Чехарда

Автор: Giggs Люблю смотреть в окна, когда нахожусь в таких вот старых домах. Такая сладкая грусть тогда начинает точить мою душу; грусть, причину которой мне трудно объяснить…
Хотя, конечно, утомляет временами меня самого такая болезненная чувствительность, все мысли напоминают миражи – только дразнят мое воспаленное бессознательное. Когда уж совсем невмоготу, делаю какое-нибудь йоговское упражнение. Вот хорошее: сконцентрировать все свое внимание на кончике носа, чувствовать только то, что происходит на этой маленькой площади. Не знаю, надо ли при этом закрывать глаза, но я закрываю. Надо чувствовать только кончик носа и думать только об этом; вскоре ощущается легкое покалывание. Кончиком носа я проникаю в другое измерение, вдыхаю запах, этот неземной аромат. Сознание в истерике – оно отказывается верить в то, что что-то может так пахнуть. Но ведь я не придумал этот запах, я только что ощутил его мимолетное дуновение…
Зачем я здесь? Я ведь собирался сесть на электричку, выйти на конечной остановке и исчезнуть. Сразу смешное слово «раствориться» приходит на ум. Хм, раз не уехал, буду допрашивать подозреваемую. Как там: «Мне нужно задать вам несколько вопросов»?
Какое неприятное, однако, у нее лицо. Кого-то напоминает. Лисицу? Нет, что-то более злое, хитрое, а главное – бессмысленное. Вот спросить бы сейчас: «Простите, а какого черта вы коптите воздух? Что вы тут забыли, среди живых?» Есть ли у нее алиби на этот случай?
Нет, тут мне ничего не добиться, это – животное. Ее похоть налипла на меня как смола – впору сдирать вместе с кожей… Не стоит тут задерживаться, хотя я могу пока отдохнуть. Пусть она что-то там бормочет, заигрывает с моим новым телом… А я сконцентрируюсь на кончике носа.
Я уже у трамвайной остановки? Как же я не заметил? Хотя, не важно. Еще нужно поговорить с отцом девочки. Я найду убийцу. Что-то подсказывает мне, что ответ где-то близко.
Трамвай чем-то напоминает гроб, многоразовый гроб, потерявший интимность смерти. Когда смотришь на мир через запотевшее стекло трамвая, то видишь не всю правду. Что-то ускользает, что-то самое главное, без чего все превращается в игрушечный городок, наполненный манекенами. Лучше украдкой смотреть на пассажиров. Нужно больше смотреть на окружающих, ведь нам отпущено так немного, за это время нужно увидеть побольше лиц, до следующей реинкарнации… Какие бывают лица! Вот женщина, будто сошла с полотна художника фламандской школы. Вот мужчина – результат работы грубого кубиста. А еще лица животных. Да-да, среди тысяч морд неожиданно встречается лицо, и тогда чувствуешь себя неуютно. Почему я стал человеком, а этот реинкарнировал в овчарку? Хотя, не мне это решать. Чем я могу ему помочь? Лезть к нему со своей дурацкой жалостью?
Почему отец девочки прячет взгляд? Надо сказать ему, чтобы смотрел мне в глаза. Так-то лучше. Надо с ним без панибратства. Чем-то он меня раздражает, наверное, своими длинными волосами. Хочется намотать их на руку и смачно щелкнуть садовыми ножницами. И эта омерзительная татуировка на его руке, как будто он никак не может определиться, кем хочет быть – мужчиной, или женщиной. Спасибо, вы мне очень помогли. Очень… Прочь отсюда, меня тошнит здесь. Гадость.
Почему я подумал именно о садовых ножницах? Не о больших черных ножницах, какими пользуются портные, ножницах с широкими до несуразности лезвиями, а о садовых, выгнутых, которые так и хочется вогнать кому-нибудь в брюхо? Ведь девочку именно садовыми убили. Возможно, я слишком близко к сердцу принимаю все. Да, я все слишком близко к сердцу… Однако, красивый парк! Желтое дерево, зеленое дерево, красное дерево, опять желтое, и все они тянутся к этой недосягаемой лазури там, наверху… Вот только на кой черт меня сюда занесло? Наверное, хотел обдумать все. «Отработать версии». Хотя ясно, как дважды два, что родители девочки тут не при чем, я зачем-то упрямо восстанавливаю в памяти их лица, даже зачем-то представляю с отвращением, как они занимаются сексом друг с другом. Она закатывает глаза, показывая мутные белки, он покусывает ее большие соски…
Надо поговорить с бабушкой девочки. Она вроде бы в театре работала всю жизнь, надеюсь, что не гардеробщицей – я больше не вынесу сегодня тяжелой ауры скотоподобных существ.
Дом старый, я бы даже сказал, старинный. Закрыться бы в таком и никогда не выходить. Слушать скрип паркета, смотреть на тени, которые отбрасывают статуэтки; еще бы пару картин с невразумительными пейзажиками. Пить чай из стакана в серебряном подстаканнике, смотреть, как ветерок колышет кружевные занавески, брать с полок старые книги в массивных переплетах… Господи! Как просто быть счастливым! Как просто…
Правильно, Вадим Сергеевич, не забивай голову убийствами. Подумай о более важных вещах, вспомни что-нибудь из своей жизни, о своих мелких приступах счастья. Это так прекрасно, когда человек довольствуется минимумом благ, не нуждается в обществе, живет в своем пыльном, уютном мирке…
Что за наваждение? Какая дрянь от усталости в голову лезет…
Хорошо сохранилась старая карга. Форсит, веером обмахивается. А и правда, жарковато… Отчего такая пустота в ее, казалось бы, неглупых глазах? Неужели и ты, Офелия, успела наполниться этим ядом? Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Вот в чем вопрос…
А паскудная бабулька все-таки… Так и дал бы ей по напудренной голове кочергой, что висела у камина. Да и саму бы ее по кускам в этот камин запихал. Тварь поганая!
Дождь весьма кстати на этот раз – смоет с меня их гнойное самомнение. Как причудлив грех – поразить тщеславием таких жалких мразей! Нет, я понимаю, что все остальные прегрешения им весьма подходят, но тщеславие!
А что тут делают наши оперативники? Кого-то пришили в этом богом забытом райончике? Увидели меня. Как странно они на меня смотрят. А лейтенант ко мне идет. Совсем мальчишка, а задержаний у него – на две карьеры хватит. Шумихин. Хороший парень.
- Вадим Сергеевич, я вынужден Вас арестовать.
- В уме ли ты, Шумихин?
- Только без глупостей, пожалуйста, Вадим Сергеевич. Район оцеплен. Вы обвиняетесь в серийных убийствах.
- Я вот поражаюсь, Шумихин, как тебе всегда удается сохранять серьезное выражение лица, когда ты шутишь. Что с детским садом. Ездил?
- Воспитательница девочки обнаружена убитой у себя дома. По всей квартире Ваши отпечатки пальцев… кровавые… Вы больны, Вадим Сергеевич. Я попросил ребят не устраивать шума, идемте со мной в машину, оружие сдайте. Мне жаль.
- Саша, я согласен, что с головой у меня не все в порядке, это очень может быть. Но не до такой же степени. Вы точно установили, что это мои отпечатки?
- Идемте, Вадим Сергеевич.
- А девочку… что, тоже я? Только честно. Не мог я ее убить, я видел ее… я не мог…
- На орудии убийства не Ваши отпечатки, убийца пока неизвестен. Идемте, или…
- Еще минуту.
Так вот оно что! Вот она моя настоящая жизнь! Нет. Не верю. Я бы что-то помнил. Хоть что-то… Если я и впрямь такой закоренелый убийца, мне никакого труда не составит сейчас достать пистолет и убить Шумихина. Ведь так? Так я буду знать. Не могу. Это не я! Меня подставили. Кто? Зачем?
Надо вспомнить. Почему я такой несобранный? Вот я приехал к матери девочки. Подъезд свежевыкрашенный. Пахнет краской и какими-то лекарствами. Четвертый этаж. Коричневая дверь, царапины около дверной ручки. Она что-то говорит. Я что-то говорю. Я у остановки. Черт!
Так, я у остановки. У меня влажные руки. Вспотели? Нет, это чистая влажность. Зачем я мыл руки? Я мыл руки? Вот, я вошел в квартиру. Мы о чем-то говорим. Я помню, о чем мы говорим. Вот я встаю, прощаюсь. Она встает как-то неловко, халат распахивается, и я вижу ее тело. В комнате пахнет дешевым мылом. Она запахивает халат, и будто по инерции делает шаг ко мне… Я стою у остановки. Во рту желчный привкус. Меня рвало?
Я не хочу больше быть Вадимом Сергеевичем. У него слабый желудок и он через чур впечатлителен. К тому же, он слишком любопытен и дотошен. Теперь я буду Шумихиным.
- Идемте, Вадим Сергеевич.
- Куда, Шумихин?
- Что, дурочку валять будем? Быстро в машину, убийца!
- Что Вы себе позволяете?
- Руки вверх, немедленно!
Выстрел. Ну вот и все. Нет больше Вадима Сергеевича. Не пить ему чая из стакана в серебряном подстаканнике…
- Шумихин, не расстраивайся так. Он был просто болен.
- Я знаю. Можно я домой поеду?
- А что, плохо тебе, Саша?
- Да нет, просто…
- Ну езжай. Только завтра уж будь. Геннадиевич голову снимет.
- Спасибо.
Колеса у электрички приятно так стучат. Я знаю, отчего они так стучат – во время торможения колеса слегка стачиваются, и их форма уже не является правильным кругом, вот от этих-то неровностей и происходит стук. Наверное.
Вечерний лес пугает только поначалу, пока не вдохнешь в себя его темноту, не станешь частью его, не растворишься в нем.