вызвал коту ветеринара, Сережа? Лень было? Денег жалко? Ну, почему? Он достался тебе в наследство вместе с квартирой. Ты нес за него ответственность. Я не права?
- В том-то и дело. Это был мой кот. Мог вообще из него суп сварить. Эй, да ты чё это, Маша? Ты серьезно, что ли?
- А с хуя ли я не серьезно?
- Ты в натуре, что ли?
- Блядь!
- Ну, это же кот! Старый кот!
- Да ты мудак, Серёжа! Ты, Сережа, просто существо с хуем!
- Да ладно тебе. Ну, остынь.
- От-е-бись! Ты такой же, как все, быдлоган. Смотрел, как животное мучается – и ничего не сделал? Кот у него внутри! Не кот у тебя внутри, а говно! Говно, Сережа!
- Пиздец.
- Лень жопой пошевелить, если это вас не касается. Кот, блядь! Да пошли вы все нахуй, уроды! Страна уродов!
- Эй! Это что было? Маша, стой! Ты куда? Пальто, дура, бабкино одела. Или надела? Одела или надела? Да пошла ты сама нахуй! Зверя она пожалела. Ты меня пожалей. Пока я живой.
Хлопает входная дверь. Тут же падает что-то тяжелое.
- Как же вы все заебали! Пидарасы! Либералы ебучие!

Сережа налил себе полный стакан и залпом выпил. Щурясь прошел в ванную. Отодвинул какую-то доску, нащупал на стенке кнопку. Нажал на кнопку. Стенка плавно отошла вбок. Открылся проход в кривой коридор. Сережа пошел по бетонной кишке коридора, подпрыгивая от нетерпения. Коридор кончился короткой, прямой трубой. Сережа встал на четвереньки, пролез по трубе и неожиданно оказался в настоящем зимнем лесу. Воздух в лесу был чист и неподвижен. Снег глубок. Стволы деревьев стояли колоннами. А вверху мерцало черное. Сережа как-то подвис в воздухе и сделал несколько мягких, гигантских шагов в сторону. После чего, спустил штаны и посрал. Говна было много, оно слабо дымилось и казалось непоправимой ошибкой. Но снег быстро поглотил говно Сережи, снова стал гладким и безупречным. Сережа потрогал то место и поклонился зимнему лесу. Постепенно к нему возвращалось мужество, столь необходимое человеку в бредовой, единственной жизни.