Мне на ужин как-то дали люди голову баранью на блюде

Автор: архангел Гавриил В Среднюю Азию я влюбился сразу и навсегда. Увидев из окна поезда весенние поля, покрытые красными маками, и саманные домики с бродившими вокруг них лохматыми верблюдами, я словно попал в глубокое прошлое, где из-за дальних холмов покажутся сейчас дикие, безжалостные орды Тимура, оглашая окрестности гортанными криками и пронзительным скрипом огромных колес пыльных повозок. И от этого, словно в ожидании чуда, радостно щемило сердце.

Прослужив там два года и возвращаясь туда впоследствии, я узнал, что Средняя Азия очень разная. Это только на первый взгляд постороннему человеку кажется, что Восток - монолитен. На самом деле Таджикистан, скажем, так же отличается от Туркмении, как Костромская область от Ямало-Ненецкого округа. Разные ландшафты, разные люди, разные обычаи.
Восток - дело тонкое. Это в России после Октябрьской революции “кто был никем, тот стал всем”, а на Востоке сильные роды как были, так и остались.
В том же изрядно оторванном от цивилизации ауле Кызыл-Рават (900 казахов, неведомо откуда занесенных в пески на границе Узбекистана и Туркмении) Дурдали Кадыров был директором Кызылкумского заповедника, не имея для этого образования, а его родственник Камал стал его заместителем, хотя никаких университетов помимо службы в Советской Армии, не кончал. Зато семьи этих местных начальников испокон веков имели большие стада баранов, много ослов, верблюдов, лошадей. В их юртах каждый день вечером жрали бесбармак или жирный плов, наваристую шурпу, желающим выпить в пиалы наливали водки. А вот местный учитель Ерик, имеющий высшее образование, но из простых, всю жизнь сосал хуй и обильным столом гостей порадовать не мог, угощал пловом с овощами сетуя на то, что не может, за неимением денег, пристроить дочку учиться хотя бы в техникум. А пастух Елнызар, кроме дырявой юрты, вообще нихуя не имел, помимо овец “сторожил” территорию заповедника, получая за это какую-то смешную плату, и то чаще в виде натуральных продуктов. Все это было. Конечно, местные “баи” были недовольны тем, что московская власть ограничивала их в возможностях “жить красиво”. Единственное, что мог позволить себе тот же Дурдали, это расплатиться за меня, приезжего студента, в чайной на железнодорожной станции, вытащив при этом из кармана несусветно толстую пачку денег и демонстративно отмусолив из нее несколько бумажек. Это был писк тогдашнего благополучия - пусть все видят, сколько у меня денег, потому что я уважаемый человек.
Сейчас наследники этого Дурдали на “мерсах”, наверное, ездят и в юртах не живут.
Тогда все было по-другому. Я, студент-биолог, заброшенный за тысячи километров от дома в Туркмению, в гостинице железнодорожной станции Дарган-Ата сходу познакомился с занятным человеком, начальником картографической экспедиции. Его звали Володя, он был очень бородатым. Картографы досрочно выполнили квартальный план, “Чашма” лилась рекой, ребята оказались разговорчивыми и заядлыми рыбаками. Рассказали о том, что в глубоких арыках, соединяющихся с Амударьей вблизи Дарган-Аты, водится огромный сом, который “уже не одну собаку утащил”, а поймать его никто не может.
Будучи изрядно “нарезанными”, мы тут же решили поправить положение. Собрав рыболовные снасти, втроем влезли в кабину ГАЗ-66, причем мне, как случайному гостю, пришлось пристроить задницу на моторе, упершись ногами в основание крыши. Дорога была страшно плохая. Колдоебины и бесконечные повороты… а по обе стороны арыки глубиной 3-4 метра. Струхнув поначалу, я все же решил для себя, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Закурил сигарету. Успокоился. Потом начал подпевать новым знакомым: “По Дону гуляет...”
Так с песнЯми мы приехали на место. Полноликая луна и огромные южные звезды отражались в черной воде.
- Сомы любят шум! - заорал Володя и, раздевшись догола, ебалызнулся в арык. Мы последовали его примеру. Вода была настолько теплой, что почти не освежала. Потом мы забросили донки, насадив на крючки лягушек, до утра у костра пиздели “по душам”, допивая остатки “Чашмы”, обнимались, как родные братья. Звенели цикады, и, видимо, от полноты чувств орал вдали какой-то сумасшедший ишак. Сом не клюнул.
На следующий день я был уже в Кызыл-Равате, где прожил около месяца, пытаясь ловить змей (бригада змееловов, которую я так ждал, нихуя не приехала), а делать это голыми руками, не имея определенных навыков, было не очень приятно.
- Ты змеЯ приехал ловить? - поинтересовался вначале директор заповедника Кадыров. - мы их из ружья стрэляем.
- А зачем? - глупо поинтересовался я.
- Вай! Они ядовитые, убить может человека и лошадь...
Так что попытки пополнить университетскую коллекцию были очень непросты, герпетология оказалась предметом хлопотным.
Двух небольших гюрз, которых мне удалось отловить с помощью обычной палки, директор заповедника забрал в свой “музей”. В конторе была комната, заполненная склянками, куда Дурдали время от времени складывал случайно добытых пресмыкающихся, и они там либо протухали от недостатка формалина, либо напрочь обесцвечивались от адской смеси, которую этот любитель природы готовил, экономя спирт и безжалостно заменяя последний бензином, керосином, уксусом или еще какой-нибудь гадостью. Испортившиеся экспонаты просто выбрасывались и впоследствии заменялись новыми - бесконечный круговорот природы. А спирт выпивался.
Я промышлял в основном всякую мелочь: мелкие эфы (справиться с ними нетрудно), бойга (изящная, с красивой разноцветной головкой змейка, которую я еле успел схватить, когда она, уже будучи пойманной, вылезла из капроновой сумки, воспользовавшись отверстием диаметром с горошину). Стрелу-змею после долгих попыток поймал обычным марлевым сачком. Разномастные ящерицы от ушастых круглоголовок до агам. Все это отправлялось в капроновый жбан с формалином, куда очень любил заглядывать Дурдали, ища поживы.
- Рэдких видов животных, - как он говорил. Редкие виды там, конечно, были. Как-то утром пришел Елнызал и, разбудив меня, сообщил: “Прынес барана”, - указывая на кастрюлю, стоящую на крыльце конторы, где я устроился жить.
Поначалу я подумал, что он мне на завтрак баранины принес, местные иногда меня подкармливали, потому что с продуктами в ауле было плохо. В единственном магазине даже хлеба не было, чуреки пекли в каждой семье. Продавались одни старые консервы, срок годности которых на такой жаре вызывал большие сомнения.
Но, приподняв крышку кастрюли, я увидел там скрюченного полупротухшего варана (зем-зем, как его здесь называют туркмены), занесенного в Красную книгу.
- Из ружья стрэлял, - похвалился Елнызал, почесывая скрюченными пальцами щеку, покрытую какими-то струпьями. Пока я там жил, все время боялся подцепить кожную болезнью: пол-аула болело какой-то дрянью, и никто не обращал на это внимания. В маленький арык вблизи поселка мочились ишаки, здесь же купались дети и собаки, стирали белье, мыли кишки забитых овец, аксакалы, наверное, после ебли подмывались. Так что заразиться было немудрено.
Елнызар рассчитывал, что я очень обрадуюсь “подарку” и отблагодарю его чем-нибудь. Но я не обрадовался: варан был безнадежно испорчен, и пришлось прикопать в песке неподалеку. Редких видов животных здесь, правда, было в достатке, и потому работники заповедника с ними не церемонились.
Помню, как-то вечером ехали на тракторе в урочище Ургаш. Дорога шла по самому краю обрыва. Пески Кызылкумов отделены от реки 10-15-метровым обрывом. Внизу, в пойме реки Амударьи, - тугаи (непроходимые колючие заросли), а вверху начинается пустыня, где воздух ближе к полудню “плавится” от жары, и окрестности принимают искаженный вид. По обрыву у гнезд копошатся дикие голуби, ближе к воде летают зеленые щурки, в вышине кружит пара крупных хищных птиц. Уйдешь по дюнам без компаса - считай пропал. На такой жаре, я думаю, больше суток без воды не продержишься. Упадешь - замоет песком к ядреной матери, и не найдет никто. Лет через сто какие-нибудь туристы откопают твою мумию и, может быть, сдадут в краеведческий музей. Унылая перспектива.
Трактор “Беларусь”, в тележке которого, набитой сухим камышом, удобно устроились мы с Камалом, уже подъезжал к спуску (спуститься в урочище можно тут только в одном месте). Вдруг сидевший за рулем Серикджан молча остановил трактор, а Камал зашарил вокруг себя, нащупав свою одностволку, поднял ее и выстрелил, потом, быстро перезарядив, второй раз. Тут только я сообразил, в кого он стреляет. Это же фазаны! Заравшанский фазан был занесен в “Красную книгу ЮНЕСКО”. Я помнил, что за добычу птицы полагался штраф - 600 рублей (астрономическая по тем временам цифра).
- Ты что, ебнулся, - кричу Камалу, - оштрафуют же!
Камал скалит крупные желтые зубы:
- Здесь только я могу оштрафовать. На ужин приходи, тебе понравится.
Он вылез из тележки, подобрал двух убитых фазанов, отрезал им головы, подождал, держа за длинные с медно-фиолетовым отливом хвосты, пока кровь стечет в песок, и бросил тушки в угол тележки.
- Ты зверь, Камал, - говорю я ему, - не жалко такую красоту губить?
- Их много. Кушать надо. Попробуешь - за щеки тэбя не оттащишь.
Днем в тугаях охотиться на фазанов без хорошей собаки - занятие пустое. Они не взлетают над зарослями, а просто убегают по земле сквозь колючие кусты. Их слышно, они рядом, но не видно. А вечером фазаны целыми выводками вылетают на пески, где кормятся всю ночь. Что они там находят, хрен его знает. По пескам вроде ничего кроме саксаула да верблюжьей колючки не растет. Это ниже по обрыву, ближе к воде, изобилие флоры: джида, тополя, тамариск... Но, видимо, и в песках есть пища, раз птицы там всю ночь кормятся. Пеших людей они не подпускают на выстрел, а на тракторе можно подъехать совсем близко, чем и пользуются браконьеры.
Позже я попробовал преступно добытую дичь, и мне понравилось. Похоже на тетерева, но, пожалуй, мясо еще нежнее.
И кабанов в пойме реки было множество. Я не видел, чтобы местные на них охотились, может быть, потому, что свинину в этих местах не очень жалуют. А вот в домашних коров тут стреляли - сам видел. На противоположном от заповедника берегу Амударьи был колхоз, и коровы (экие бестии), за которыми плохо смотрели пастухи, переплывали эту широкую и быструю реку, заходили на территорию заповедника и там паслись. А у начальства заповедника с колхозным начальством в то время война была неуемная. Даже мне, случайному заезжему человеку, пришлось раза три по просьбе директора прокурору жалобы на колхозное руководство писать, потому как русскому языку был обучен.
Так вот, увидав корову на территории заповедника, Дурдали, выпучив глаза, крикнул Камалу: “Стрэляй!”
И тот выстрелил. Корова, стоявшая на берегу, упала в воду, и ее унесло течением.
- Рыбы съедят, - удовлетворенно констатировал Дурдали, - и никто не видел никакой коровы.
Он выразительно посмотрел на меня.
Я, честно говоря, был несколько ошарашен таким поступком. Но потом подумал про себя: “Дикий народ - дикие нравы”, успокоился и занялся своими делами.
Тем более, что именно в тот вечер меня пригласил старик-чабан, пообещав показать настоящую рыбалку. Он увидел, как я ловлю руками под берегом толстолобиков, коими регулярно питался, готовя их на одолженной у Камала керосинке. Толстолобиков было много, за полчаса-час я налавливал столько, что хватало и на завтрак, и на обед. На ужин меня часто приглашали местные и порой кормили очень вкусно. Правда, все было задом наперед. Сначала пили чай с чуреками, потом подавали мясо с крупно нарезанной лапшой (бесбармак) или плов, и заканчивался ужин чашкой жирного бульона (шурпа).
А в протоках было полно сомят, их можно было ловить вдвоем с кем-нибудь из местных пацанов с помощью трехметровой сетки. Так что голодным я никогда не был, а арбузы и дыни, в изобилии произраставшие на бахче в заповедном урочище, делали мой стол поистине царским.
Старик-чабан, позвавший меня, вытащил из костерка обугленного голубя, насадил его на огромный железный крюк. Леска - капроновый шнур почти в палец толщиной.
- Ну, - говорю, - дед, ты даешь, акул, что ли, собрался ловить?
Сын старика забросил эту чудовищную снасть с булыжником вместо грузила подальше от берега. Мне было предложено прийти сюда в шесть утра, после чего я попал в гости к Камалу, где меня накормили бесбармаком.
Как гостю Камал предложил поначалу зубастую вареную баранью башку с выпученными глазами, от которой я вежливо отказался, передав этот почетный продукт его отцу, и попросил для себя кусочек другого мяса. Отец, приняв голову, покровительственно и по-азиатски загадочно улыбнулся, сунул свой согнутый пополам палец в баранью голову и, вырвав глаз, с причмокиванием засунул себе в рот. Аппетит в те годы мне было невозможно испортить ничем. Даже после того, как я увидел способ приготовления местных чуреков, которые женщины раскатывали, закатав юбки, на бедрах, причем ляжки у них были белыми только в тех местах, где ложились лепешки из теста, а все остальные ноги были откровенно грязными, я все равно ел эти чуреки, следуя мудрому наставлению моего бывшего армейского друга: “жрать не будешь - подохнешь”.
Чужие нравы заставляли иногда задумываться о правильности собственных взглядов на мир. Помню, рано утром, пока солнце не превратилось в инструмент пытки, решив позагорать, я разделся до трусов и прилег вблизи конторы на коврике. Благое мое занятие было прервано хихикающими местными барышнями, которые, закрывая лица, галдели поодаль и бросали в меня камушками, оторванными от глинобитной стены. Женщины тут по-русски не говорили и, когда я встал со своего лежбища и попытался объясниться с ними, с визгом разбежались. Зато пришел Дурдали и настоятельно попросил меня надеть брюки: дескать, это блядство, когда мужчина по улице без штанов ходит, да еще и в женских трусах. Он брезгливо указал пальцем на мои красивые зеленые спортивные трусы с красными революционными лампасами.
“Ай-ай, - подумал я, - это, выходит, я тут у них нравственные устои рушу”. - И надел брюки.
На рыбалку утром я опоздал. Пришел, когда старик с сыном уже выволокли на берег огромного сомяру. Килограммов сорок в нем было, а может, и больше. Никто же не вешал. Рыбу местные жители не едят, особенно без чешуи. Рыбу без чешуи им Коран есть запрещает.
Порубили они того сома на куски и раздали набежавшим собакам. Их кормить надо хорошо - собаки стадо стерегут, вороватых шакалов от аула ночью отгоняют.
Шакалов там было великое множество. Они к близости человека хорошо приспосабливаются. Помнится, в центре таджикского города Ленинабада в стене, уцелевшей от старой крепости, которую в свое время построил еще Александр Македонский, жило несколько семейств шакалов. Их вой, похожий на детский плач, у людей неискушенных вызывает большие эмоции. Потом привыкаешь, но все равно какой-то жутью наполнены их подлунные песни. Неприятные соседи.
Как-то в Кызылкумах, спускаясь с обрыва, я не удержался, побежал вниз по откосу и прыгнул прямо на лежку шакала. Эх, как он сиганет у меня из-под ног, так я от неожиданности жопой в песок и сел. Чуть сердце не выскочило. Сижу и думаю: “Вот от такой ебаной пакости облезлой может человека кондратий хватить”. Этот шакалишка вшивый поначалу мне вообще волком показался. Вроде как я на волка чуток не наступил. У страха глаза велики.
Когда пришло время уезжать, Дурдали и Камал проводили меня до самой железнодорожной станции. По дороге нам с Камалом пришлось толкать лодку, “севшую на мель” посередине Амударьи, проваливаясь по грудь в противный вонючий ил. Большая река, а несудоходна. Очень много ила и сильное течение все время меняют рельеф дна, потому пароходам там плавать совсем неудобно.
Потом мы мылись, поливая себя из таза, во дворе знакомого корейца, он накормил дынями и приготовился палкой забивать собаку, чтобы угостить нас собачатиной, но мы категорически отказались и отправились в чайхану, где пили “Чашму”, ели какой-то подгорелый гуляш и говорили о дружбе народов.
Обратно в Россию я ехал через Каракалпакию. Угрюмые места. Мрачная, пыльная, серая земля, какие-то марсианские плато.
В Нукусе местные жители начали бросать банки тушенки в окна вагона-ресторана. Ушлый официант продал им вместо говяжьих свиные консервы...
Я давно не был в Средней Азии. Не знаю, удастся ли еще когда-нибудь проехать и пройти по этим волшебным местам, где переплелись пути множества древних цивилизаций. Где сквозь звон цикад слышится мелодия Вечности, где пыль на стенах разрушенных древних городов хранит тепло босых ног людей, живших многие сотни лет до нас, где в мангалах уличных шашлычников жертвенным огнем тлеют угли, освещая чужие раскосые лица, и запах жареного мяса, приправленного зирой и перцем, разносимый по округе полынным ветром, способен поднять мертвого, и всем вокруг хочется пить и ебаться. Раньше можно было со 100 рублями в кармане, внезапно сорвавшись, уехать в Ташкент, чтобы съесть лагман на Алайском базаре, а на Татарском базаре за гроши выбрать огромный арбуз и при этом глупо радоваться жизни. Было время - в Алма-Ате на улице шашлык из баранины стоил 25 копеек, это было очень дешево. И качались пирамидальные тополя, которые забили и на нас, и на наши шашлыки. Они жадно тянулись к солнцу. А вокруг истекала зноем щедрая, загадочная, неповторимая Средняя Азия.