Любовь 5

Автор: Sundown Колокольный звон плыл над старыми домиками частного сектора города, собираясь в сгустки, окутывая людей и прочую живность. Хоть и полагается, что церковь должна стоять на возвышенности, дабы видно было ее из любой точки населенного пункта, но этот храм почему-то был построен как раз в низинке. Звуки медленно выползали оттуда, подобно туману, решившему вдруг сменить направление движения.
В церковь входили люди, в основном преклонного возраста, выбирали себе местечко и начинали молиться. Молились все по-разному: одни беззвучно шевелили истлевшими губами, изредка накладывая на себя крест, другие проговаривали слова молитвы в полный голос, третьи падали на колени и ритмично постукивали лбами о рассохшиеся доски церковного пола.
Церковь была построена в середине 18 века и являлась памятником архитектуры. После революции она частично сгорела, и обугленные пристройки долго смущали взгляды стариков. А на волне оттепели ее решили восстановить, что и было сделано. Вскоре после восстановления прислали молодого священника, и церковь обрела нового настоятеля.
Вот и сейчас службу вел настоятель – отец Серафим. На вид ему можно было дать лет шестьдесят. Сколько было на самом деле – мало кто знал. Среднего росту и телосложения, с небольшой бородкой и густой седой шевелюрой, спадающей на плечи, жил он уединенно и скромно, одевался просто, роскоши не любил, с администрацией города близких знакомств не водил. Образцовый деревенский попик, каких немало по сёлам средней полосы. Службу он начинал еле слышным голосом, постепенно распалялся, а от последнего «Аминь» звенели стекла. Была у него и одна странность: раз в примерно полгода он на сутки куда-то исчезал. Опять же, мало кто об этом знал, а знающие к тому же помалкивали. Жены у него не было, был взрослый сын. Или не родной сын, может быть – вот об этом точно никто не знал.
Было несколько странных и страшных историй, связанных с отцом Серафимом. Когда несколько лет назад какие-то залетные решили ограбить церковь, священник, словно почуяв что-то, остался ночевать в ней. А ночью жители окрестных домиков слышали дикий вой, от которого стыла кровь в жилах, хлопанье гигантских крыльев и страшный дьявольский смех. Наутро глазам самых смелых прихожан предстала прямо-таки гоголевская картинка: на полу лежали два тела, как потом оказалось, со сломанными хребтами, а на стоявших в сотне метров жигуленках были распяты еще двое. Священник удивлялся и возмущался наравне со всеми, и его оставили в покое.
А не так давно в церкви решили обосноваться какие-то сектанты. Даже разрешение вроде бы получили от властей. Только вот быстро они сбежали – люди у них пропадать начали. Когда исчез глава секты, остальные сами расползлись кто куда, а пропавших так и не нашли.
И молодняк одно время повадился гонять на мотоциклах мимо церкви, по улице. Старики укоряли, совестили, проклинали, да без толку. Пожаловались отцу Серафиму, а он, как золотая рыбка – «Ступайте с Богом», и все. И странно, через несколько дней всех доморощенных байкеров на кладбище свезли одного за другим – один в дерево врезался, у второго зверь двухколесный взорвался, третий в гараже уснул и не проснулся – все как-то внезапно поумирали.
С тех пор на церковь не покушались, да и в округе спокойно было – как-то раз, правда, Митька Шпакин по пьяни начал по окнам соседским камнями бросаться, а потом еще из двустволки своей пальнул пару раз. Домой зашел за патронами, в подпол незакрытый провалился, и шею сломал.
Сына священника звали Матвей, он не пошел по стопам отца, закончил юрфак, основал фирму и далеко не бедствовал. Жили они порознь, но сын часто наведывался к отцу – не только по праздникам, отец же не любил лишний раз выходить из дому и ездил к сыну, как правило, лишь на день рождения.
Каковой повод и наступил.
Серафим положил в пакет подарок, переоделся в мирскую одежду, став более похожим на какого-нибудь художника, нежели на священника, и без каких-либо происшествий добрался до сыновнего жилища. Сын обитал в приличном районе, купив себе год назад трехкомнатную квартиру. Жил один и жениться пока не собирался, за что его при встречах укорял отец – как-никак, за тридцатник уже перевалило.
Народа было не очень много. Четверо старых приятелей, несколько человек с фирмы, почти все были с женами. Или не с женами, кто их разберет. Серафим обратил внимание, что рядом с сыном сидела незнакомая ему девица, и сын был весьма предупредителен по отношению к ней. Дождавшись, когда сын выйдет из-за стола на перекур, он отправился за ним.
Матвей стоял, облокотившись на перила балкона, и пускал клубы дыма. Серафим без лишних предисловий сказал:
- Это как же понимать.
- Батя, ты о чем? – удивился сын, прекрасно понимая, о чем.
- Вот-вот, о том самом. О той самой, – поправился Серафим. – Женился али как?
- Не, бать, что ты. Я б тебе сказал, позвал бы. Вот думаю.
- Думай, думай. Да быстрее, думай-то. Вон, жизнь как быстро идет.
Они вернулись в комнату и снова уселись за стол. С этого момента Серафим начал внимательно изучать сидящую почти напротив него женщину. Он смотрел, казалось, куда-то мимо, но острым зрением схватывал все и пока оставался доволен увиденным. Он покосился на тонкую цепочку, на которой висел то ли крестик, то ли что-то похожее. Вдруг его бросило в жар, а потом в холод – крестик был перевернутым.
Негоже скандал при гостях-то подымать, решил он и, дождавшись очередного перекура, вышел вслед за сыном.
- Так она у тебя кто?
- Как – кто? Работает у меня.
- Не об этом речь. Ты на грудь-то ей смотрел? Видел, что она носит?
- Да наверное не обратил внимания... А что такое? – Матвею передалось волнение отца.
- Крест носит она перевернутый, вот что. Гони ее из дому. А еще лучше бы было... – в воздухе повисла пауза. – Нечего таким свет коптить.
Матвей закурил вторую сигарету.
- Ладно, гости разойдутся, там... – он неопределенно махнул рукой.
Веселье шло своим чередом, незаметно настал вечер. Матвей становился рассеянным, громко смеялся невдопад, ронял голову на руки, лез ко всем целоваться, кричал, что молодость уходит и жизнь прожита, в общем, вел себя как сильно пьяный человек. Гости понемногу поняли, что от них требуется, и начали расходиться. Женщина с перевернутым крестиком ушла одной из первых. Серафим же прилег на кровати в спальне и сделал вид, что задремал. Он и в самом деле задремал – переволновался, не иначе. Проснулся от близкого голоса сына:
- О! Батя! Уснул! А меня вот все бросают! Уходят! – сын немного пошатывался, но было видно, что он трезв. Серафим поднялся на ноги, попрощался с последними уходящими гостями, закрыл дверь на оба замка и вернулся в комнату.
Матвей стоял посреди зала.
- Где живет-то она, знаешь хоть? Ты ж поди и дома-то у ней не был ни разу, а?
- Не был.
- То-то и оно, что не был. Сразу б понял, что к чему. Отродье чертово, везде пробираются. Эх-х-х. Ты вот что, не вздумай с ней крутить-вертеть.
- Да и уволю я ее, пожалуй.
- И то дело.
Они еще немного посидели, поговорили – все ж таки около месяца не виделись. Потом Серафим начал собираться домой, а Матвей тем временем вызвал такси.
На улицу вышли вместе, решили просто постоять, пока такси не приехало. Но уже через пару минут темноту двора вспороли узкие лучи фар, машина остановилась рядом с ними. Серафим обнял сына и уселся на переднее сиденье. Такси тронулось с места и исчезло за углом дома. Матвей провел рукой по волосам и собрался идти домой.
На лавочке кто-то сидел. В темноте было не разобрать, кто. Но голос был знакомым:
- Наконец-то он уехал.
- Лена? Ты чего здесь делаешь? – автоматически спросил Матвей.
- Как – чего? Жду вот, пока старик твой уедет. А ты разве не хотел, чтобы я осталась?
Матвей, лишенный поддержки отца, несколько замялся, но опомнился и сказал:
- Нет, не хотел. Иди домой.
- Почему?
- Иди домой. Не хочу с тобой говорить.
Перевернутый крест на ее груди, казалось, засветился. Она поднялась на ноги и подошла ближе.
- Ты меня не любишь?
- Я тебя не люблю. Уходи. Не нашей ты веры.
- Ах вот оно что! Нет, это не я не вашей веры, это ты не нашей веры! – крикнула она.
Внезапно из-за угла дома показалось только что отъехавшее такси. Матвей обрадовался, поняв, что отец возвращается. Лена же наоборот, напряглась, став как будто немного выше ростом, и с неожиданной силой ударила Матвея в висок.

Матвей погрузился в густую тьму, махнул руками и куда-то провалился. Полет длился недолго, логично завершившись падением. Матвей рухнул в высокую траву, ушиб бок, но не очень сильно, перекатился на спину, открыл глаза и медленно поднялся на ноги.
Место было очень знакомым, но в то же время каким-то чужим. Исчезли новые кирпичные дома, вместо них стеной выстроилась тополиная роща. Старые же дома смотрелись совсем новыми, да и были они какими-то не такими. На месте заасфальтированной дороги был луг, на который он, собственно, и приземлился. Матвей обернулся. Церковь была на месте.
Солнце только начинало свой далекий путь. Матвей подумал – это ж сколько я в обмороке провалялся, вот сука, приложилась как, голова до сих пор болит. Как ни странно, его не смутил факт того, что он оказался рядом с церковью вместо своего подъезда.
Ощущалась некая нереальность происходящего. Что-то было не таким, как обычно. Матвей опустил очи долу и обнаружил, что он одет в полный костюм священника. Иначе говоря, в рясу. На груди висел приличных размеров крест – почему-то не на толстой золотой цепи, а на простой бечевке. Он приподнял подол и с еще большим удивлением обнаружил на ногах жирно блестящие сапоги и странного покроя брюки.
Похлопав так глазами, он не стал раздумывать над тем, куда ему идти. К церкви, конечно же. Матвей подпрыгнул на месте, развел в стороны хрустнувшие в локтях руки, и, топча густое разнотравье, направился к блестящему куполу.
Первое, что показалось необычным – отсутствие привычных звуков. Он невольно ускорил шаги, к открытому входу подскакивал уже бегом, даже не отдышавшись, ступил внутрь...
По церкви, грохоча подкованными сапогами, бродили люди в высоких остроконечных шапках, в длинных шинелях с красными нашивками на груди и складывали в большие мешки церковную утварь. Матвей застыл на месте, открыв рот, попытался что-то крикнуть. В эту минуту его заметили, несколько человек направились к нему, снимая с плеч винтовки.
- А вот он, мироед поганый, сам пришел, – сказал один из них и с размаху заехал прикладом под вздох. Матвей согнулся вдвое, новый удар уронил его на колени. Он поднял голову. Странные люди расступились, пропуская еще одного, по-видимому, старшего.
- Товарищи бойцы! – громко начал подошедший. – Вот он, последний прислужник... – он запнулся, подыскивая нужное слово, – ...последний отщепенец старого режима! Кончилась их власть! Освободим крестьян от этих пауков-кровососов! Религия – опиум для народа! А все то, что они нажили обманом, вернется к трудящимся!
Импровизированный митинг закончился так же внезапно, как и начался. Командир достал из деревянной кобуры маузер, ткнул им в стоящего на коленях Матвея и устало сказал:
- Этого – туда же.
Бойцы грубо поставили Матвея на ноги и, подталкивая стволами в спину, вывели на улицу. Отойдя несколько шагов от церкви, они остановились и велели остановиться и ему. Сделали несколько шагов назад, встали в шеренгу, приложили приклады к плечам.
Вдруг Матвей громко расхохотался. Он все понял: это – дурной сон, сейчас он кончится и вернется привычный, реальный мир. Он выставил вперед средний палец и показал его бойцам, радостно смеясь. Бойцы опустили винтовки, им явно не был знаком этот жест.
Из церкви вышел командир. Покосившись на Матвея, угрюмо буркнул:
- С ума сошел от страха, сволочь.
Вновь достал маузер, быстро подошел к Матвею, встретился с ним взглядом. Тут Матвею стало по-настоящему плохо: он узнал этот взгляд. Он открыл рот, но прежде чем первое слово покинуло пределы его организма, пуля пронзила ему лобную кость.

Серафим выскочил из машины и с размаху припечатал женщину головой о стену дома. Не найдя ничего более подходящего, он достал из-под одежды тяжелый крест, схватился поудобнее и с силой ударил несколько раз, вгоняя его в череп. Потом сгреб тело сына, положил его на заднее сиденье и сам сел рядом, поддерживая ему голову.
- Сынок, держись. Давай, давай, – подгонял он враз вспотевшего таксиста. – В больницу, какая тут ближе.
Он не замечал, как его руки начала заливать вязкая, липкая кровь.